14 06 1941

Жагарс Юрис родился в 1934  году.

 страница 700

Я, Юрис Жагарс, родился в «Кална Жагари» Приекульской волости Цесисского края. Семья наша была большая - пятеро детей, дедушка, бабушка, жили все вместе. Хозяйничал отец - Янис Жагарс. Это было крестьянское хозяйство - коровы, лошади, сельскохозяйственная техника, которую сами и обслуживали. Дедушка и бабушка были уже в солидном возрасте, обоим было около 85 лет. Дед передал все хозяйство отцу. Помню, дедушка иногда выводил лошадей на пастбище, и однажды я уцепился и повис на ноге коня. Вот и все, что я помню о жизни в «Жагари». Было мне тогда семь лет...

В 1941 году, когда нас выслали, отец приобрел мотоцикл. Отец по характеру был человек азартный, увлекающийся, пытался всюду успеть, его даже быстроходные скакуны не устраивали. И он продал одну или двух лошадей, чтобы купить мотоцикл и быстро добраться до Цесиса... 13 июня вечером пришел кто-то из соседей и сказал - Янис, уходи в лес, за тобой или сейчас, или ночью придут. На что отец скептически ответил: «Что ты тут слухи распускаешь? Сейчас пойду в волость, все выясню, не может этого быть, я никому зла не причинил, за что меня брать?». Что произошло дальше, мы не знаем. Помнится почему-то, что отец появился на станции в Цесисе, когда мы уже сидели вагоне. Подошел, разговаривал с мамой... Простился ли он с нами, не помню. У мамы был узел с детскими вещичками, в спешке она отдала его отцу, мужские вещи остались у нас...

Дедушку тоже увели... о нем ничего не знаю... об отце сведения такие - умер в Вятлаге в 1945 или в 1946 году от кровоизлияния в мозг. Конечно, хорошо было бы узнать все более подробно -где погиб, где похоронен...

О поездке помню только, что в вагоне были нары в два этажа из светлых досок, изредка мама разрешала нам смотреть в окошко, через решетку. Средняя сестра Гуна Гриета разболелась, какие-то лекарства мама достала у конвоиров или у нее с собой они были, но сестра поправилась... Помню непривычный аромат хлеба, вернее, запах... Мы привыкли к ржаному хлебу, но у того, что нам давали в России, был и вкус специфический, и запах. Еще перед глазами залитый солнцем цветущий луг, горячее солнце. Это было в Ачинске, где нас выгрузили из вагонов. Провели там целый день, до самого вечера, но этот цветущий луг я и сегодня помню... Вечером отвели на баржу. Это просто большая лодка, которую тянет буксир, никаких кают... И ночью по Чулыму отвезли нас за 150 километров в Бирилюссы. Высадили на берег, возле большой площади. Потом отвели в бывшую церковь, которую превратили в клуб. В тот же день распределили всех по колхозам. Мы оказались в повозке, которая ехала в село Алексеевка, в 45 километрах от села Бирилюссы. Поселили в пустом доме, в абсолютно пустом, ничего там не было. Не знаю, отчего я проснулся, когда умер братишка, ему было всего год... Пустая комната, мама сидела на лавке рядом с братом...

Еще помню, что все это построено было недавно, вокруг еловые пни, под метр в диаметре. Маму отправили пилить березовые баклажки на кругляши, потом их кололи, сушили. И я приходил к маме на опушку леса и тоже пилил... В то время такими чурочками топили газовые генераторы тракторов, машин. Бензина, дизельного топлива, считай, не было. Вот и все, что сохранила моя память о жизни в том селе.

   страница 702

Там мы и дождались зимы. Местные как-то выживали за счет огородов, скотины. У нас же ничего не было. Колхоз в виде аванса выдавал муку, мама варила из нее кашу или суп. И мама решила переселиться в Бирилюссы. Для этого требовалось разрешение коменданта и, конечно, нужно было найти там работу. Там были большие склады, сараи. Свозили зерновые, зимой и летом загружали суда. Зимой рабочие веяли зерно, там была самая большая норма хлеба, мама получала 600 граммов, на нас - по 300 граммов. Жилье снимали у неких Аничкиных. Дом - одна комната, ни кухни, ничего, русская печь и железная печурка. В большой печи готовили, на печи спала хозяйка со своим сыном Вовкой. Бабушка спала на кровати, мы на досках, уложенных на чурбаки... Мама была прекрасным организатором, ходила, пока не получала то, что ей надо было. У Аничкиных прожили всю зиму. Там выучил первые русские слова - «Айда сюда!».

