14 06 1941

Трапша Петерис родился в 1939 году.

14 июня 1941 года, по рассказам матери и отца, приехала машина с тремя вооружёнными военными,

дали 15 минут на сборы.

Отец вывихнул ногу, очень переживал.

Мы, дети, плакали , мама просто голову потеряла.

Какой-то военный, видя нашу растерянность, сказал, чтобы мы собрали тёплые вещи,

что обратно уже не вернёмся.

Закинули нас, как щенков, в машину и отвезли в Даугавпилс на станцию,

где было уже полно людей.

Многие плакали.

страница 809

14 июня 1941 года, по рассказам матери и отца, приехала машина с тремя вооруженными военными, дали 15 минут на сборы. Отец вывихнул ногу, очень переживал. Мы, дети, плакали, мама просто голову потеряла. Какой-то военный, видя нашу растерянность, сказал, чтобы собрали теплые вещи, что  обратно уже не вернемся.

Закинули нас, как щенков, в машину и отвезли в Даугавпилс на станцию, где было уже полно людей, многие плакали. Мужчин сразу же увели, сказали, что встретимся в Москве. Отец рассказывал, что когда их привезли в Москву, высадили, выстроили в колонну по четыре, вокруг охрана с собаками, сзади пулемет, и погнали пешком до Урала.

Нас с мамой - мне было полтора года, сестре около четырех лет, брат родился в апреле 1936 года - везли недели две, за Урал. Двери в вагоне не открывали, воды не было, маленькие дети умирали от голода и жажды. Когда миновали Урал, двери открыли, матери показали своих мертвых детей, их забирали и бросали за насыпь. Матерей не подпускали, говорили, что будут стрелять или штыками колоть.

Уже в Москве мы услышали, что началась война. Когда приехали в Канск, тех, что были поздоровее, посадили в машины или на телеги и повезли в Дзержинск. Всего оказалось нас восемь семей с детьми. В первое время мама меняла вязаные изделия, одежду на продукты. Язык она знала плохо. Когда она пошла поинтересоваться насчет работы, ей ответили - вот кто привез, тот пусть и обеспечивает вас работой. Послали ее в колхоз убирать урожай. Она была учительница, физически никогда не работала, а надо было трудиться с раннего утра до позднего вчера. В том году

уже в сентябре начались сильные морозы, одежды не было, обматывали ноги тряпками, чтобы как-то сохранить тепло.

Еды не было, и она насыпала за рубашку зерно, чтобы принести домой, - если на этом поймают, давали сразу пять лет. Пять лет давали и за колоски, если ты собирал их в поле весной или осенью. Когда я подрос, выискивал в грязи мерзлую картошку. Если на этом поймают, детей отводили домой, а родители получали свои пять лет тюрьмы.

В 1945 году начался ужасный голод. Мы жили в землянке, которую мама вырыла вместе с еще двумя женщинами. Одна была латышка, Керпе, у нее была дочь, вторую не помню, но у ее дочки осенью вскочил в горле нарыв. Пока искали врача, девочка умерла, а женщина, кажется, сошла с ума и пропала. Весной есть было нечего, всю крапиву оборвали, лебеду тоже. Собирали березовые сережки, из них пекли хлеб. Горький, но съедали.

Помню еще мой день рождения, это было уже в 1946 году. Мне подарили большую картофелину и горсть муки. И из картошки и этой горсточки муки я приготовил угощение.

Где-то ранней весной 1946 года, еще лежал глубокий снег, землянку нашу стало затапливать. Мы вынуждены были ее покинуть. Приняла нас какая-то местная, сибирячка. Сначала мы жили в ее сарайчике, потом она впустила нас в дом - так в одной комнате и жили мы все вместе. Во второй половине года брат и сестра уехали в Латвию, когда поступил запрос из Америки или из Красного Креста, а я остался с мамой.

Через какое-то время нам повезло - мама устроилась в больницу посудомойкой. Работала помногу -

страница 810

с шести утра до одиннадцати вечера. Обычно мы ждали маму на русской печи, потому что маме разрешали выцарапывать со дна котлов, в которых варили кашу, подгоревшие остатки.

После отъезда брата и сестры от старшего папиного брата пришла из Латвии посылка. В ней было сало, несколько яблок, уже подгнивших, и письмо -посылку посылаем, но это может быть последняя, так как и их могут забрать. И правильно сделали, потому что их уже допытывали, куда и зачем отправили посылку. Когда мы остались с мамой вдвоем, она устроилась в школу уборщицей. Когда она заговорила о работе учительницы, ей ответили, что фашистов они на работу не берут, нечего людей портить. Я ходил маме помогать, потому что помещения были большие, надо было передвигать парты. Иногда под партой удавалось найти и что-нибудь съедобное.

