14 06 1941

Узане Расма ( Нейбурга ) родилась в 1926 году.

Ещё раньше, 19 мая, два разведчика, офицеры СА, прискакали на лошадях,

разговаривали с отцом.

страница 824

Еще раньше, 19 мая, два разведчика, офицеры СА, прискакали на лошадях, разговаривали с отцом. Один молодой, стройный, второй постарше. Когда собрались уезжать, один из них сказал «аиЙВегзеш», мы еще посмеялись, я была совсем девчонка.

Когда нас вывозили, старший, блондин, присутствовал. 14 июня нас выслали. Кажется, никто не рассказывал о том, что вначале приезжали на разведку.

Нам сейчас, когда начали реабилитировать, надо было идти в чека, спрашивали, кто что делал. Я назвала имя самой рьяной коммунистки, директора нашей школы - Зобену. Сказала, пусть она и рассказывает, что натворила столько ужасного...

14 июня утром услышали чужие голоса, приехали в четыре часа утра. Нас разбудили, вышла в кухню. За большим столом сидел отец, я сразу узнала того офицера, который приезжал к нам 19 мая. Отцу велели сидеть, мы с мамой укладывались. Брат тоже был дома, но его в списках не было, он был прописан в квартире в Екабпилсе, но раз он здесь, сказали, пусть тоже собирается. Сестры дома не было, уехала к крестному, папиному брату, в Эл-кшни. Она сама пришла к вагону, одна оставаться не хотела. Везли нас машиной, сказали, чтобы вещей было не больше 100 килограммов. Понять, что брать, что не брать, было трудно. Из местных был такой Орехове, он знал всех, кто где живет. В Крустпилсе отца забрали, нас посадили в вагон.

В вагоне было 63 человека, это я хорошо помню. Кто-то захватил вещи, у кого-то не было даже чем укрыться, на чем спать. У нас было, жаловаться не приходится. В Латвии давали только

воду, ведро на всех, не часто. В России иногда приносили в ведре суп. Кто с собой еды не захватил, ели охотно. Ехали долго. Помню, выпустили из вагона где-то уже в России. Ненадолго, глотнуть свежего воздуха. Воздух и условия в вагоне были ужасные. Дети все время плакали, ехали и старики.

В Янов день были уже на станции Ададым. Нам никто ничего не говорил. Мама еще утром сказала - сегодня высадят. Мы спросили - откуда ты знаешь? Она сказала, что видела во сне, будто она ткет, и полотно уже кончается... Мама сказала, что полотно означает конец пути... Так и случилось,

вечером приехали на станцию Ададым. Спали в бараках, но куда там спать - уйма клопов! Нары в несколько ярусов. Несколько человек нас спали на улице, на траве перед сарайчиком. На второй или третий день приехали за нами из колхозов. Не знаю, по какому принципу они делили и увозили, но мы поехали туда, куда повезли. Помню, что жили мы в 18 километрах от того села. Лошади слабосильные, везли наши пожитки, мы, спотыкаясь, тащились пешком. Когда пришли, увидели, что деревня бедная, называлась она Куличка. Есть такое выражение - «у черта на куличках».

Первое, куда нас послали, - жать серпами хлеб. Серпа никто из нас в руках не держал. Потом были другие крестьянские работы, заготавливали сено. Хлеба давали 500 граммов, тяжелого, не хватало, конечно. Стали ходить в соседние села, менять одежду на зерно. Мама на золотое обручальное кольцо выменяла ведро картошки. За летнее платьишко дали больше. Не скажу, что так уж голодали, менять еще было что. Осенью ходили провеивать зерно, сапоги были большие, а что поделаешь, если зерно в

страница 825

сапоги насыпалось? Пришел как-то председатель колхоза, посмотреть, как работаем. Была там одна женщина, полушубок на ней, председатель подошел, как бы шутя обнял, карманы пощупал, но, к счастью, мешочек она в другом месте припрятала. Она рассказывала, что от страха чуть сознания не лишилась.

