14 06 1941

Зиединя Лайма ( Калниня ) родилась в 1931 году 11 декабря

в крестьянской семье , на хуторе Люды Тауренской волости Цесисского района.

Отец был волостной староста, мама работала на почте - начальником почты и телеграфисткой.

Брат родился в 1934 году, 22 мая, бабушка родилась в 1871 году.

страница 764

Я, Лайма Калниня, урожденная Зиединя, родилась 11 декабря 1931 года в крестьянской семье, на хуторе «Люды» Тауренской волости Цесисского района.

Отец был волостной староста, мама работала на почте - начальником почты и телеграфисткой. Брат родился в 1934 году, 22 мая, бабушка родилась в 1871 году.

14 июня 1941 года нам пришлось покинуть свой родной дом. Было раннее утро, пасмурно. Мы с братом спали на втором этаже. В дом вошел незнакомый мужчина и сказал, чтобы мы спустились вниз. Я не поняла, что происходит, где бабушка - она спала в соседней комнате. Почему к нам не пришла мама? Он взял брата на руки, еще сонного. Я была в ночной рубашонке, в тапочках. Спустилась вниз. У двери стоял солдат с винтовкой. В комнате горела большая лампа, мама сидела за столом и плакала, бабушка тоже. Отец находился в соседней комнате с чужими. Когда он вышел, то сказал нам, что на некоторое время мы должны покинуть дом. Чужие сказали, чтобы за 20 минут собрали вещи, надо уезжать! Бабушка пыталась что-то отобрать, на полу была расстелена простыня. Мама сказала, что ничего уже не понадобится, вероятно, решила, что нас расстреляют. Двадцать минут пролетели быстро. С собой взяли последние караваи хлеба, субботнее тесто оставалось в квашне. Денег в доме было мало, так как молочный завод расплачивался за молоко в субботу. Была корзина с продуктами, пара узлов с вещами.

Посадили нас в кузов грузовика, по углам стояли солдаты с винтовками. И мы простились с родным домом. Когда мы въехали на пригорок, папа сказал:

«Янит, взгляни в последний раз!». Он тоже не верил, что останемся живы.

Вставало солнце. Нас везли до Таурене, потом через Абрупе до станции Пиебалга.

Я взяла для меня тогда самое дорогое - школьный портфель и альбом. Мама вырвала портфель и альбом, но я тайком взяла несколько фотографий, иначе у меня от моего детства никакой памяти не осталось бы. Бабушка хотела подняться наверх, так как забыла очки и протезы, но солдат перекрыл ей дорогу винтовкой, не пустил. Так бабушка и уехала без очков и без «зубов».

На станции в Пиебалге увидели вагоны, в которых перевозят скот; с грохотом раздвинулись двери. Нас подняли и со всеми узлами забросили в вагон. Отцу сказали, что он поедет в другом вагоне, но только пока едет. Никто не знал, куда нас везут. Так как мы оказались в вагоне одними из первых, смогли занять лучшие места - возле маленького оконца. Нары были в два этажа. Мы с мамой и братиком были наверху, бабушка осталась на нижних нарах. Весь день подъезжали грузовики, загружали людей.

На следующий день вагоны были заполнены. Нас повезли, но мы не знали, куда. Увидели станцию Гулбене, потом Абрене. Почему не повезли дальше из Абрене, не знаем, повезли в Даугавпилс, и там через щель увидели за нами точно такие же вагоны с мужчинами.

Мама спросила, откуда они - оказалось, из Це-сисской волости, и тут к окошку подошел папа. Нас видеть он не мог, но мама сказала: «Янит, покажи свой пальчик папе, высунь в щелку!». Тогда он видел отца в последний раз. Я к этой щели не подошла.

страница 765

Мы только чувствовали, что нас везут в Россию, так как названий станций не видели, ночь. Днем увидели Урал. Меня, ребенка, поразили красивые картины природы. В дороге кормили - давали кашу и хлеб, кирпичики. Пшенная каша нам не нравилась, хлеб был соленый. Приближалось Лиго, все в вагоне пели. Было жарко, воды давали мало, только на станциях - кипяток. Открывали двери и ставили в вагон ведро. Поезд останавливался в поле, возле речек, но даже детям не разрешали выйти. Радовались, когда шел дождь, - высовывали руки в окошко, умывались. Сколько удавалось, собирали воду с крыши. Это были вагоны для скота, вероятно, в них везли уголь, мы были черные от угольной пыли.