Подписались мы все, за нарушение режима -25 лет каторги. Когда надо было куда-то пойти, за пределы села, мама всегда получала разрешение. Чтобы оттуда уехать, мама отдала начальнику села сервиз из серебряных рюмочек. Он дал лошадь, и мы уехали.

О бабушке помню, как на нее напали вши. Когда она совсем ослабела, просила меня, чтобы я искал их, и за это отдавала мне свой хлеб... Мне кажется, она умерла той же зимой, в холодный зимний

день... Мама достала гроб - ящик, отвезла бабушку на кладбище, похоронила. Еще и сейчас помню, что располагалось оно вдоль дороги, там, где через Бирилюссы идет дорога на Ачинск...

Были там такие Вейнбергсы, мамины хорошие знакомые. Сама Вейнберга, мама Карлиса и Яниса, работала бухгалтером на скотоприемном пункте «Заготскот». Вейнбергсы были богатые, до 1940 года им принадлежало несколько домов в Цесисе и даже в Риге. Им выделили домик, похожий на баньку, кажется, там было даже окошко. Она была очень больна, обнаружили у нее туберкулез легких, и она попросила маму печь ей хлеб. С собой у нее были и драгоценности. И они пригодились. Она покупала у местных пшеничную муку, и мама пекла круглые хлебцы, караши, а я относил или к ней домой, или на работу... Когда она совсем уже стала терять силы, попросила маму, чтобы та забрала ее детей.

В то время всех, у кого не было маленьких детей, отправляли на север, кажется, строился Норильск. Нас взять не могли, детям Вейнберги тоже не было еще 16 лет. Так они и остались. Когда умерла Вейнберга, Карлис и Янис пришли в нашу семью, и все мы перешли жить в их баньку. Потом сговорились жить у Хавроньи Алексеевны, сибирячки, была она маленького роста, монгольского рода, быстрая и доброжелательная. У нее был большой дом, большой двор, была и банька. Была и овчарня. И мама уговорила ее, чтобы она пустила нас в эту овчарню. Пришлось убрать весь помет, пол был желтый, «ароматный», окошко маленькое, ни плиты не было, ничего. Плиту мама достала в Бирилюссах. Там уже появились эстонцы, литовцы, такой эстонец Холмов, не знаю, почему у него была русская фамилия. Оказалось, он печник. Мама уговорила его сложить в овчарне плиту. Так и жили - нас четверо, двое сыновей Вейнберги и мама, седьмая. Ели мороженую картошку, ее можно было достать задешево или даже даром. Приносили домой, заливали водой, размораживали. Сваренная, она становилась сладкой, но есть можно было. Мама и супы варила, варила брюкву, она была самая дешевая. Мама на обед приходила домой, работала она недалеко, и мы всегда бежали ей навстречу - если мама идет, значит, будет 100 граммов хлеба.

Откуда появлялась косточка и все прочее? За это самое сердечное спасибо Вие. Она, как и мама, была нашей спасительницей. Она вязала платки русским женщинам, особенно молодым, два метра

страница 703

на два, большие... Процедура была непростая. Женщины привозили мешок с шерстью и - все! Сами мы должны были ее разобрать, вымыть. Садились за работу все, пальцы становились масляными от овечьего жира. И прясть научились. Тянуть надо так, чтобы нитка получалась ровной. Потом надо было скрутить две нитки в одну. Нитки должны были быть тонкими, чтобы платок получался красивым. Следующая проблема - выстирать, чтобы шаль стала белой. Мама готовила жидкость из золы. А сушить негде, особенно зимой. Из длинных палок сбивали раму, к ней платок прибивали так, чтобы он вытянулся и высох. В заранее обговоренный срок заказчица приезжала, и уже известно было, что она привезет, - или мясо, или мороженое молоко. Зимой все молоко замораживали в мисках, сверху было жирное. И так все годы войны.

Все ходили в школу, а сестре Вие приходилось работать - школу она окончила еще в Латвии. Обуви не было, так что в школу неслись бегом. Русские ходили в валенках, а у нас не было. Мы носили кожаные тапки и стельки из соломы... там я успел окончить четыре класса.