Больше всего меня потрясало, что за комбайном оставалось много колосьев. Взяли мы торбочки, пошли собирать. Прискакал наш политический надзиратель, принялся ругать нас, отобрал колоски, вытряхнул торбочки на землю, поджег. Значит, сжигать не грех, а людям дать... Местные подбирать колосья не ходили, вероятно, знали, что нельзя. Зиму кое-как прожили, а весной отправили нас на север. Брат что-то зарабатывал, он был трактористом. Они зарабатывали, но сколько там он зарабатывал - вычитали, так как давали 500 граммов хлеба, давали зерно. Когда в колхозе делали перерасчет, это хорошо помню, на трудодень выходило 100 граммов зерна. А трудодень за день не выработаешь, хорошо, если за два дня. Колхозники были все в долгах. Покрыть долги они не могли, вот долги и росли все время. Помню, давали растительное масло, «рыжик» называлось, мы сами его и давили. Темное, вязкое, я иной раз думала - так, наверное, ад выглядит. Не скажу, что сама работа была трудная, нас там много было, но выглядело все ужасно.

Весной, когда забирали, увезли тех, у кого были взрослые дети или вообще детей не было. Стариков и с малыми детьми не брали. И снова мы, кажется, до Ачинска шли пешком, на лошадях везли пожитки. А лошади настоящие клячи, еле переступают. Понять это было невозможно - земля там жирная, все растет, а люди вот такие... Это же было в 1941 году, еще до войны. Картина была печальная. Подростки, разъезжавшие на лошадях по полю, похожи были на пугала, какие у нас на огородах ставили, в лохмотьях... В отцовских обносках, какие-то треухи на голове. И у всех лошадей одна и та же кличка. Мальчишки погоняли лошадей и при этом страшно матерились. Мама знала русский язык, знал и еще кое-кто, они говорили - не удивляйтесь!

На север везли нас на лихтере. Мы менялись -мама с сестрой оставались у вещей, мы с братом бегом узлы носили. Кто-то из команды спросил, не хотим ли мы в каюту на носу. Каюта была пустая, предназначалась для команды. Набилось нас

туда человек 12, остальные спустились в трюм. Там было ужасно, кто-то оставался на палубе, мы же, можно сказать, если сравнивать, ехали чуть ли не с комфортом. В Игарке стали искать среди нас механиков. Мы вполне могли там остаться, но компания, которая за это время образовалась, ни за что не хотела расставаться, и мы не сказали, что брат может работать механиком. И мы поехали дальше. Высадили нас через 60 километров, берег крутой, на круче рыбацкая хижина. Привезли нас будто бы ловить рыбу, но неделю мы прожили в этой хижине без работы. Потом пришел какой-то парень из Игарки. Кажется, он должен был обучать нас лову. Несколько женщин сели в лодку, звали, кричали, но ловли так и не получилось. Там давали хоть сколько-то американских продуктов, белую муку, кусок сахара, был, кажется, и кусочек масла. Не помню только, как долго это продолжалось. За хижиной было озерцо, туда мы и ходили ловить. Что-то поймать удавалось. Сети были, по-моему, в Еремино. Потом отправили нас косить сено в Носовую, в сторону Игарки за 35 километров. Там кто как -кто умел, кто учился. И не было бы так страшно, если бы не гнус. Даже комары не так кусали, как эта мошка, вот это было страшно. Моя кровь ей пришлась по вкусу, искусали так, что вместо глаз одни щелки остались. Лицо в два раза стало шире - так я распухла от этих укусов. Был с нами такой господин Путнинып с дочерью, он очень переживал, сказали бригадиру, что сетки нужны. Нам их вначале не дали. Ругались с бригадиром, говорили, что мы от отравления умрем. Дали нам после этого сетки, мы их сами пошили. Мошка так и так пробиралась, но меньше. Все застегнешь, рукава обвяжешь, а вокруг все до крови изъедено.

Осенью отвезли нас в Плахино, в колхозный центр. А там кого куда... Сказали что кто-то из нас, сестер, должен ехать рыбачить на озера. Мама сказала, что должна ехать я, я и посмелее, и поэнергичнее. Собрали вещички, сколько у нас уж их было. До Носовой плыли в большой рыбацкой лодке, а потом пешком 20 километров через Енисей. В Еремино, где мы были в самом начале, переночевали. Снаряжение оставили, в лодки занесли только еду. Когда утром пришли, дул северный ветер. Вещи со стороны реки пришлось изо льда выкалывать. Мои вещи тоже оказались подо льдом. Добрались до Носовой, и оттуда надо было шагать эти 20 километров. Достали у местных санки, и я свой кусок льда затащила наверх. В такой ситуации оказались

страница 826

многие. Хорошо, что была там печка, высушили. На следующий день тоже не повезло. По реке уже шла шуга, куски льда.