В начале июля прибыли на конечный пункт - в Ачинск. Высадили на берегу Чулыма. Вокруг забор из колючей проволоки. Подъехали цистерны с водой, но вода была платная. Видно, местные таким образом подрабатывали. Потом нас со всеми пожитками согнали на баржу и повезли вниз по Чулыму. Плыли двое или трое суток, высадили в поселке Бирилюссы. Из колхозов приехали на лошадях, грузили наши вещи, и нас развозили, кого куда. Мы оказались в колхозе Чипышево, в 30 километрах вверх по Чулыму. Было это 2 или 3 июля, и мы сразу же бросились в реку - мыться. Жилье - бревенчатый дом, разместились там шесть или семь семей. Плиты не было, готовили на улице, кастрюльки стояли на самодельной плите. Так жили до осени. Мама ходила работать в колхоз. Что она делала, не помню.

Пришла осень. Надо было убирать картошку, вязать снопы. Зимой нас перевели жить в детский сад, он не отапливался. А мороз был под 50 градусов. Дети начали болеть воспалением легких, умирали один за другим... Мама про меня сказала: одну ночь я была так плоха, что фельдшерица не давала уже никакой надежды. Наутро мама пошла в контору и попросила перевести в другое место, лишь бы было тепло, потому что дети болеют. Колхозная секретарша сказала, что возьмет больных детей к себе. Могу только спасибо сказать ей и ее матери, сердечной русской женщине, они спасли мне жизнь. Богатых среди местных не было, но они варили мне молоко с медом, приносили из лесу кедровые ветки, обливали их кипящей водой, давали мне дышать, и я стала поправляться. Мне было девять лет, но я разучилась ходить, не могла устоять на ногах. Мама сказала тогда, если у меня будет такая возможность

в жизни, чтобы я этих людей не забыла никогда, потому что они спасли мне жизнь.

Летом 1942 года мама выполняла ту же работу, но она содержала нас всех четверых. Жили впроголодь. Мама решила, что надо перебраться в центр, так как там было место, где платили зарплату - за работу выдавали 500 или 600 граммов хлеба, а детям 200 или 300 граммов. Приехали, и мама устроилась работать на перевалочный пункт. Работа была тяжелая, со склада надо было носить мешки с зерном, грузить на пароход. Днем и ночью она ела зерно, чтобы хлеб оставался нам.

Одежды никакой не было - все отдали за картошку, за молоко. Там, где мама работала, были мешки. Тайком на месте мешки эти разрезали и приносили домой, потом из них шили одежду, и мы с головы до ног были одеты в мешки. Но поступила жалоба, что латыши крадут. Вечером к нам в дом пришла милиция и начальство с работы. Мы сидели на койках, шел обыск. Приподнял милиционер одеяло с кровати - мешок, простыня - мешок, наволочка - мешок. Скинул на пол - все из ворованных мешков. Одежду с меня, правда, срывать не стал. Так прошла ночь, мешки с собой не взяли, оставили.

Назавтра мама пошла на работу и попрощалась с нами на случай, если она не вернется, так как решила, что ее накажут за воровство. Директор ее вызвал, отчаянно ругал, обзывал фашисткой, воровкой, а под конец сказал, чтобы убиралась с глаз долой, шла работать. Так маму в милицию и не отвели. Потом пришел заместитель начальника и тоже страшно ругался - как можно! Но один из них сказал, что повидал немало бедных людей, но такую нищету впервые в жизни видит. Чтоб больше так не делала, но чтобы работала. Так мама и проработала там до 1946 года.

В 1946 году у мамы разболелось сердце, и тяжелую работу она больше выполнять не могла. Встал вопрос - как жить? Бабушка умерла голодной смертью в 1944 году - мы это поняли только потом. Сама она истаяла, как лучинка, а ноги распухли. Похороны помню. У нас была маленькая комнатка с лавками. Она спала на лавке, а утром сказала, что за ней приехала лошадка, что пора уезжать, и, рассказывая это, она была так счастлива, что мы поняли - она уже в другом мире. На закате она и ушла.

