14 06 1941

Скуя Анита ( Асика ) родилась в 1938 году.

Меня зовут Анита Скуя.

В 1941 году мне было 2 года и 8 месяцев.

Старшей сестре было 6 лет, Майге - 5, Янису всего годик.

Брат умер в августе от дифтерии.

страница 710

Меня зовут Анита Скуя.

В 1941 году мне было два года и восемь месяцев. Старшей сестре было шесть лет, Майге - пять, Янису всего годик. Брат умер в августе от дифтерии. Он бы умер так или иначе, от голода, дифтерия только ускорила конец. Его похоронили в моем платьице, все другие вещи мы успели проесть.

С собой разрешалось взять только 100 килограммов - самое необходимое. У нас жила сестра отца Виктория, она могла остаться, но сказала, что не знает, куда ей деться, и тогда те люди, недолго думая, отобрали у нее паспорт, внесли тетино имя в список ссыльных...

Отец взял большинство вещей - всем сказали, что в конце пути семьи опять будут вместе. Мама осталась в той одежде, какая была на ней, все прочее было в чемоданах, с которыми ушел отец. По пути его обокрали. У нас была кое-какая одежда, нательные крестики, мамино обручальное кольцо. Платье на маме было красивое. Еще у нас были ложки из мельхиора.

В вагоне было жарко, людей очень много. Не хватало воздуха, дети болели и от этого. Мне так сильно прищемило чем-то руку, что на большом пальце сошел ноготь. На ногах у меня были тапки, не успели взять ничего другого. Мама не верила, что я выживу. Однажды поезд остановили посреди зеленого луга, всех выпустили, там был ручей или речка, люди побежали туда, умыться, глотнуть свежего воздуха.

Как долго ехали, не знаю. Когда бежали из Сибири обратно в 1947 году, дорога заняла три недели. Годы, прожитые до того, запомнились вечным голодом. Ели картофельные очистки, летом - почти любую зелень, ягоды, 

чудо, что не отравились. Мама работала, уходила, когда еще темно, приходила, когда уже темно. Мы летом не вылезали из леса, где что-нибудь съедобное всегда находили. Сдохнет лошадь - выстраивается очередь, кто ближе, тому достается больший кусок. Бывали моменты, когда наша честнейшая мама была вынуждена что-то украсть. Но чаще нас спасала тетя Виктория. Мама была учительница, непривычная к физическому труду. Тетя оказалась сильнее, решительнее, практичней. Однажды женщины придумали украсть у местного богатея овцу. И решились, и сделали это! В доме был подпол, только там и только ночью можно было разделать и хранить ту овечку. Хозяева решили, что ее утащил волк. Страшно представить, что было бы, если бы подумали на нас! Правда, такое никогда больше не повторилось, и сделано было под угрозой гибели детей.

Местные были люди хорошие. Плохие тоже попадались, но были и добрые люди. Вначале они верили россказням о том, что мы фашисты, но потом хорошо к нам относились.

Мама была работящая. Мы, дети, по чужим садам не лазили. Русские жили тоже бедно, если их дети что-нибудь стащат, они их пороли нещадно, те кричали. Как-то одна женщина спросила: «Лиза, почему твои дети не воруют?». Мама ответила: «Очевидно, так воспитаны». Но мы воровали -колхозную морковку, в лесу ее тут же съедали. Все так делали.

Зимы были всего страшней, нас сослали в июне, с собой у людей ни топора, ни пилы. Местные давали свое, хотя и самим было нужно. Тетя ходила в тайгу за хворостом, топить было нечем. Я сидела дома без обуви.

страница 711

Весной, только-только сошел снег с пригорков, я босиком принялась бегать по ним. Ноги красные, как у гуся, отогревала у русской печи.

Я днем, когда мама была на работе, рыскала по всему поселку, кому-то помогу грядку прополоть, кому еще что, меня угостят за это блином, я его несу домой и делю на три части. Сестры были постарше, поэтому стеснялись. Гуси пугали меня, бежали, вытянув шеи, вот-вот заклюют, раз чуть не забодала корова, хорошо, мама оказалась поблизости, спасла. Я была бойкая, потому и осталась жива.

Осенью, когда хлеб был убран, мы ходили искать колоски, упавшие зерна. С собой у нас были мешочки, как-то нас увидел бригадир, отнял, высыпал колоски на землю и втоптал. Одно время я не могла есть картошку. Мама заставляла, а меня, как только съем картофелину, выворачивало наизнанку.