Зимой ездили в лес за дровами. Лошадей не было. У русских тоже не было. Они в лес ездили на коровах. Для них существовал специальный хомут. Лошадей всех забрали на войну. Надо было еще отыскать сухие дрова. Летом таскали на карачках. И еще - обязательно надо было поймать рыбу, чтобы пожарить. Поздней осенью ходили за несколько километров за клюквой. Болота по берегу Чулыма тянутся до самого Ачинска. И нет им ни конца ни края. Тропки, протоптанные людьми, были как речушки, приходилось брести по косточку в воде. Иной раз вода и до колен доходила. Под ногами зыбко. Зато клюквы было столько... здесь столько не бывает. Собирали обеими руками. На шее висела банка или котелок, за спиной - мешок. И собирал до тех пор, пока не чувствовал, что больше не донести. Зимой это была наша провизия. Набирали до 200 литров. Когда жили у Хавроньи, высыпали клюкву на чердаке, там она замерзала, возьмешь горсточку, оттает и - в рот. Было и такое блюдо -вареная картошка, добавишь чеснок, тертую редьку и клюкву. Никогда не болели.

Дома говорили по-латышски, на улице по-латышски разговаривать было нельзя.

1946 год помню хорошо. Первыми уехали Вейнбергсы. Из Латвии пришло сообщение, что ехать могут дети, которые лишились родителей. Собрали

сколько-то денег, были такие машины - полуторки, которые ходили в Ачинск. Дороги плохие, 110 километров машина шла сутки, дорог практически не было. Вероятно, Вия знает больше, что и как... Пункт сбора был в Красноярске, в одном из детских домов, где жили глухонемые дети. Вероятно, на станции какая-то женщина из Латвии встретила нас и проводила до детского дома, иначе мы дороги бы не нашли. Жили в этом детском доме недели две. Потом посадили нас в вагон, полки в три этажа... Вагон переполнен. И взрослые бежали из Сибири, чтобы быть со своими детьми... Надзор со стороны комендатуры был уже не такой строгий. В Москве нам выдали одежду, ношенную, но чистую. Мне достались желтые галифе. Еще запомнилось, что вагон стоял несколько часов, и мы с одним мальчиком набрались смелости и проехали несколько остановок на метро. Еще помню, как все ждали, когда переедем границу Латвии, а там колючая проволока с двух сторон, из окна было видно. И тут поднялся такой крик и плач. Затем во 2-м Рижском детском доме карантин, пробыли там недели две. Мама сообщила уже тетушкам отца, - у отца было четыре сестры и три брата, - чтобы приехали за нами. Они оформили усыновление, и поехали мы в Цесис на поезде. И тут нас поделили - Вия и Дорите остались в «Либерти» у тети Паулины, а меня отдали в «Пиекуны» Петерсонсам, второй папиной сестре, тете Вилине. Мама осталась в Сибири, грустно было без мамы, переписывались.

Приехал, надо было учить латышский язык. Варис Петерсоне, двоюродный брат, отвел меня в школу, что в Вайвской волости. Говорить я умел, но ни одной буквы не знал. И все же 4-й класс окончил успешно. Учителя были хорошие, у меня остались самые лучшие воспоминания... За исключением одной - в 1949 году из Латгалии приехала учительница Авдошко. Когда за мной пришли солдаты, она сказала директору, что меня надо им выдать. Это было в последний день перед каникулами, был урок пения, и видна была дорога внизу, остановилась повозка и из нее вышли два солдата... Все это сохранила память. Сходил в школу, забрал кое-какие книжки, попрощался со всеми, надел пальто... 25 марта 1949 года нас взяли второй раз. Отвезли в волостной дом, в «Какюкрогс», что возле Псковского шоссе, посадили в машину, и поехали мы через Цесис на станцию Лоде. Навстречу нам двигались две машины с такими же, как мы, арестантами. Машины остановились, и в одной из них

страница 704

оказалась моя сестра Вия. Она в то время училась в Цесисском учительском институте. В машине было полным-полно студентов, их всех оттуда забрали. Отвезли в Амату. Там посадили в поезд...

Эшелон прибыл в Томск, на станцию Черемош-ники. Это был большой лагерь, который построили пленные немцы. Когда нас туда привезли, немцев уже не было, остались только власовцы - русские солдаты, перешедшие на сторону немцев. Привезли нас туда, в новые бараки, стоявшие на сваях, в болоте, везде деревянные тротуары. Дальше отправить не могли, еще не сошел лед. Планировалось отправить нас дальше на пароходах, Черемошники находились на берегу Томи. Позже нас посадили на баржу, повезли по Оби в сторону Новосибирска. И тут мы оказались на одном судне с Вией. Привезли нас в село Аркадьево, в семи километрах от Кожевникове. Небольшое сельцо, необычное, колхоз. В первый же день отправили на работу. Жили до осени, работы были в основном крестьянские... Начиная с прополки, табачные плантации надо было поливать, на быках воду возить. А потом пришло разрешение уехать к маме в Бирилюссы.