Осенью, когда Чулым вошел в свои берега, между кустами остались лужи, в которых плавали

 

страница 766

 

маленькие щурята. Но на лужах была корочка льда. Мы с братом ходили их ловить тряпками, случалось наловить и полное ведро. На хороший обед.

В 1946 году мама уже не могла работать, и директор школы пошел нам навстречу - разрешил убирать помещения нам с братом. Считалось, что работает мама, у нее была трудовая книжка. Там было два помещения. Сначала надо было лопатой выкинуть грязь и только потом мыть, вытирать пыль. Так мы с братом каждый вечер работали по нескольку часов. Зарплата была минимальная, ну, сколько там уборщица получала. В субботу мыли полы, брат приносил десятки ведер, мама, как могла, подогревала, а я мыла березовым голяком. Пол был из белых досок, надо было стараться, чтобы они всегда были белыми.

В 1946 году появилась возможность уехать. Мама оформила документы на брата, ее брат согласился его принять. Отправили документы в Латвию, но они где-то задержались. Потом уж мы узнали, что в волости кому-то не понравилось, что 12-летний Янитис собирается вернуться в Латвию. Так и остались в Сибири. Надо было учиться. И летом, и зимой работать.

Весной мы с братом ходили копать местным огороды. За это нас кормили и каждому давали по ведру картошки. Позже брат стал работать в школе маляром, лазал по крышам, красил классы. В школе дежурств больше не было, мыть не надо, уборщицу послали косить сено для лошадей. Мама косить не могла, меня посылала. Мне было тогда уже лет 15-16. Научилась косить, но русские женщины косили быстро, как сенокосилки, успеть за ними было трудно. Но отставать я не могла. Такая работа была летом. Осенью мы с братом ходили на колхозное поле пахать, когда картошка была уже убрана. Тогда мы приносили картошку и домой - за три-четы-ре километра ходили.

В 1950 году мама где-то заняла денег, и мы купили дом побольше - 20 квадратных метров. Вокруг был огород, посадили свою картошку. Но весной, когда купили домик, картошки еще не было, травы не было, была вода, и тогда мы почувствовали, что такое голод. Все эти годы жили впроголодь, но эти несколько весенних дней...

Среднюю школу в Бирилюссах окончила на отлично. В школе меня выдвигали на серебряную медаль, так как в предыдущие годы у меня была четверка по конституции. Район утвердил, но в области указали, что я другой национальности.

Что-то не понравилось им в моем сочинении, хотя я от всей души писала о Некрасове... Поступила я в педагогический институт, на факультет математики, но спросила, не будет ли так, как с другими, - до первой сессии, а потом «провалят». «Нет, - ответили мне, - после смерти Сталина мы уже так не делаем». В Красноярске училась я три года, после 3-го курса перевелась в Ригу. Брат был уже в Риге. Поступил в сельскохозяйственную академию, на факультет механизации. Естественно, на русское отделение. На одно место было шесть претендентов, на латышское отделение - полтора. С теми знаниями, которые вложили в него учителя сельской школы, он конкурс выдержал.

В 1956 году нам выдали паспорта. До этого у нас было свидетельство «спецпереселенца» и дважды в месяц надо было регистрироваться в НКВД. И в Красноярске тоже.

Я вернулась не сразу. Брат писал, чтобы приезжала, на факультете математики есть свободные места, но только на латышском потоке. Мне было страшно. Да и маму я не хотела оставлять одну, ее еще не освободили. От Красноярска до деревни было 200 километров, и каждое лето я приезжала к маме. Она получила освобождение только в 1956 году, когда я окончила 3-й курс. Брат писал: «Приезжай срочно!» Хорошо, что приехала, потому что учиться мне надо было четыре года, потом меня послали бы куда-нибудь на север, потом бы я определенно вышла замуж и уже не вернулась бы никогда.

После 3-го курса я пошла в деканат. Декан рассердился, сказал, что я три года училась на государственные средства и документы он мне не выдаст. Поняла, что мне во что бы то ни стало надо получить зачетную книжку, будет хоть какой-нибудь документ. Не знаю, откуда взялась смелость, пошла я к секретарше декана. После сессии она носила зачетные книжки то туда, то сюда, и я буквально вытащила зачетку из общей кучи, сунула в карман и вышла из деканата. Зачетка в руках, паспорт в кармане, пошла еще раз к директору и спросила -может быть, все-таки документы мне выдадут? Он закричал: «Ни в коем случае!». Я сказала, что уеду все равно, и они потом вынуждены будут документы мне прислать.

