14 06 1941

Жагаре Вия родилась в 1929 году.

 Начну свой рассказ с 1940 года.

Не скажу, что родители в нашем присутствии обсуждали происходившую трагедию,

но и не особенно скрывали.

И у нас с сестрой гуной буквально начался стресс, мы были старше, младшие этого не понимали.

Боялись за папу, так как он был командиром айзсаргов, очень деятельным человеком.

Когда зимой мы возвращались из школы, всегда спрашивали, дома ли папа,

ощущение было такое, что его должны забрать.

То, что возьмут всю семью, и в голову не приходило.

страница 695

Начну свой рассказ с 1940 года. Не скажу, что родители в нашем присутствии обсуждали происходившую трагедию, но и не особенно скрывали. И у нас с сестрой Гуной буквально начался стресс, мы были старше, младшие этого не понимали. Боялись за папу, так как он был командиром айзсаргов, очень деятельным человеком. Когда зимой мы возвращались из школы, всегда спрашивали, дома ли папа, ощущение было такое, что его должны забрать. То, что возьмут всю семью, и в голову не приходило. В 1941 году к нам в дом поселили новохозяина. Земли у нас было немного - 47 гектаров, и 17 из них отдали новохозяину. И нас, всю эту кучу детей, родителей и бабушку, запихнули в две комнаты в этом большом деревенском доме, а в другом конце, где жили раньше мама, отец и мы с Гуной, поселили новохозяина. Кто-то приходил предупредить отца о том, что будут высылать, но этот человек постучал в окно к новохозяину Пукитису. Ясно, что он за нами следил и передал дальше. Ну, да это так, Бог с ним...

Не знаю, кто папе сказал, что забирают семью, но он так или иначе все равно пришел бы к эшелону...

13 июня ночью мама нас разбудила - дети, одевайтесь, нас увозят! Я и не помню, что собрала. У нас не было ни чемоданов, ничего. У мамы были тканые одеяла, в них вещи и сложили. Знаю, что еще до этого

мама с отцом собрали все награды, все серебряные предметы и закопали их в «Жагари». Но когда вернулись, ничего не нашли... Что касается Сибири, я сомневаюсь, были ли у нас с собой серебряные вещи, знаю только, что папа отдал маме свое золотое кольцо. Что еще у нас было - не уверена, что у нас вообще что-то было...

Земля в «Жагари» была плохая.

И только благодаря своей предприимчивости родители построили новый хлев, завели образцовое стадо, это и был наш источник дохода. Был племенной бык. И если он срывался с привязи, ловить его приходилось мне, так как мужчин он и близко не подпускал. У него в носу было кольцо, и как-то палкой его можно было подцепить, от меня он не убегал. Все богатство «Жагари» - это племенные коровы и племенной бык. Конечно, отец окончил Приекульскую сельскохозяйственную школу, применял в хозяйстве новейшие методы. Мама окончила школу животноводства, тоже разбиралась, так что мы обходились собственными силами.

В ту ночь, когда нас увозили, я спросила у мамы -нас что, всех расстреляют? «Не знаю», — вот что ответила мама. Тогда-то у меня и появилось чувство ответственности, в 12 лет. Помню, что в дороге сестра Гуна заболела... Как братик дорогу выдержал, не знаю. Счастье, что Бог нас не оставлял...

За несколько дней до этого с молочного завода привезли большой кусок масла, килограммов 10. Мы отвозили молоко в обмен на масло. Хлеб тоже был. И в вагоне у нас с собой были масло и хлеб. Латыши, вероятно, народ особенный. Мы ехали и пели народные песни. На границе узнали, что началась война... Появилась надежда, что мы вернемся. И только она, эта надежда, давала нам силы все вынести. Латыши

собирались, гадали на картах, вертели блюдечко, искали доказательства, что скоро окажемся дома. И эта надежда не оставляла нас с самых первых часов пути. Не помню, кормила ли мама братика в вагоне грудью. Знаю только, что он был в вагоне. Я больше волновалась за Гуну, у которой началось воспаление легких.

Ехали долго. Помню, мы потом подсчитали, что до Ачинска ехали це-

страница 696

лый месяц. А это поле, о котором рассказывал Юрис, было опоясано колючей проволокой... Никто из нас бежать не собирался, да и куда там убежишь!

