14 06 1941

Улманис Гунтис родился в 1939 году.

Мой рассказ об очень далёких временах.

Мне был год и почти 10 месяцев, и меня вывезли в Сибирь.

Я жил с мамой в Риге, но 14 июня мы поехали к бабушке в Падули под Кулдигой.

Чекисты взяли нас в Падуле, в бабушкином сельском доме.

В это же время в квартиру на улице Стрелниеку явились чекисты,

в их списках тоже значился Гунтис Улманис.

Мой рассказ - об очень далеких временах, о моем раннем детстве, о 14 июня 1941 года. Мне был год и почти 10 месяцев, и меня вывезли в Сибирь.
Я жил. с мамой в Риге, но 14 июня мы поехали к бабушке в «Падули» под Кулдигой. Чекисты взяли нас в «Падуле», в бабушкином сельском доме.
В это же время в квартиру на улице Стрелниеку явились чекисты, в их списках тоже значился Гунтис Улманис. И чтобы «с честью» выполнить возложенную на них обязанность, они поставили галочку там и там - Гунтис Улманис в Сибирь вывезен... Так и появилось в документах, что вывезли меня дважды. Через Скрунду, через Ригу, через станцию Шкиротава, где сортировали людей - мужчин, женщин, детей, стариков.
Должен сказать, что мои воспоминания сливаются с воспоминаниями моих родственников, ведь в таком возрасте, что естественно, реальные воспоминания появились уже на заснеженных просторах Сибири или в заваленной снегом деревне в глубине кедровой тайги. В моих воспоминаниях тех лет сохранились только бревенчатые избы, в которых нас с бабушкой селили и где мы выжили.
Годы в Сибири было недолгими, по сравнению с теми, которые выпали на долю тех, кто не вернулся, чей страдный путь был. таким долгим, что ему не видно было конца. Но те, кто вернулся, десятилетиями изживали боль, страдания, потери.
Моя судьба в этой трагической ситуации
была благоприятной.

После войны благодаря тому, что рядом с мамой был. человек, который не был. выслан, я вместе
с мамой и с новым маминым другом Забощ вернулся в Латвию.

О Сибири столько говорено, столько уже рассказано, но есть акценты, которые могут быть интересными. Сам я не люблю во всеуслышание вспоминать эти годы, ведь со временем в жизни появились иные ценности, которые, слава Богу, заслонили этот трагический период и сделали жизнь намного богаче и интересней... Но мы обязаны все это помнить, оставить своим детям и внукам, просто для того, чтобы это больше не повторилось!
Помню, как я, уже будучи взрослым человеком, окончившим институт, зашел к родителям жены, и тесть, который и сам когда-то был репрессирован и по традиции держал в прихожей топор, сказал: «Какой же я был дурак! Топор был в дровянике, если бы был в прихожей, меня бы наверняка не увезли». Ну, вероятно, это было проявление чисто мужской черты, но я думаю, что подобный опыт позволил бы нам быть более предприимчивыми и решительными. Но это уже другая проблема, которую надо решать политикам и руководителям нашего государства - чтобы опыт этот никогда не повторился, но чтобы о нем никогда не забывали и в то же время чтобы это не было основной жизненной мотивацией, главным в нашей сегодняшней жизни.
Мой отец был одним из менеджеров или организаторов цементной фабрики «Шмитс». Мама была домохозяйка, ответственную работу, с государственной точки зрения, не выполняла. Так можно сказать.