Как брат уезжал из деревни. В медицинский институт он не попал, паспорт у него был, зиму отработал в лесу, чтобы заработать на дорогу. Мама напекла булочек, собрала хлеба на дорогу. А

 

страница 767

накануне по селу объявили, что завтра будут призывать в армию, и мама всю ночь думала, как брату добраться до Ачинска, на поезд, иначе заберут его в армию. С утра побежала искать машину, так как добраться можно было только на грузовике или на цистерне с бензином. Поймала одного, дала денег, чтобы взял Яниса. Он уехал на бочках, и последнее, что он произнес, стоя наверху: «Теперь я смогу хлеба есть, сколько захочу!». Это был 1954 год. Он уехал, и мама не знала, заберут ли его в армию или нет, но с дороги ему удалось бросить записку, что он едет домой. В Латвии поступил в сельскохозяйственную академию.

В 1956 году я приехала в Ригу, от Ачинска надо было добираться трое или четверо суток. На рассвете пересекли границу Латвии, я знала, что Зи-лупе - это граница... Трудно передать словами то настроение, странное... Когда я увидела названия станций на латышском языке... Брат встречал меня на вокзале. Поехали к родственникам. Встретили они нас с любовью, очень сердечно.

С братом пошли в педагогический, он был моим переводчиком. Разговаривать я могла, но не знала, как по-латышски зачетка. Зашли в кабинет к директору. Говорил Янис. Директором был Закис, спрашивает: «Так кто же, в конце концов, поступает?». Янис отвечает: «Она!». «Ну, такты выйди!» Я рассказала о своих проблемах, на что он в ответ: «Ничего, ничего, не мое слово решающее, иди к декану Элзе Пурвинской, она охотнее говорит по-русски, чем по-латышски». Мы сразу нашли общий язык. Мне только сказали, что в русской группе мест нет. Первое желание - бежать обратно. Потом хотела поехать в Даугавпилс, там тоже была русская группа, может быть, место для меня найдется. Но потом стала разговаривать с деканом - она была человек доброжелательный, стала меня успокаивать: «Бояться не надо, научитесь. Наши преподаватели знают оба языка. Не сможете отвечать на латышском, отвечайте на русском, а учиться все же вам придется в латышской группе». И меня приняли. И вот 1 сентября, знакомство с новыми товарищами.

 страница 768

Спрашивают, откуда я. А ответить боюсь, говорить не умею. Сказала только - из Красноярска. Им сразу все стало ясно. Одна девочка - Янина - сказала мне: «Иди, садись рядом!». Приняли меня очень доброжелательно.

Во время первой сессии я попросила, чтобы хоть один экзамен мне разрешили сдавать на русском. Преподаватель спросил, как долго я в Латвии. Ответила, что полгода. «Вполне достаточно». Заставили меня говорить. Отвечала. Говорить надо было мало, в основном знать формулы. Получила первую пятерку. Конечно, были и такие предметы, как марксизм и политэкономия. Сдавала их на русском, запас слов был у меня еще незначительный.

К счастью, педагогический институт присоединили к университету и добавили еще один год -5-й курс. Для меня это было как подарок, так как практику проходили в латышской школе. Конечно, были трудности, я подробно писала все конспекты, как бы только не выскочило слово на русском. Ученики в этом отношении народ безжалостный. Руководитель практики не понимал, почему я так зажата. Объяснила. Он понял. Сдала практику, государственные экзамены, все на латышском языке. Безусловно, над языком надо было все время думать, но я все-таки в Латвии прожила уже два года. Работать меня направили в Джуксте, в среднюю школу. Там я проработала восемь лет. А потом математик из министерства, можно сказать, переманил

меня в Ригу. К нам приезжали комиссии, не знаю, чем я им так понравилась. Мне сказали, что восемь лет - достаточный срок, надо менять место работы. Вначале хотела работать в математической школе, весной место там было, осенью - нет. Пришла в музыкальную школу Эмиля Дарзиня, учителем математики, проработала там 28 лет, в 1994 году ушла на пенсию.