Прислали обувь. Согласно перечню, там должны были быть валенки, но школьное руководство список переписало, и мне досталась какая-то ношеная обувь. Так я всю зиму пробегал в носках. От барака до школы было недалеко, метров 600. Я прибегал и садился, поджав под себя ноги, а учительница делала мне замечание, что я не сижу, как человек.

Когда мне было девять лет, я так ослаб, что не мог стоять на ногах. Мама отнесла меня в больницу, там ей сказали: «Что вы мучаетесь, оставьте его, мы сделаем ему укол, и вам не придется мучиться». Мама тут же забрала меня.

Ранней весной 1949 года приехал отец, его освободили. Фактически он меня спас. Отец сразу же устроился работать - какое-то время строил фермы в Красноярской области. Он сколотил бригаду, зарабатывал, и мы постепенно встали на ноги. 26 марта 1953 года у отца был день рождения, рано утром мы с мамой пошли на рынок, возвращаемся -у дверей стоит солдат с винтовкой. «Кто такие?» Мы объяснили. «Мы вас давно уже ждем!» Вошли в комнату, там все вверх дном перевернуто, книги мои раскиданы. Солдат держит мой альбом для рисования, я разозлился, зубами вцепился в его руку, а так как я был маленький, он попытался меня стряхнуть, как собачонку, но ему это не удалось.

Кто-то из них сказал: «Этих фашистских щенков на месте надо расстреливать!».

Так в 1953 году отца арестовали второй раз, работал он на строительстве перевалочной базы в Усть-Куте. Послали их на смерть. Зима в 1954 году была очень суровая, железные молотки на морозе крошились. Они рубили скалу, многие там расстались с жизнью.

Когда жизнь стала понемногу налаживаться, в Дзержинске заработал молокозавод. До него было километра три. И там была пахта. Работали женщины, репрессированные, очень отзывчивые. Но если высланным кто-то помогал, и его тут же наказывали. Иной раз дома в ведре с пахтаньем находили и кусочек масла. Я жил рядом, в детском доме. И если бы я оттуда не уехал в 1955 году, оказался бы среди преступников. Курить я там начал

страница 811

с семи лет, помню и названия - «Парашют», «Ракета», «Спорт».

Приехали в Латвию, в Огре. Отец приехал еще раньше. Латышского языка я не знал. Когда сошел с поезда со своими самодельными чемоданами и услышал латышскую речь, заплакал.

Мы думали, что поедем в Даугавпилс, в Деми-ни, поживем там некоторое время. Но отец там уже побывал и ему сказали: «Приедешь еще раз, отправим туда, где был. Нет у тебя никакой земли!». Остались жить в Огре, сначала на хуторе недалеко от Циемупе, потом ютились в домике размером три метра на три на берегу Огре. Пока топишь, тепло. Жили мы там вчетвером - мама, отец, сестра и я. Брат в то время уже служил на востоке. Так и жили, пока на улице Дарза не начали строить дом.

Я в это время учился в вечерней школе, работал в Риге на заводе «Велдзе», где выпускали лимонад и квас. Отъездил я примерно полгода, пока не стал терять сознание. Врачи сказали: «Или работай, или учись». Все это было от недосыпания.

Отец приехал в Латвию в июне 1955 года, мы в том же году в сентябре.

Позже отец работал в Риге, но его уволили.

Мама устроилась на железнодорожном вокзале посудомойкой, платили ей 36 рублей. Но и ее выкинули с работы. Вышла она как-то из дому вечером, с отцом они поскандалили. Я пошел ее искать, ходил, звал. Следы нашел, которые вели к реке, она уже закоченела.

Я ее вытащил, с ней это случалось не в первый раз, брат об этом рассказывал. Я как в тумане помню, что и в Сибири она пыталась повеситься - от отчаяния, есть было совершенно нечего. Местные власти все время зажимали, вытесняли, продуктов, которые присылал Красный Крест для высланных, мы и не видели, начальство делило их между собой.

Когда мы были в Сибири, пытались собраться вместе, держаться друг за друга, оказалось, что из восьми нас осталось трое.

Языка я не знал. Молодые ведь жестокие, вместо того чтобы поправить, подсказать, начинали смеяться. Ну, я, когда в 1955 году приехал в Ригу,

страница 812

Trapša-Kārklis Pēteris Eduarda d.,
dz. 1939,
lieta Nr. 14679,
izs. adr. Daugavpils apr., Līksnas pag., Mežciems,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1955.07.20

Trapša-Kārklis Eduards Pētera d., dz. 1901, lieta Nr. 14679, izs. adr. Daugavpils apr., Līksnas pag., Mežciems , nometin. vieta nometinājumā

Трапша-Карклис Эдуард Петрович был в Вятлаге умер 23 5 1949 14679 и P-5187 страница 225 Aizvestie  

№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№№

Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

https://nekropole.info/ Человек умирает не тогда, когда перестает биться его сердце, а тогда, когда о нем забывают те, кто его любили

Дети Сибири ( том 2 , страница 809  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.