Мама из грузчиков переквалифицировалась в уборщицы. Когда мы уезжали, она заболела очень неприятной болезнью - туляремией. Огромные нарывы, с температурой и болями. Мама попала в больницу, ее прооперировали, после чего она не могла уже выполнять тяжелую физическую работу, надорвалась. И работала там же уборщицей, зарплата была 200 рублей, а это было почти что ничто. Но все-таки эти годы она вытянула, с ней была и Грета. Когда мы приехали, все началось сначала. Грета с нами не поехала, осталась там, окончила среднюю школу, с трудом добралась до Красноярска, поступила в институт, получила специальность инженера лесозаготовок. Когда мы уезжали, Грета не захотела оставлять маму одну, решила, что кто-то из детей должен быть рядом.

В 1957 году начали освобождать. Сначала поехали на разведку. В гости к родне приехать можно, а жить негде. Мама дала нам задание - побывать у всех родственников, посмотреть, что и как. Грета вышла замуж за еврея из Латвии. Моисеи, родители мужа, тоже вернулись в Латвию. Отец прошел через лагерь, но остался жив. Они уехали в Вентспилс, двоюродный брат отца приютил их. Нас никто не ждал, никаких возможностей у нас не было...

Что мне хочется сказать? Как мне хочется плюнуть в сторону тех чекистов, которые не пускали

нас учиться! Подумайте, я дважды рвался... Один раз в Норильский горный техникум, послал документы, пришел вызов, что к экзаменам допущен, потом эти документы я должен представить в комендатуру, чтобы дали разрешение. Если есть разрешение, могу ехать. Но они тянули до тех пор, пока время экзаменов не заканчивалось. Но я все равно поехал в Красноярск, пришел в главную комендатуру, это было в 1950 году, мне было неполных 17 лет. Хотел добиться, чтобы мне разрешили остаться в Красноярске, поступить хотя бы в училище, было такое «фабрично-заводское», ФЗУ, обучение длилось шесть месяцев. Меня допустили к телефону, сказали, с кем я могу разговаривать, и по телефону мне сказали, чтобы ноги моей в Красноярске не было, иначе получу то, под чем расписался, - 25 лет каторги... В следующем году я снова послал документы в Черногорское училище, и снова опоздал! Но были среди русских и нормальные люди. Мы вдвоем с еврейским парнем Язепом Хазисом поехали в этот техникум. 1 августа экзамены закончились, а приехали в Черногорск мы 8 августа. В горнодобывающем училище занятия продолжались тоже шесть месяцев. Но и остаться в городе было большим делом! И нас с Язепом взяли на хозяйственные работы, комендатура против этого не возражала, и мы остались. Осенью начали, а в апреле учеба закончилась, и попал я на шахту электрослесарем. В сентябре или в августе приехала мама с Вией и Дорите. В то время уже разрешалось перемещаться по области, но не дальше. И в Черногорске мы пожили 10 лет. Вия устроилась работать в Центральную больницу, бухгалтером. Вначале выхлопотали каморку, потом дали двухкомнатную квартиру... И зажили мы как господа. Я вернулся в Латвию в 1963 году. Была точно такая же проблема - не прописывали, а на работу не брали, пока не прописан. Когда приехала мама, она поселилась в Цесисе, в комнатке на чердаке. Потом приехала Вия со всем своим семейством, стала строить дом.

Сейчас я пенсионер, нянчу внуков, их у меня трое, две внучки и внук, один внук женился, второму пять лет, шустрый парнишка, в футбол играет.

К несчастью, женушка моя заболела и в 2005 году умерла. Как она умерла, я ни дня не оставался в Риге, переехал к сыну в Цесис, здесь большой дом, у меня своя комната. Вечно что-то переделываем, доделываем... Пенсия у меня 300 латов. Сын, невестка и внук - так мы все здесь и живем!

Žagars Juris Jāņa d.,
dz. 1933,
lieta Nr. 13194,
izs. adr. Cēsu apr., Priekuļu pag., Kalna Žagari ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Biriļusu raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.09.15

Žagars Jānis Jāņa d., dz. 1898, lieta Nr. 13194, izs. adr. Cēsu apr., Priekuļu pag., Kalna Žagari

Жагарс Янис Янисович расстрелян в Севураллаге 18 8 1942 года страница 187 Aizvestie

Žagars Jānis Pētera d., dz. 1858, lieta Nr. 13194, izs. adr. Cēsu apr., Priekuļu pag., Kalna Žagari

Žagars Atis Jāņa d., dz. 1939, lieta Nr. 13194, izs. adr. Cēsu apr., Priekuļu pag., Kalna Žagari , nometin. vieta Krasnojarskas nov., Biriļusu raj.

Дети Сибири ( том 1 , страница 700  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.