В музыкальной школе получала благодарности, но был один случай, который заставил задуматься. Учителя, которые проработали в школе 25 лет, награждались медалью «Ветеран труда». Я проработала столько же, но в тот раз мне не дали... В зале всех поздравляют, дарят цветы, ну, что ж - нет, так нет... Не придала этому значения. Было это весной. Через полгода директор школы на педагогическом совете вдруг говорит: «У нас сегодня радостное событие - преподавателю Кал-ныне вручается медаль «Ветеран труда». Меня поздравляют, аплодируют. Прихожу домой, смотрю запись - Министерство культуры наградило меня в тот же день, что и остальных. Значит, не очень-то меня жаловали...

 

В 1971 году родились двойняшки. Существовал закон - таким семьям предоставлять жилье вне очереди. Я встала на очередь в 1970 году, площадь маленькая. Год проходит, два, шесть, семь - пошла поинтересоваться. Говорят, пока нет, будет в следующем году. Потом ветеранам войны, потом инвалидам. Вот в следующем году дети ваши пойдут в школу, будет квартира обязательно. В следующем году вызывают меня в комитет, там сидят ветераны, увешанные орденами, и давай меня стыдить - как вам не стыдно, советская учительница, требуете квартиру вне очереди, тут рабочий народ приезжает, им жить негде. Попросили покинуть кабинет, и на этом все. Так квартиру мне и не дали. Мама еще была жива, и мы вчетвером ютились в двух маленьких комнатушках в коммунальной квартире с 13-ю соседями. Менялись мы три, четыре раза, пока не оказались в этой квартире. Это был 1986 год.

А что было с отцом? Все годы, что мы жили в Сибири, ходили слухи, что домой поедем через две недели. Из надежных источников известно. Проходит две недели - ничего не происходит. «Значит, поедете через месяц!» Видно, кому-то надо было поддерживать в нас надежду. Потом стали ждать конца войны, и снова ничего. После войны, когда можно уже было переписываться,

страница 769

мама писала в различные учреждения. В 1948 году пришел ответ, что отец умер 31 декабря 1941 года от сердца в Северураллаге. Из того лагеря - там были мужчины из Цесисского, Смилтенского, Валмиерского районов - никто не вернулся, все там остались... В 1966 году мы узнали, что дальняя родственница нашего дедушки тоже была в этом лагере и выжила. Я искала ее и нашла. Они жили вместе, две сестры, и та, которая здесь осталась, шепнула мне: «Много не спрашивай, ей нельзя рассказывать». Ее освободили, но пригрозили, если будет рассказывать, вернется обратно туда же. Вся ее спина была в шрамах. За ужином я у нее спросила, была ли она вместе с отцом. Она ответила, что была. Отец разговаривал с ней каждый день. Она работала на кухне, вот и осталась жива. Мужчин, полуголодных, отправляли на лесоразработки, выжить на том, что давали, было невозможно. Утром уходили, а вечером не возвращались. Она сказала, что отец был уверен, что нас уже нет в живых. С этой мыслью он и ушел из жизни. 31 декабря ушел в лес, а вечером не вернулся. И еще она сказала: «Смерть от голода - легкая смерть. Человек теряет силы, слабеет... Выйдет на холод и заснет...».

Все эти годы мне было легче, чем брату. Со мной рядом была мама, а брат всю жизнь переживал, что у него отняли отца.

Как складывалась ваша семейная жизнь? Плохо, муж был пьяница, и через три года мы развелись. Слава Богу, что мама прожила долгую жизнь, умерла она в 1987 году. Она фактически вырастила детей. У меня близнецы - Илзе и Эдгаре. В 1997 году Эдгаре трагически погиб. Учился, был способный парень. Дочка тоже способный музыкант, окончила Музыкальную академию по классу фортепьяно. Окончила магистратуру.

Как вы оцениваете случившееся с сегодняшних позиций? Только в старости, не раньше, я поняла, как страшно тяжело было маме, нас было четверо, работала она одна. Когда не было чем кормить... Она нам говорила: «Если не можете делать добро, не делайте ничего!» Ее Богом было - творить добро. Всегда учила нас работать хорошо и честно. Может быть, поэтому местные русские нам доверяли. Прокурор, который надзирал за нами, оставлял свой дом под нашим присмотром, когда уезжал в

отпуск. Доили ли мы корову, кормили ли скот - нам доверяли. И директор школы тоже...