Мы, конечно, с точки зрения гонителей, были семья невыгодная. Пятеро детей, так что нас из Ачинска на барже привезли в Бирилюссы, где сразу же разобрали семьи с одним или двумя детьми, и мы остались последними. Погода была хорошая, июль, тепло... Помнится смешной эпизод - на этой барже везли грибы, и бочка с солеными грибами упала и раскололась. Тогда взяли новую бочку, покидали в нее разлетевшиеся во все стороны грибы. Для нас это был шок! «Ай, люди не свиньи, все съедят!» - это мне запомнилось. Там все было просто...

В деревне Алексеевка пробыли недолго. Хочу пожелать этим русским и их детям благополучия... Почему они приняли нас? Местная Аниковна видела, что мама в отчаянии, что деваться нам некуда. Она сказала - будет легче, Вовка мой не один будет. Она работала в бане, кажется, мыла полы. Русские женщины все остались одни - мужей на фронт забрали, всем им приходилось работать. И пожалела она нашу большую семью. Там мы тоже пели, особенно Дорите, Вовка тоже пел с нами наши песни, на чистом латышском языке. Благодарны мы и другой семье, которая брала с собой в лес сестру. Это тоже была большая семья - трое или четверо детей. У них была лодка, правда, дырявая, но это пустяки - черпай только да выливай воду. Они брали нас с собой за клюквой. В Сибири на болото не пойдешь, если не знаешь, куда идти, недолго и заблудиться...

Когда мама работала в «Заготзерне», на ногах у нее были черки - что-то наподобие кожаных тапок, их обшивали тканью, в которой носили зерно. И мы на железке - на железной плитке - подсушивали его, было замечательно. Кто-то из наших дам обнаглел настолько, что стал продавать зерно деревенским. Дошло до начальства. Нейланде арестовали, и дети остались одни. Не знаю, почему их не отправили в детский дом - или невозможно было, или потому что была зима... И дети ходили с котомкой. Но они, кажется, выжили, вернулись в Латвию, а госпожу Нейланде отправили на Север. Мама, безусловно, не торговала ворованным. Охрана обыскивала всех, кто покидал территорию, ощупывала, но маму не обыскивали, и поэтому мы выжили.

Братишка Атис умер летом... Я могилу не рыла. Мама отнесла его в ящичке, который кто-то сколотил. В Алексеевке кладбище было посреди березовой рощи, в лесу. Там его и похоронили, больше мы туда не ходили...

Мама была человек здравый, рук не опустила, надо было жить дальше, на ее шее было еще четверо и бабушка. Когда кто-то умирал, так это и было ... Остальные должны были жить. Когда братик стал совсем плох, русские приходили «посмотреть». Не знаю, почему их это интересовало, но их никто не прогонял. И они говорили - прибрал бы Господь, и так у нее четыре рта... А я думала - ужасно, как они могут так говорить! А фактически рассуждали они здраво, только, вероятно, говорить об этом не следовало...

Я сразу же, как только нас привезли в деревню, поняла, что на мне лежит самая большая ответственность. Мама в деревню ходила осенью, когда еще не выпал снег. Русские женщины говорили, чтобы взяла что-то из одежды и походила по татарским селам - обменять на продукты. Но мне было страшно отпускать маму, боялась, что с ней может что-нибудь случиться, поэтому ходила я. Мешок на спине. Когда стали жить в Бирилюссах, женщины маме советовали, чтобы отправила меня нянчить детей в семью, где не было мужчин, где двое детей и женщины работали. От одной я была просто в шоке - от жены ветеринара. Я стала присматривать за ее мальчиком. Приготовит поесть, оставит. В углу у нее лежала груда шерсти, уже мытой. И стала приходить ее подруга и шерсть эту брать, зайдет - возьмет, зайдет - возьмет. Воровала! И меня она обвинила. Люди, конечно, стали меня защищать - да зачем ей, да куда она ее денет! Мне было 12 лет, прясть я не умела... Но я обиделась и

страница 697

ушла от них. Потом была в другой семье, недалеко от дома. Помню, что стирали они на специальной доске, потом полоскали в речке. А на реке лед, шуга. И мне надо идти полоскать. Руки сначала мерзли, потом привыкли. Но у них я была недолго. Потом мне надо было доить корову. А что стоит подоить одну русскую корову, которая дает в день два литра молока!

Была зима, надо было доставать дрова. Река Чулым каждый год разливалась, льдом выворачивало прибрежные ивы, они высыхали. Так что дрова были сухие. Вязать я научилась еще в Латвии, когда была во 2-м, в 3-м классе, прясть шерсть научили в Сибири русские. Правда, дело продвигалось медленно, но если малыши шерсть хорошо растреплют, то и я управлялась.

