14 06 1941

Зариня Дайна ( Кибере ) родилась в 1935 году.

 страница 741

Я родилась 5 апреля 1935 года в Лиепае, где жили мои родители. Отец был секретарем Лиепайской городской думы, мама работала в управлении порта бухгалтером. Старший брат родился в 1930 году. Он уже ходил в школу, и я в 1941 году должна была пойти в подготовительный класс. Мне только-только исполнилось 6 лет.

14 июня 1941 года к нам явились чекисты с сопровождающими и с оружием. Подняли нас в три часа утра. Воспоминания о том времени смутные, я только знаю, что родители были очень взволнованы и сказали, что мы все вместе куда-то поедем. Мама собрала чемоданы, но ничего особенного туда не положила, так как сказали, что едем на пару месяцев. Да и лето на дворе - зачем много брать?! Логично, что у нее на руках были какие-то кольца. Ехали мы до Лиепаи, там уже стояли всем известные составы, и там я отца видела в последний раз. Нас разлучили, и все отцовские вещи остались у нас. Ведь мы думали, что на конечной станции встретимся. Посадили нас в эшелон, как долго это продолжалось, не помню, и мы поехали.

В поезде было очень тяжело: начались болезни, вагоны были набиты битком. Именно в нашем вагоне произошел случай, который описал Меднис в одной из своих книг - женщина родила семимесячного ребенка, принимали роды в вагоне. Через два дня ребеночек умер, где-то его зарыли. Останавливали поезд в основном посреди поля, чтобы мы не сбежали. Еда была ужасная.

И так мы ехали, если не ошибаюсь, целый месяц, до Красноярска, потом вверх по реке. Многие латышские семьи развезли по деревням, по колхозам, где мы устроились жить в землянках или в заброшенных домах. Мы

жили в двух комнатах, с нами вместе еще четыре или пять семей с детьми.

Наступила осень, становилось холодно, спали мы на печке, наверху. Женщин отправили в колхоз на работы. Никакой особой еды, естественно, не было, что нам в том колхозе давали, мякину или еще что-то. И тогда матери придумали так называемые транзитные кульки - прятали под широкими юбками мешочки, и из колосков или обгоревших зерен пытались варить овсяный кисель - еще и сейчас помню, как он нам не нравился! Вот так

мы там и жили.

А потом женщин с детьми старше пяти лет стали отправлять на Север. Нас разлучили с госпожой Хелмуте, младшему сыну ее было четыре года. Нас послали на пристань и снова на пароход. Об этом времени в памяти осталось огромное количество мошки - просто тучи мошки, мы все были искусанные, распухли. Несколько дней ждали пароход, жили под открытым небом. Наконец пароход пришел, с солдатами, которые нас охраняли. А мама моя была очень сообразительная, послала брата - неподалеку был лес - спрятаться в кустах и смотреть, что будет. Стали грузить женщин с детьми на этот пароход, мама давай кричать: «Мальчик пропал, мальчик пропал!» Кто-то из охраны выругался на три буквы, а маме: «Оставайся тут! Нужна ты нам!». Так мы и остались. Пошли обратно пешком, а путь был неблизкий. Вот так, можно сказать, мы избежали верной смерти. Их увезли по Енисею на самый Север, | откуда обратного пути не было, то есть единственный путь - по воде, летом. Там много народу умерло. Меднис об этом пишет, там умерли его мать и сестра.

страница 742

Мы вернулись обратно, словно ничего и не было! Мама снова пошла работать в колхоз. Мы даже попытались ходить в школу, русский мы выучили моментально. Вначале, конечно, были сложности. Мне было уже семь или восемь лет, но я вынуждена была прервать учебу - в школе у меня с пальто срезали все пуговицы и украли всю возможную одежду.

А потом у мамы появилась возможность работать в Новоселово - это в 20-30 километрах, на самом берегу Енисея. Она работала бухгалтером и у нее были кое-какие преимущества, так как она работала в конторе, которая продавала меха, за которые потом покупали оружие или еще что-то в других странах. Звери там были красивые - полярная лиса, чего там только не было! Тут и началась наша настоящая жизнь.

Семьи, которые были с нами, тоже куда-то отправили вместе с детьми. Все понемногу разъехались... Мы остались с госпожой Хелмуте и ее двумя сыновьями. Так вместе и жили. Нам выделили на всех одну комнату, обстоятельства у госпожи

Хелмуте были несколько лучше, у нее, кажется, были какие-то драгоценности или что-то еще.