Мы жили в съемной квартире на улице Стрелниеку, обо мне заботились как о члене семьи президента, может быть, именно это и позволило пережить эти пять лет ссылки прак

страница 832

тически без еды, без лекарств, на том минимуме, который давал возможность дышать и ходить. Как и многим прожитое в Латвии время - пусть даже и недолгое - позволило чувствовать себя намного крепче.
Бабушки - и со стороны матери, и со стороны отца - были простые крестьянки. Мать отца была хозяйкой хутора «Эзерклейши» под Добеле, бабушка с маминой стороны хозяйничала в «Стре-ли», что в окрестностях Падуре. Хутор «Стрели» существует и по сей день, «Эзерклейши» сгорели, но я с разрешения волости перенес название сюда. И теперь принадлежащий мне участок земли носит название «Эзерклейши». И еще интересное совпадение, - сознательное или случайное, - но бабушку с отцовской стороны звали Паулине, а внучку мою зовут Паула. И, возможно, хозяйку «Эзерклейши» когда-нибудь будут звать тем же именем. Только «Эзерклейши» не постигнет такая судьба, которая постигла многие сельские дома в 1941 году.
О других членах рода Улманисов, полагаю, рассказывать мне не стоит. О них достаточно известно.
Фактически мои первые воспоминания о Сибири - это река Кан, село Буганай. Я не изучал историю места своей ссылки. Мне казалось неинтересным возвращаться в те места, с которыми связаны, возможно, самые черные страницы моей жизни. Село, куда нас привезли, находилось на берегу большой реки. Это была одна длинная улица с расположенными по обеим ее сторонам рублеными избами - так сказать можно только в крайнем случае, потому что, хотя они и были сложены из крепких и толстых бревен, но домом в полном значении этого слова называться не могли. Это были большие четырехугольные комнаты на крепком фундаменте и с прочной крышей, так как зимы были суровые. Я очень хорошо помню, как по утрам невозможно было открыть дверь, потому что снегом дом заметало по самую крышу. Я помню, что за рекой начинался вековой лес, который мы называли тайгой. Весной все жители села отправлялись за кедровыми орехами. Взрослые забирались на деревья, малышам надлежало подбирать с земли то, что упало. И вот однажды все бросились бежать. Я был. единственным латышским мальчиком в этом селе. Этот рассказ очень похож на то, что рассказано в фильме «Долгая дорога в дюнах», где в дом местных жителей поселили высланных. Это и мы с бабушкой там пережили. Конечно, появился медведь, и все со всех ног мы помчались

домой. Медведь подошел достаточно близко, но он ничего нам не сделал. Испугались мы больше, чем он намеревался на нас напасть. Такие вот от- дельные картины… Помню, было там большое кладбище. Как-то зимой ушел я далеко от дома, присел на одну из могил и, вероятно, задремал. Помню, как дома пе- ред топившейся русской печью меня растирали и шлепали по щекам, чтобы я проснулся и пришел в себя. Возможно, я замерз или заснул, было мне, кажется, в это время года четыре или пять – такие вот смутные воспоминания.
А как доставали еду и одежду? Я бы так сказал – конечно, все это глазами ребенка – была одна одежда, которую носили с утра до вечера зимой и летом. Ее перешивали, пока еще как-то держалось.
Вопрос об одежде для меня тогда не стоял, была какая-то одежда, в которой я ходил в Сибири.
Другой еды, кроме черного хлеба, смешанного с соломой, я не помню, может это были отруби, может быть, оставшиеся после молотьбы отсевки или полова. Это было военное время, а в Сибири это военное время было еще страшнее, потому что все отдавалось фронту. Если бы местные жители нас не спасли, мы бы, безусловно, не выжили. В это время были конфликты с чекистами, которые контролировали, отслеживали ситуацию. Не знаю, возможно, в памяти моей отложилось не совсем верное представление – мне казалось, что мы единственные высланные. Но, вероятно, в этом селе жили и другие, раз уж люди и в погонах, и без них контролировали ситуацию.
Жители села, в моем тогдашнем представлении, были отзывчивыми, радушными. Соленый огурец, картошка в чугунке, которую можно было варить, а потом есть несколько дней, – это была поддержка, которая позволила нам выжить. Помню, что незадолго до нашего возвращения в Латвию бабушке кто-то подарил козленка. И он вырос под стрехой дома в порядочного козла, а потом мы еще целый год угощались козлятиной, которая подавалась как деликатес и в очень маленьких дозах.
Дети любую критическую ситуацию переживают азартно, как приключение, и только потом, когда ты подрос, тебе рассказывают, сколько раз ты мог уйти на тот свет и сколько раз уберег тебя Господь, который, возможно, стоял рядом, потому что других помощников не было. Болели, но все болезни излечивались чистой водой и пластырями – это были единственные лекарства. Были критические