Так прожили мы на этом постоялом дворе неделю, сушились. Может, и меньше. Бригадиром был такой Кошелев, велел собираться, переходить. Приказ есть приказ, собрали свои манатки, пошли. Бригадир с шестом впереди, лед прощупывает. А мы, как гуси, следом. Вдруг кричит: «Назад, назад!». Оказалось, он лед пробил, видно, течение было сильнее, не совсем река замерзла. Пошли другим путем, обходным. Кое-как перебрались, на берегу он от волнения был весь мокрый, сказал, что все время боялся, как бы мы не ушли под воду. А вот подождать пару дней не мог. Поход этот был ужасный, через тайгу, зарубки на деревьях были, тропка узкая. Шли по этим зарубкам. Знатокам, вероятно, идти так было бы просто. Потом рыбаки перевезли нас через озеро. Но и оно подмерзло. Дальше было озеро Щучье. И мы остановились на

нем рыбачить. Потом перебрались на другое озеро. Тут уж пришлось рыбачить подо льдом. Если зимой собирался ловить неводом, летом надо было место обозначить, почистить. А там все было наоборот, как во многих местах в России. Там росли лиственницы, много лиственниц. Запутывались в них сети. Там, где мы были, готовились ловить неводом. Я сидела возле печки, в которую кидали бересту и закручивали в поплавки. На плите стояла кастрюля с кипятком, кто-то прошел и случайно опрокинул ее мне на ноги... Ошпарила ноги, особенно правую. Надо мной сжалились, и я осталась в помещении чинить сети. Хотя и эта работа была не из легких.

Отношения между людьми? Между собой ладили, но, конечно, были исключения. Случалось, бригадир не выдавал полностью рулоны с талонами за сданную рыбу, чтобы купить на них продукты. В первый год оставлял себе, а потом раздавал, кому хотел. Люди жили впроголодь. Была среди нас

страница 827

Эдите Белая, она хвощ ела, расхворалась, я ходила в Носовую за 20 километров за лекарством. Идти через лес было достаточно рискованно, изредка попадались визитные карточки медведя, и тропинку порой приходилось отыскивать. Летом, конечно, было светло. Днем туда, ночью обратно. Страшно не было, мне, по крайней мере. Но когда я утром вернулась, Эдите уже умерла. Я пришла, ее выносили... Последние ее слова: «Посмотрите, не идет ли Расма?». Страшное это было переживание, когда человек умирает от голода, возможно, она слишком много хвоща съела. Если летом рыба ловилась, бригадир рулоны не выдавал, и после Нового года, когда рыба уже не ловилась, тоже не выдавал... Тяжелое было время.

В 1947 году я перебралась в Игарку. Мама заболела тифом, и ее отпустили в Игарку, где был брат. Он сам вернулся с озер. Я работала у брата на рыбацких суденышках, в центре. Там был огромный невод, длиной чуть ли не на полкилометра.

Работали посменно, два механика и мы с братом как штурманы. Ближе к осени мы приехали в Игарку. Там мы рыбы ели, сколько хотели, - сын председателя колхоза плавал механиком, запрыгнет в лодку и привезет столько рыбы, что всем хватало, он ничего не боялся. А когда мы были на озерах, хорошей рыбы не давали, всякую мелочь. Когда мы с сестрой вернулись домой, - бабушка нам прислала на билеты денег, - оказалось, что ее выгнали из дома, и разместилась там колхозная контора. Приняли бабушку соседи. Мы жили с ней вместе. Я работала на молочном заводе. Сестра оставалась с бабушкой, так как та была больна и вскоре умерла от рака. И я тогда уехала в Кулдигу к папиному брату. Сестра осталась в Екабпилсе. В Кулдиге я устроилась в автохозяйство. Оттуда меня и взяли. Сестра потеряла паспорт... Я узнала, что ее взяли, решила, что и меня, вероятно, возьмут. И взяли -через пару месяцев. Везли нас отдельно. Сидела в тюрьмах, и в Рижской тюрьме сидела. Как только