Сообща купили корову Майю. Весь год она давала молоко. Потом у нее родился теленок, который жил с нами к комнате, пока его не забили. Нам приказано было следить, чтобы он не замочил пол, и мы с горшком бегали за ним (смеется). Было это зимой.

Могу еще рассказать такое. Зимой там скотину вообще в хлеву не держали, хлевов просто не было. Летом там собирали навоз, а потом месили его с глиной и из хвороста строили загородки. Летом все это растекалось. Коров поили в реке, но до нее надо было пройти немалое расстояние. Воду тоже брали из реки, и питьевую. Колодцев не было. Вода была чистая, никаких заводов поблизости не было. Во льду вырубали огромные проруби, в которых женщины полоскали белье, и проруби поменьше, из которых поили скотину.

И однажды мы с Армандом, который был младше меня на два года, пошли поить Майю. А пока я поила Майю, Арманд подошел к большой проруби,

страница 743

которая была примерно в 20 метрах дальше, и стал ногой оббивать ее края. Смотрю - Арманда нет! Вы думаете, я что-то подумала? Мне было восемь лет, ему шесть. Я сломя голову помчалась к нему, течение огромное, Арманда вытащило и он уцепился за другой край проруби. Я его за воротник вытащила. Я тоже могла там же уйти на дно. И что, вы думаете, с нами что-то случилось? У Арманда был насморк? Ничего подобного! Он был насквозь мокрый и побежал домой - до дома бежать надо было с полкилометра. Прибежал домой, на нем все замерзло. А мне надо было вести корову домой. В тот день в школу он не попал - пришлось сушить все, что на нем было. Таким вот образом на моем счету одна спасенная жизнь. Рада я безмерно, мы встречаемся, и отношения у нас очень сердечные.

В школе у нас была очень интересная учительница, приехала из Ленинграда, то есть из Петербурга, очень гуманный человек, относилась к нам очень по-человечески. Она была из тех, кто еще в царское время отозвался на призыв ехать в Сибирь обучать детей.

Могу рассказать и о том, как нас там все фашистами обзывали, камнями забрасывали. Там-то я и научилась бросать камни, что мне очень пригодилось впоследствии, когда я начала заниматься метанием копья. Защищаться приходилось самим -матери работали. Потом уж местные немного привыкли и относились к нам вполне прилично, поняли нашу судьбу.

С Инарсом Хелмутсом мы учились в одном классе, хотя он был на год старше. Учились хорошо. А если что-то надо было писать, писали в старых книгах, тетрадок у нас не было.

Логично, что в семье мы говорили по-латышски, научилась я и читать. Единственная книга, которая была у мамы с собой, - «В огне» Анри Барбюса, моя первая азбука. Мы с Инарсом хорошо учились, а это многим действовало на нервы.

В 1946 году стали говорить о том, что дети могут вернуться. Можете себе представить, как трудно было обеим мамам? Началась переписка с Латвией. У меня здесь была бабушка, но она, к сожалению, умерла еще до моего приезда. Была тетя, но у нее

страница 744

были больные нервы, тут совсем отпадало. Со стороны отца была еще сестра дедушки, тетя Алвия, учительница на пенсии, которой и самой было нелегко. В Риге у нее была квартира, где она жила с дедушкиным братом и его женой, и там нас приняли. Они согласились на наш с братом приезд.

И начался обратный путь - он для меня как в тумане. Помню только, что в Красноярске жили в детском доме для глухонемых. Их хорошо кормили, хорошо одевали, но к нам это не относилось.

Мне мама, например, отыскала сапоги, но оба с одной ноги, 40-го размера (смеется). Но на ногах, по крайней мере, что-то было, близились холода... Помню еще, что спали мы все четверо на двух полках - по двое. Помню еще, как поезд внезапно остановился, и Инаре, бедняжка, свалился с полки и разбился. Один тамбур был забит буханками хлеба. Так мы ехали, если не ошибаюсь, две недели, а может, и больше. На станциях время от времени кричали: «Кипяток! Кипяток!». Приехали в Москву, но из вагона нас не выпустили...

В Риге надо было пройти карантин. Детский дом находился на улице Кулдигас. Тем, кто совсем оборвался, выдали одежду. Мы как-то еще обходились своей. А со вшами была просто беда! Я в детстве была светловолосая, и вши лезли, это было что-то страшное! Мне обрезали косы, еще в той деревне, постригли наголо, и стали у меня отрастать темные волосы. И с сыном было то же. Когда его обрили перед армией, он был еще светленький, а вернулся темноволосый.