страница 833

ситуации, когда казалось, что выхода нет, но кризис проходил, и на следующий день уже можно было жить дальше.
Вас брали с собой на работу или вы оставались один? Работа в селе была не развлечением, не твоим личным выбором, и, очевидно, за работу полагалось какое-то вознаграждение. Я с уверенностью говорить об этом не могу. Но помню время, когда я надолго остался один, а потом оказалось, что бабушка вместе с другими женщинами ночью пошла набрать картошки, их поймали, посадили в тюрьму. Тюрьма находилась в землянке. Их продержали несколько дней, несмотря на то, что бабушка сказала, что дома маленький ребенок остался один - это никого не интересовало. Через три-пять дней она вернулась, и только потом я понял, что власти изменили свое решение и что все эти женщины были отпущены.
А что вы делали эти три-четыре дня? Видите ли, дети в то время были чрезвычайно самостоятельными, и я не исключение. Одеться, найти картофелину

или корку хлеба не было проблемой. Это не был и выбор. Я просто сидел, в комнате и время от времени посматривал в окно, потом взобрался на русскую печь, где было постелено одеяло, а может быть, какая-то старая шкура, в общем, что-то похожее, поспал, потом спустился, походил, так дни и шли. Время в этом возрасте проходит быстро, но одно точно помню - никакого отчаяния не было. Возможно, плакал, но я все время ждал. И, очевидно, дождался. Не скажу, что меня охватило желание куда-то бежать, кричать, я просто ждал, что что-то должно произойти. Женщины в этом русском селе имели привычку время от времени заходить друг к другу в гости, так что, я думаю, и в эти дни кто-то заглянул, что-то мне принес, и жизнь продолжалась. Но никто меня к себе не забрал, это я помню точно.
Я не думаю, что стоит так подробно копаться в прошлом, травмировать человеческую душу, ведь тому, кто сам подобное пережил, трудно об этом говорить, никакие слова не способны передать те

страница 834

ощущения, то, через что пришлось пройти. Но в то же время, преодолев трудности, человек становится сильнее. Это парадоксально, но мне довелось встречаться с высланными когда-то людьми уже очень почтенного возраста. Это чрезвычайно сильные, самодостаточные и очень ответственные люди. Они в своей жизни столкнулись со столь превосходившей их силой, с такой черной властью, что каждодневные трудности они переносят как само собой разумеющиеся и даже простые вещи. Помню, как из Сибири вернулись мамины братья, постепенно и остальные родственники. До 1949 года, когда поднялась вторая волна и когда их снова вывезли в Сибирь. Вернулись они, можно сказать, овеянные славой, - как лучшие мастера, лучшие каменщики, лучшие труженики, ибо латыш, будучи в ссылке, привнес в российскую действительность свой дух, свое мастерство, свою жизнестойкость, упорство, и, мне кажется, это помогло многим латышам выжить и обрести силы.
...Отца вывезли в Сибирь в 1940 году, почти одновременно с Карлисом Улманисом. Деда забрали тоже в 1940 году, и их обоих в 1942 году в Гулаге уничтожили. Нашлись люди, которым удалось уцелеть, и они вспоминали последние дни отца и деда. Безусловно, по прошествии стольких лет никаких сомнений в дальнейшей судьбе этих людей ни у кого не осталось. Многие очень дальние родственники нашей семьи погибли. В 1941 году я фактически был. уже без отца. Я его не помню совершенно, родился я в сентябре 1939-го, его забрали в 1940-м.
Мать познакомилась с другим человеком, очевидно, у него был иной взгляд на детей, на род Улма-нисов, он не хотел, чтобы я жил в его семье. И меня отдали на попечение бабушки и маминых братьев, которые жили вместе с ней на хуторе «Кажоки» под Эдоле. И вот в 1949 году во дворе вновь появились люди в зеленой форме и всех нас согнали в машину. Позже выяснилось, что меня в бумагах нет, и меня из машины высадили. И тогда на хуторе, совершенно разоренном, я остался один, между прочим, сейчас дом приведен в порядок, ухожен. Прожил я там несколько недель, пока мама не узнала, что ее родные вывезены и что я остался один. Но и эти сведения она получила с опозданием. Просто соседи узнали ее адрес и сообщили обо мне. Я приехал к маме в Ригу, и всю остальную жизнь прожил с ней и отчимом. Это была не совсем сладкая жизнь, но это уже заботы и печали каждой семьи. Я эти факты не хотел бы обобщать.