Учиться я начала в 1946 году. Мама несла меня в школу на закорках. В то время она работала там уборщицей. Топила печи, подметала. Когда узнали, что она учительница, и школьники и родители стали обращаться к ней за помощью. Еще она хорошо вязала. У местных были шерстяные нитки, а вязать они не умели. Мы тоже помогали, вязали шали, шарфы, кофты. К ней выстроилась очередь. Платили едой, это помогло нам выжить. Потом мама занималась и репетиторством, она была сильна в математике и готовила школьников к поступлению в институт или техникум. Здоровье держалось, мы уже не бедствовали.

Отец узнал, где мы, и прислал письмо. Он был некурящий, но просил маму прислать табаку. В лагере табак был вроде валюты. Мама послала несколько пачек. Еще он написал, что если что-нибудь с ним случится, напишет его друг. И однажды пришло письмо, а почерк не его. Мы собрались вокруг мамы с этим листком, как цыплята возле наседки. В письме было сказано, что отец ушел в мир иной. Последнее письмо, написанное отцовским почерком, - сложенный треугольником листок из Вятских лагерей. Он умер в 1943 году, была весна, кажется, 23 марта, солнечный день, когда пришло последнее письмо. У него был больной желудок, к физическому труду он не был приспособлен, а тут этапы, тюрьмы, лагеря, тяжкий труд и голод. Я удивляюсь, что он смог так долго выдерживать все это - до 1943 года. Там ведь оказалась вся интеллигенция. Кто попал на кухню или в медпункт, имел шанс выжить. Остальные гибли.

В ссылке не хватало многого. Не говоря уже о сладостях - простой соли, мыла. Мама использовала для мытья золу. Когда мама была на работе, мы тоже работали. Скребли пол дочиста, лавки были тоже чистые, желтые. Маму встречали на крыльце, дома одним сидеть скучно и боязно. Однажды мама где-то раздобыла мешочек муки, прятала его, но мы все обрыскали, нашли, сварили похлебку. Мама пришла, ругать нас не стала, только сказала: «Что же вы? Ведь это было нам всем надолго». Больше мы так не делали.

Майга любила вздыхать: «Сейчас бы хлебца с молоком!».

Я голод терпела, а вот с холодом не справлялась. Когда позднее продолжила учебу в средней школе, приходилось долго ждать машину, а потом еще пешком идти 10 километров. Однажды домой пришла ночью, притом не боялась, только думала, что надо идти вперед. Весной один раз мои туфли затянуло в грязь, пришла домой босиком. Наутро ноги распухли, ни в какую обувь не влезают. Инара дала резиновые боты, пришлось идти в них.

Второй раз нас арестовали в 1950 году. Мама шла в свой класс с журналом в руке, в коридоре ее задержали. Майгу забирали из 6-го, Инару - из 7-го, меня - из 5-го класса. Инара шла рядом с солдатом, я не могла понять, что происходит, мне никто не сказал. Знала бы, в лес убежала. В школе дети узнали, что учительницу уводят. Нас провожали всей школой. Взяли нас, в чем были. Уже дома один спросил меня: «Ты чего такая голая?». Мама за меня ответила: «У нас одеть больше нечего». Офицер зашел комнату -там стояли две кровати, стол, книжная этажерка. Мама собирала овчину на полушубок, эти заготовки были на шкафу. На чердаке сушилось белье. Мы плакали в голос, мама сидела бледная. Прибежала другая учительница, собрала и принесла белье с чердака, у нас была перед тем забита свинья, мясо, сало тоже собрали. Тот офицер и на овечьи шкуры показал: «Это возьмите!». Из Алуксне в Ригу нас везли в открытой машине, мы закутали ноги в ту овчину.

В Риге посадили в Центральную тюрьму. Мы насладились всеми тюрьмами подряд: Рижской, Ленинградской, Кировской, Красноярской, Канской. Ознакомились со всеми тонкостями режима - подъем, перекличка, шмон, на оправку - то есть в туалет тоже согласно режиму и по команде.

В Ленинграде нас отделили от мамы, проводили санобработку - избавляли от головных вшей. У меня и сейчас перед глазами тюрьмы Ленинграда и Кирова.

страница 712

Но сначала Рижская Центральная. Камера переполнена, мы были в белых блузах, все смотрели на новичков. Дети ждали матерей, матери - своих детей. Пришел надзиратель, сказал: «Снимите это!» - мы сняли с себя пионерские галстуки и бросили в помойное ведро. В Кирове было очень холодно. Спали не раздеваясь, утром вода в ведре замерзала.