За нами в детский дом приехала тетя. У тети нам было очень хорошо, она о нас заботилась. Всем было нелегко, но она работала, приносила молоко, ездила в Шкиротаву, возила тем, кто побогаче, деревенское молоко и что-то зарабатывала, пенсия у нее была тоже грошовая, на нее нас не прокормишь. Спустя некоторое время и брат пошел работать.

Окончила семилетку и поступила в Рижскую 2-ю среднюю школу. Брат посещал вечернюю школу и работал киномехаником. Помню из средней школы такой момент, когда умер Сталин. В пионеры меня никто не звал, да я и сама не очень стремилась, а в средней школе нам сказали, что школу не закончим, если всем классом не вступим в комсомол, - там выбора не было, все должны были вступить.

Через год или через полгода вернулась и мама. О маме рассказ отдельный. В 48-м году она к нам сбежала, жила тут же, в Рамули, у нее была родня, которая помогла ей получить паспорт, думала, что

на этом все кончилось. Приехала она обратно в Ригу к нам и примерно через месяц ее взяли второй раз, отправили в Цесисскую тюрьму, потом три года она отсидела в Елгавской тюрьме, и отправили ее обратно, но не в Красноярск, а в Новую Руду. Когда ехала по Енисею, познакомилась с русским инженером, который отсидел как государственный преступник -строил в Лондоне для Советского Союза какие-то коммуникации. Отсидел он свои 15 лет, и его тоже отправили туда же, куда и маму, ехали вместе с уголовниками. И маме, конечно, было намного легче, им даже выделили какую-то хибару, и они там выжили. Его реабилитировали раньше - после смерти Сталина, и он вытащил маму оттуда на год раньше. В основном всех в 1956 году реабилитировали. Он вытащил маму в Москву, мы уже были взрослые, я жила у тети, брат тогда уже, кажется, женился. Но он внезапно умер - оторвался тромб, и мама вернулась. С тех пор мы жили вместе.

Не упомянула я еще и о том, что отца приговорили к смертной казни. Отец и все эти мужчины были приговорены к 10 годам - вначале. Я не говорю о том, что отца приговорили к смертной казни - это уже было потом. Но в самом начале - 10 лет, а нам 20 - почему? Об отце это были последние сведения. Брат пишет в книге, что мама хотела покончить с собой после всего, что было, и, очевидно, мы были причиной, что она этого не сделала. А там были и такие, кто это сделал... Спасибо маме за то, что она спасла нам жизнь и что не отправили нас в тот раз на Север. 17 ноября маме исполнилось бы 102 года, умерла она 3 ноября. Мама была удивительно доброжелательным человеком, несмотря на пережитое. Никогда в жизни никого не прокляла, только сплюнет, бывало, «тьфу, эти русские». Она прожила ту жизнь, которая была ей дана. Она радовалась нам, внукам, правнукам, но никогда не была злой. Я и себе задаю этот вопрос - ну что мне даст такая жгучая ненависть?

Потом я поступила в институт физкультуры. Я училась рисовать, собиралась на архитектурный, но мне намекнули, чтобы я даже и не пыталась, со своей биографией туда не гожусь. А в институте физкультуры не было никаких претензий, я была довольно подвижная и здоровая девочка. Должна сказать, что в больнице я была лишь однажды, когда мне оперировали коленку, и дважды, когда рожала. И раза три у меня была температура. А знаете почему? Я все время об этом думаю! Чтобы выжить, чего мы, дети, там только не ели! Господи спаси!

страница 745

Корни лилий, сладкие огурцы, купырь, с которого снимали кожуру. Был там такой корень, назывался «сладкий корень», из земли вытащить его можно было с большим трудом, так местные, стоило нам его вытащить, тут же нападали на нас и отбирали. И еще подумала - отчего это у нас не болели зубы? Мы жевали живицу, и она зубы чистила. Там даже зубного врача не было! Молочные выпадали, позже проблемы здесь были, там никаких...

После института я начала работать в Спорткомитете, работа чисто организационная, была и главным тренером в спортобществе «Даугава». Я отвечала за несколько видов спорта. И если честно, ничего плохого в этой работе не было, я ее выполняла, не думая, что может быть как-то иначе. Разве ж мы надеялись, что начнется Атмода? Ну, и логично, как только начались новые времена, такие, как я, люди пожилые, уже больше не были нужны. Потом я работала в Спортлото и 10 лет в посольстве Канады - выполняла всякие подсобные работы. Подавала кофе и т.п. - 10 лет! А сейчас они перешли в новые помещения, вдвое больше, зарплату повышать мне не собирались (смеется), а на работу ходи каждый день. И мы перебрались в Сигулду, здесь у мужа дом, и я отказалась от этой работы.