Как вы оцениваете важнейшие периоды высылки? Власть разделила, как я уже говорил вначале, мужчин, женщин, детей, стариков - это была жестокая сортировочная машина, не знавшая жалости. Я фактически так привязался к бабушке, что особых сожалений по поводу того, что рядом нет матери, у меня не было. Моей мамой была бабушка, а в трудные времена с детьми не особенно считались. Важно было всем выжить и думать о будущем. Но я думаю, что и мамина жизнь сложилась трагично, сын как будто бы есть, но в то же время жизнь распоряжалась по-своему, нормальная жизнь была в первые полтора-два года, потом все было порушено. Было бы жестоко и безосновательно винить сейчас кого-то - одного человека, маму или кого-то еще -это было такое время и такая жизненная трагедия, которая перемолола нас всех. Я думаю, что я еще в какой-то мере счастлив, что у меня была бабушка, потом была мама, ведь были дети, оставшиеся без родителей, разлученные с родителями, которые были отправлены в лагеря и с которыми они так никогда в жизни и не встретились.
Ваш мир - это были вы и бабушка? Это было основное в жизни, да. Фактически бабушка всю жизнь считала меня своим третьим сыном. У нее было два сына и дочь, и до 10 лет, если не считать, первых дней жизни, воспитанием моим занималась бабушка. И все последующие годы бабушка была тем человеком, который понимал, меня лучше всех...
Бабушка вернулась из второй ссылки и дожила до почтенного возраста, а сейчас и мама, и бабушка, обе они лежат на Яундубултском кладбище. Когда нас выслали, фактически стояла задача уничтожить весь народ. Так что уже не вопрос - ЗА ЧТО, этот вопрос уже никто не задает. Хотя Россия по-прежнему этот демагогический вопрос ставит - за что каждый был сослан?
Что повлияло на ваш характер? Вы не ожесточились? Могут ли отдельные события изменить характер человека - это еще вопрос. Но я бы не сказал, что Сибирь ожесточила меня, превратила меня в человека злого. Может быть, Сибирь научила меня никогда не отчаиваться, а карабкаться, искать выход из сложившейся ситуации, изменить ее в свою пользу.
Мелкие эпизоды случались - я тонул в Кане. Деревенские мальчишки пошли купаться, я сидел один на берегу, было мне четыре или пять лет. Они плавают и, конечно, смеются надо мной, что я плавать не умею. Я с разбегу бросился в реку, не думая