В Ленинграде пробыли долго, там формировали эшелоны, в Кирове всего несколько дней. Везли в «Черных Бертах» на вокзал. Ехали в одном вагоне с уголовниками, только в разных купе, но решетки были везде. С нами была еще одна латышская семья, Куплсы, мать и три сына. Мы были уже не совсем детьми, Инаре - 16, Майге - 15, мне - 12, когда начали шалить, нас развели по разным купе. Один солдат спросил - сколько же в Латвии еще осталось латышей? Он их перевез за годы так много, что думал, на месте их уже нет...

Когда привезли в Красноярск, уголовникам приказали встать на колени, нам единственным позволили стоять. В Красноярск шли, построившись колонной, матери с детьми, а сбоку солдаты с овчарками. Второй раз ссылка была морально еще тяжелее. Опять в Дзержинский район, и самое скверное, что в тот же поселок. Нам «повезло», что начальником НКВД был такой Казачонок, брат председателя колхоза. Латыши всегда работали честно, таких работников поискать, и чекист сразу позвонил брату: пришла новая партия, бери, не зевай. Оттуда прибыли подводы. Помню, мама просила нас отправить туда, где школа. Энкаведеш-ник сказал, как отрубил: «Вашим детям учиться не надо!».

Я в Латвии окончила четыре класса. Теперь мама мне предложила пойти в 4-й класс вторично, работать мне было рано, а других вариантов учебы там не было. Позднее я поехала учиться дальше, в среднюю школу. Тогда за это нужно было платить 150 рублей. У мамы на всех троих таких денег не набиралось, хватило только мне. Инара, Майга стали доярками. Коровы были заражены бруцеллезом, у сестер руки стали красными.

Не случалось, что к вам приставали? Майга о таком рассказывала. У меня есть еще один брат, от другого отца, школьного инспектора Тукумского района. Маме из-за проблем со здоровьем пришлось делать кесарево сечение. На счастье, в Дзержинске были ссыльные медики, они вызвали из Канска под

могу, спасли маму и Валдиса, нашего брата. Когда мы решили навестить маму, нас вез один парень. Он меня высадил раньше, а Майгу оставил. Майга была сильная, умела за себя постоять. На ферме работали люди разных национальностей. Транспорт гужевой, лошади. В фильме «Долгая дорога в дюнах» это правильно показано. Нас называли кровососами и все такое, но местные быстро поняли, что мы такие же люди. Там строили дома бывшие лагерники. Я училась в школе, жила дома только летом, полола огород, присматривала за домом, пока сестра была на ферме.

Когда нас освободили в 1957 году, я уехала первая. Мама вернулась потом вместе с мужем. У него раньше была семья на Украине, бывшая жена приезжала, но сыновья уже стали как чужие, и жена погостила недолго и уехала.

Брат Валдис окончил латышскую школу, теперь он директор школы. На Украину ехать не захотел, отец его видел в последний раз, когда он окончил восьмой класс, больше не виделись. Валдис окончил институт, женился, в Вентспилсском районе живут родители жены. Мы с ним видимся, ведь брат у нас один. Когда он родился, у мамы не было молока. Я с ним бегала на ферму. Жена начальника родила мальчика, она была русская, крепкая, здоровая, молока у нее было много. Я брала на руки маленького Валдиса и бежала к ней, пусть покормит. Она никогда не отказывалась. В нашем роду были долгожители, бабушка умерла на сто третьем году. Мама дожила до восьмидесяти восьми, тете сейчас восемьдесят.

Майга держит корову, поросенка, у нее собаки, кошка, работает физически. Удивительно, как ее на все хватает.

Мой сын погиб, мы остались с мужем вдвоем. Внуков нет...

Когда вернулись, мне был двадцать один год. Мы пробыли в ссылке 12 лет, а если считать годы побега и нелегального проживания на родине, то все 16. Учиться начинала на русском языке, потом на латышском, снова на русском, опять на латышском. Когда сын учился в школе, я заново прошла все восемь классов на латышском языке уже в поздние годы. Мы частично были уже обрусевшими. Трудно сохранять язык на чужбине. Мы были и наивными. Я читала вслух в классе сочинение, которое заканчивалось словами «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство».

 Skuja Anita Antona m.,
dz. 1938,
lieta Nr. 16616,
izs. adr. Ilūkstes apr., Rubenes pag., Rubeņu skola ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1957.07.04

NNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNN

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница 710  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.