Каждый год в школе проводился смотр художественной самодеятельности, изделий, изготовленных своими руками. Я быстро научилась вязать, прясть на веретене. Стала вязать русским женщинам платки.

Мама научила меня вязать кружева. Русским нравились яркие цветы - вышивала блузки и занавеси. В моде была вышивка ришелье. Рукоделия у меня было много. Могла вязать и учиться. Прочитаю, вяжу и обдумываю. Училась при лучине, лампы не было. За рукоделие платили мукой, картошкой. Весной местные охотно отдавали их на выставку, все стены в классе можно было увешать. Директор знал о наших обстоятельствах, и вместе с почетной грамотой всегда вручали нам или обувь, или материал на блузку, юбку, платье.

А что вы думаете обо всем этом с позиций сегодняшнего дня? Жаль, что то время... Жаль детства, юности, которые так вот прошли. Горечь, но мне никогда и в голову не приходило кого-то судить, и мама никогда ни к кому так не относилась, даже к тем, кто нас уничтожал. «У нас права нет их судить, Бог сам знает...», - так она говорила. Зла к тем, кто нас высылал, нет, я о них могу думать только с сожалением.

 

 

 

 

 

 

---

 

Ziediņa Laima Valda Jāņa m.,
dz. 1931,
lieta Nr. 13306,
izs. adr. Cēsu apr., Taurenes pag., Ļūdi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Biriļusu raj.,
atbrīvoš. dat. 1954.10.30

 

Ziediņš Jānis Jāņa d., dz. 1934, lieta Nr. 13306, izs. adr. Cēsu apr., Taurenes pag., Ļūdi , nometin. vieta Krasnojarskas nov., Biriļusu raj., atbrīvoš. dat. 1954.12.03

Ziediņš Jānis Pētera d., dz. 1894, lieta Nr. 13306, izs. adr. Cēsu apr., Taurenes pag., Ļūdi Зиединьш Янис Петрович умер в Севураллаге 31 12 1941 страница 190 Aizvestie

 

---

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

 

 

 

 

Дети Сибири ( том 1 , страница 764  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2014 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

 

ISBN	9789934821929 (1)
	9789934821936 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Krievu val.
Nosaukums	Дети Сибири : мы должны были об этом рассказать-- / воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году обобщила Дзинтра Гека ; интервьюировали Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис ; [перевод на русский язык, редактирование: Жанна Эзите].
Izdošanas ziņas	[Rīga] : Fonds "Sibīrijas bērni", [2014].
Apjoms	2 sēj. : il., portr. ; 30 cm.
Saturs	Saturs: т. 1. А-Л -- т. 2. М-Я.

 

ISBN	9789984392486 (1)
	9789984394602 (2)
Nosaukums	Sibīrijas bērni : mums bija tas jāizstāsta-- / 1941. gadā no Latvijas uz Sibīriju aizvesto bērnu atmiņas apkopoja Dzintra Geka ; 670 Sibīrijas bērnus intervēja Dzintra Geka un Aivars Lubānietis laikā no 2000.-2007. gadam.
Izdošanas ziņas	[Rīga : Fonds "Sibīrijas bērni", 2007].
Apjoms	2 sēj. : il. ; 31 cm.
Saturs	Saturs: 1. sēj. A-K -- 2. sēj. L-Z.

 

 

9789934821912 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Angļu val.
Nosaukums	The children of Siberia : we had to tell this-- / memories of the children deported from Latvia to Siberia in 1941, compiled by Dzintra Geka ; [translators, Kārlis Streips ... [et al.]].
Izdošanas ziņas	Riga : "Fonds Sibīrijas bērni", 2011-c2012.
Apjoms	2 sēj. : il., portr., kartes ; 31 cm.
Piezīme	Kartes vāka 2. un 3. lpp.
	"L-Ž"--Uz grām. muguriņas (2. sēj.).
Saturs	Saturs: pt. 1. A-K : [718 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2007] -- pt. 2. L-Z : [724 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2012].