страница 835

о том, чем все кончится, решил, раз все на воде держатся, удержусь и я. Мальчики меня вытащили, и через пару таких же случаев я уже плавал довольно прилично. Возможно, это пример того, как надо проявлять настойчивость.
Не припоминаю, чтобы обо мне кто-то проявлял особую заботу. Похвала бабушки, ласка были редкостью, возможно, мимоходом, когда было особенно трудно. Взрослые все-таки были потрясены случившимся, я думаю, радости и счастья там не было. А дети привыкли к такому отношению, и каждый впоследствии формировался как уж у кого получилось.
Мой отец когда-то мечтал, что у него будет 12 детей. Когда я родился, возле моей кроватки стояла огромная фотография, на которой было много детей. Такую цель наметил себе отец в жизни, создавая семью. Очевидно, эти его гены, его отношение к детям передались и мне. Я очень люблю своих детей, люблю детей вообще. И мне странно, когда в обычных поступках - то ли ты погладишь ребенка по головке или обратишься к нему ласково - кто-то усматривает актерство, популизм. Нет, по-моему, не надо стыдиться добрых чувств по отношению к детям, к тем, кто растет, возможно, не в самых благоприятных условиях. Помню, как 15 лет назад поехал я в свою родную школу в Эдоле, где я учился в первые годы после возвращения из Сибири. Набил машину детьми до отказа и развез по домам. Много детей и в школе осталось, и я сказал: «Ждите, приеду и за вами!» Я не считал это обязанностью, мне это доставило радость. Так что надо заботиться и о взрослых детях, таких, как мои, и о малышах, о внуках. И я надеюсь, что это мне удается.
Как вы считаете, нужно или нет говорить о том, что вам довелось пережить в детстве? Дети проявляют минимальный интерес к тому, что происходило с нами после Второй мировой войны. И надо ловить момент, когда у них этот интерес просыпается, чтобы его укрепить. Я против формальности в этом процессе - категорически все должны знать то-то и то-то... Мы лишь услышим в ответ: «Мне это неинтересно!». Нужно найти подход к каждому ребенку, и сделать это должны родители, педагоги, обычные люди, которые встречаются с детьми. Ибо жизнь народа - это многие и многие сотни лет. И эта страница в истории народа - одна из самых черных страниц, но в то же время и одна из самых ярких - и забывать ее нельзя, в противном случае мы утратим свою сущность, свои убеждения. И если сейчас в ребенка заложить эти знания, то он, когда вырастет, вспомнит об этом, и так это станет достоянием следующих поколений.
Что касается исторической памяти. У каждого народа в памяти хранятся свои исторические события, которые, если можно так выразиться, шлифуются, обновляются, сохраняются, проходя сквозь столетия. У каждого народа свои герои, по ним мир познает этот народ. И когда я, будучи президентом государства, приглашал руководителей других стран посетить наш Музей оккупации, они начинали лучше понимать наши мысли, наши убеждения, наше отношение. Это действует лучше, чем если бы мы рассказывали об этом десятки лет. И если мы прошли через Сибирь, каждому в мире, независимо от национальности и должности, становится ясно, что этот народ у Балтийского моря выкован из особой стали и на него можно положиться! Именно так! Посещение Музея оккупации оставляет на высшем руководстве государств сильнейшее, неизгладимое впечатление. И после посещения музея переговоры проходят намного конструктивнее и углубленнее. Поэтому я считаю, что на том, что произошло с нашим народом в минувшем столетии, не надо зарабатывать, это надо крепить и передавать как основу следующим поколениям - быть сильными, смелыми и стойкими. И может быть, это самое главное, почему мы сегодня возвращаемся к этой теме.

страница 836 

Ulmanis Guntis Eduarda d.,
dz. 1939,
lieta Nr. 14236,
izs. adr. Kuldīgas apr., Padures pag., Strēļi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ribinskas raj. ,
atbrīvoš. dat. 1946.09.30

№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№

Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

https://nekropole.info/ Человек умирает не тогда, когда перестает биться его сердце, а тогда, когда о нем забывают те, кто его любили

Дети Сибири ( том 2 , страница 832 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

http://istorija.lv/images/pdf/u2.pdf