В школу я пошла только в Латвии, в 1946 году. В Сибири в школу ходили младшие. Старательные были, особенно Гуна и Дорите. Юрис фактически не учился, смастерил деревянные коньки, приматывал паклей и носился по деревне, в друзьях у него была вся деревня, как из школы - так на коньки! Но и в учебе не отставал, голова у него была хорошая! Как у профессора!

Мама вечно говорила о Латвии... Всякие гадалки, что отец, мол, жив... Знаете, мама мыслила реально. Отец был человек порывистый, быстрого нрава, и когда строил «Жагари», сломал ногу. Докторов хороших тогда не было, и одна нога у него была короче другой на семь сантиметров. В лесу работать не мог. Мама это понимала. Он был сапожник, часовщик, столяр, чего он только не умел... В деревне все уметь надо! И мама понимала, что другие пойдут в лес, а он в лагере работать не сможет... Нам о смерти отца прислали несколько справок... Тут соврут, там соврут, зато все концы в воду...

С русскими отношения у нас были хорошие. Мама умела печь торты, готовить. Даже директор «Заготзерна», когда устраивал «гулянки», приглашал маму готовить. Юрис на улице тоже не дрался, все русские были его друзьями. Мы, вероятно, умели себя так вести, что фашистами нас не обзывали. Районное село было большое, сколько людей там было, этого не знаю. Только по улице Советской, - если река не сильно разливалась, - можно было ходить по тротуарам, а вокруг огромное озеро...

1946 год - с одной стороны, хотелось домой, а с другой - жалко было маму оставлять... Здоровье на тяжелых работах она подорвала, но мама сумела нас переубедить.

Первое, что запомнилось, когда приехали в Латвию, - здесь тоже хлеб был «кирпичик», но вкус у

него был совсем другой. В детском доме с черным хлебом дали и кисель. Каким же вкусным он мне показался!

Тетя Паулина заложила в нас все основы. Маме было некогда, и жизнь ее замучила, да разве в Сибири можно было приучить к порядку... Чисто у нас, конечно, было, полы драили, но к настоящему порядку приучила нас тетя Паулина. Мне в 1946 году было уже 17 лет, к тому времени я уже и пароходы грузила... И в хозяйстве работала за мужчину. Мы уже немного пришли в себя, на тетушкиных-то хлебах. Помню, повела быка к соседям, накинула полупальтецо, ремнем подпоясалась. Тетя говорит - как ты оделась! Так только навоз грузить, а не к соседям являться! Так вот, я словно в лесу жила, пням молилась.

Нас тотчас отправили в школу. До войны я окончила четыре класса, пошла в 6-й. Жили в «Либерты» как в сказке. Мозги у нас были, видно, неплохие, особенно у меня и у Юриса. Юрис пас коров, занимался спортом. Семилетку окончила на одни пятерки, так что экзамены сдавать не пришлось, когда поступала в Учительский институт.

Такой вот случай помнится. Летом это было или ранней осенью, точно не помню. Шла я пешком из «Либерты» в «Жагари». Что мне, сибирской девчонке, какие-то 10 километров! И решила пройти по тем местам, где мы раньше пасли коров. И тут я упала на землю и так горько заплакала... все было запущено, все заросло... Прошло всего пять лет, а как все изменилось, стало чужим... Когда потом вернулась, ни над чем больше не плакала.

В советское время наш дом, «Жагари», был полнехонек пришлыми, доярки там жили, словом, самые разные люди...

1949 год. Кто был посообразительнее, кто чувствовал, что снова нависла угроза, тот подготовился. Я училась в Цесисе, в институте и только на воскресенье приходила в «Либерты». Тетушка Паулина уже все приготовила, сложила в мешки, даже муку положила. Те, кто высылал, тоже вели себя наполовину по-человечески, грузили все в машину. Люди, которых заставили вывозить «кулаков», тоже понимали, что совершают грех, а что им было делать...

В 1949 году моих уже взяли, но я об этом не знала, меня вызвали из класса, и все. Плакать я не плакала. Но когда меня привели к чекистам, я на них налетела -за что? И тогда мне в лицо стали совать фотографии, где я вместе с мамой в форме айзсарга... Ну какой она была айзсарг, если пятеро детей дома? На ней было платье айзсарга. «У вас даже мать была айзсаргом! А

страница 698

Žagare Vija Jāņa m.,
dz. 1929,
lieta Nr. 13194,
izs. adr. Cēsu apr., Priekuļu pag., Kalna Žagari ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Biriļusu raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.09.15

Дети Сибири ( том 1 , страница 695  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.