Вообще-то у меня не было ни матери, ни отца. Мама появилась, когда я уже была взрослая и собиралась замуж. Она жила в Москве с мужем. Жили они неплохо - муж работал, и квартиру им дали. Его жена умерла, а его собственный сын от отца отказался, а после реабилитации снова его принял. Они были очень родственные. Когда я появилась в Москве, они отнеслись ко мне очень приветливо, сердечно, о них ни одного дурного слова я сказать не могу. Но когда начались эти времена, они как бы отвернулись. Очевидно, приняли ту чудовищную пропаганду, которая ведется против Латвии, - не звонят больше, не интересуются...

Еще о поездке туда. Окошки маленькие-маленькие, на них решетки, дети во все глаза смотрели, старались хоть что-то увидеть. Двухэтажные огромные нары, люди постарше спали внизу, дети наверху. Оправлялись во всем известную дыру, занавешенную какими-то одеялами. Были там и матери с подростками... По вечерам крутили тарелочку - вызывали дух Гитлера и Сталина на исповедь. Мыла не было, из золы варили щелок, чтобы белье избавить от вшей. В конце ходили уже в валенках - без них там никуда! Там такие зимы! Снег ляжет, и никаких оттепелей...

Помню, как нас туда везли. В огромных телегах, это был июнь, грязь непролазная, детей посадили наверх, я скатилась прямо в грязь, как мама меня отчищала, не помню, дорог нет, хаос. Нам, детям, было, конечно, легче, может быть, даже интересно, если еда была. Но когда все время есть хочется... Правда, в этом отношении у нас было небольшое преимущество - мама работала в Обществе охотников, то кусок сахара принесет, то мешочек муки.

Зато летом природа там настолько богата, что мы землянику ведрами собирали, варенье, конечно, не варили, не было сахара. Делали лепешки из земляники - чуточку муки, сладковатые получались. Но основной пищей была картошка. Жиров не было абсолютно, мы соскабливали его со шкур, только жир, никакого мяса.

Во всяком случае, все местные тоже были бедняки, за исключением отдельных - председателя и пр. Не было ни одного мужчины - это же ужасно! Хотя бы для детей - не на кого было опереться. У всех были дети, и все бились, чтобы для них что-то достать. Им грозила тюрьма за то, что они «воровали» зерно, остатки, не с поля.

Специально жгли стерню, чтобы нам досталось только обгорелое... И мы его собирали, толкли, варили овсяный кисель, до сих пор помню его вкус... Ужас!

А когда война кончилась, русские солдаты начали присылать из Германии посылки - шелковые чулки, бюстгальтеры, что-то из продуктов. Как-то шли мы домой и на дороге наткнулись на посылку -видно, кто-то спьяну потерял или как, но там был белый хлеб!! Ничего вкуснее не едала!

А как мы в лес ездили! Ноги и руки обморожены. Была у меня рана, которая никак не заживала. Врачи помазали какой-то жидкостью, а она еще больше. У меня до сих пор шрам. Если бы не одна дама, которая там была. Цинковой мазью помазала, и как рукой сняло.

Что там только не случалось, как вспомнишь... конечно, все уже притупилось, но забыть это невозможно и нельзя забывать. Я детям своим рассказывала... То, что пережили люди, которые были туда сосланы, словами передать невозможно. А те, что умерли?.. А отец?.. В чем он был виноват - в том, что был лояльным гражданином Латвии, и потому занимал такую должность, в том, что был айзсар-гом. Ничего плохого он не сделал. Но такая была политика - уничтожить, и конец...

Zariņa Daina Oļģerta m.,
dz. 1935,
lieta Nr. 14488,
izs. adr. Liepājas apr., Liepāja, Peldu iela 27-2 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Novosjolovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.11.25

Zariņš Oļģerts Kārļa d., dz. 1902, lieta Nr. 14488, izs. adr. Liepājas apr., Liepāja, Peldu iela 27-2

Зариньш Ольгерт Карлович умер в Вятлаге 4 7 1942 дело 14488 страница 322 Aizvestie

Дети Сибири ( том 1 , страница 741  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.