страница 828

забрали, сразу же отвезли в Центральную тюрьму. Таких, как я, было много. Обратно в Сибирь везли в арестантских вагонах и обращались с нами, как с заключенными, - ходили мы, держа руки за спиной. Потом в России прошла по многим тюрьмам, сидела и в Красноярске. Сразу в Игарку попасть не могла - река стала. Отвезли меня в Енисейск, в Маклаково, на лесопильный завод, там и сплавом занимались. Мы с сестрой хотели быть вместе, нам разрешили. Оказалось, что она находится там же, неподалеку. Оттуда отправили нас на озера, рыбачить. Было трудно. Одно время было нас всего четверо, пятый бригадир. Пешим ходом шли через тайгу. На озере стоял рыбачий домик, в том месте, где озера соединяются. Послали меня приготовить рыбу. Я пошла и заблудилась - не могу найти эту сторожку. Они долго меня искали, Иваре на лошади все объездил, кричал, звал, пока я не услышала и не откликнулась. А потом оба не знали, в какую сторону идти. Решили, что лошадь нас выведет. И она по своим следам вывела нас, спасла... Заблудиться там ничего не стоило... Было это на Курейке.

Дружили ли вы с кем-нибудь из парней? С русскими ребятами не было никаких отношений. Были там и немцы. Если говорить откровенно, Па-улис очень ко мне был привязан, но он был моложе меня. Танцевала больше с Андрисом, он был из Риги. Осужден был на год, что-то в школе натворил. Мама все говорила - он человек вольный, что это

ты с ним... У нас была там молодежная компания, встречались, пели, но о замужестве и мысли не было. Паулис, правда, говорил, что женился бы на мне, если бы не Андрис...

Были на озере, где были и немцы. Две будки были, в одной жили и калмыки. Я была ответственным звероводом, и если мне надо было помочь, всегда вызывался Андрей. Всегда готов был помочь. С нами был и Илмарс Кнагис, но он помочь не торопился. А вот немец этот... Шапку долой!

Тоска о Родине никуда не исчезала. Часто пели песни о родине. Собралось нас несколько девушек, у всех голоса неплохие, даже выступали как-то. Сказали нам только, что уж очень грустные песни поем... Тоска у всех была. Условия на озерах были тяжелые. Но когда оказалась в Игарке и меня взяли на работу, хоть я нигде и не училась, было уже лучше. Я с детства хотела учиться в Кауминдской школе, рукодельницей была. И досталась мне более или менее человеческая работа. Вначале и в Игарке было непросто, но с условиями, что были на озерах, не сравнить. Пробьешь прорубь, оттуда вода, лед... А на ногах брезентовые сапоги, веревочкой подвязанные... Ноги и обморожены были, и в язвах. Тогда Кошелев сказал: «Не годишься ты рыбачить, поезжай к маме в Игарку». И когда из Носовой приехали счетовод и немец, кузнец, можно было уехать. Но счетовод брать меня не хотела, а дядя Саша, немец этот, сказал, что взять надо. А лошади, как только ступят с дороги, тут же в снег проваливаются. И тогда мы с этой женщиной шли перед санями и нащупывали дорогу палкой. Добрались до Еремино, потом и в Плахино. Все было...

Приехала я в Красноярск, когда уже разрешили передвигаться по всей области. Уже год жила в Красноярске, работала закройщицей. Муж мой жил в 40 километрах от Красноярска, в совхозе. Он узнал, что я в Красноярске, узнал, что девушка, которую он когда-то знал, работает в Красноярске, и мы вместе поехали домой. Я хотела выйти в Екаб-пилсе, но он меня не отпустил. И мы приехали в Лиепаю, где у него жил брат. Но оставаться там не могли. В Отаньки жила его нянечка, такая Кулени-те. Какое-то время у нее жили, потом переехали в Елгаву, к сибирским знакомым. Через них вышли на госпожу Петерсоне, которая нас приняла. Жили у нее года три и принялись строить дом. Приехали в 1957 году, поженились, в 1961 году здесь поселились. Сначала недолго жила дома, потом устроилась в ателье, где проработала всю жизнь.

Uzāne Rasma Aleksandra m.,
dz. 1926,
lieta Nr. 16174,
izs. adr. Jēkabpils apr., Ābeļu pag., Sīļi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Berjozovskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.09.03

Uzāns Aleksandrs Kriša d., dz. 1896, lieta Nr. 16174, izs. adr. Jēkabpils apr., Ābeļu pag., Sīļi

Узанс Александр Кришович расстрелян в Вятлаге 15 1 42 стр 280 Aizvestie дело P-5359

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

http://istorija.lv/images/pdf/u2.pdf

Дети Сибири ( том 2 , страница 824  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.