14 06 1941

Сауле-Слейне Анна Аусма (  Кирейла ) родилась в 1930 году.

Я лиепайчанка.

В нашей семье были я и сестрёнка Астра, папа, мама.

Мама была медиком.

Отец учитель, одно время работал в банке.

страница 605

Я лиепайчанка. В нашей семье были я и сестренка Астра, папа, мама. Мама была медиком, отец учитель, одно время работал в банке. В Лиепае нам принадлежали два трехэтажных дома. Дворника иногда нанимали. Мы и сами ножиком, бывало, скребли улицу до полной чистоты. Отец был верующий, каждое воскресенье ходили в церковь. Мы были прихожане церкви святой Анны. Пастор Сандерс был другом дома. Когда пришли русские, все национализировали.

В 1940 году - приходим из церкви, в дверях стоит моряк в форме, капитан русской подводной лодки, говорит, что мы ему должны отдать две комнаты. Отдали мы эти две комнаты, сами жили в остальных трех. Все квартиры, их пять было, отошли чужакам.

Так прошло детство. Начался путь на Голгофу -14 июня. Я не была дома, была у тети - на селе, за Лиепаей, сестра гостила у деда. Мама приехала за нами, кажется, в грузовике с солдатами, разбудила нас рано утром. Дед и тетя жили по соседству. Взяли меня, взяли сестру, поехали в Лиепаю. Отец сидел, с ним рядом стоял человек с винтовкой. Позвали такого Дзелманиса, свидетелем. Сказали собираться. Мы, девочки, ничего понять не можем - что творится? Папа говорит: «Если они считают нас господами, поведем себя как господа. Надень шляпку, мать, и в дорогу». Думали тогда, что повезут на расстрел. Сколько помню, папа был настроен очень сильно против большевиков. Тогда говорили не «большевики», а по-латышски: лиелиниеки. Нас отвезли в военный порт, в Караосту, папу сразу же отделили от нас. Папа и мама знали несколько языков, оба учились и музыке, у нас был красивый рояль. Помню последнее Рождество, папа играл на скрипке, мама на рояле. Всегда нас ждали в этот день подарки...

Ехали в вагонах для скота. До границы вообще без остановок. Тут сказали, что вроде бы отправят назад. Многие обрадовались, что дальше не повезут, - началась война. Но увезли, наверное, другой дорогой. За границей остановились у болота, вокруг охрана с винтовками, пустили - так, немного умыться. В вагоне был младенец, он умер. Поезд остановили, и ребенка просто выкинули...

Ехали месяц. И все это время нам врали. В Красноярске поселили в бараках. Я болела - не помню, кто и как вынес на руках. Бараки были ужасно длинные, может, это только такое детское впечатление. На стенах надписи углем. Тут женщины начали спрашивать, где их мужья. Потому что все время им обещали, что встретятся с мужьями в конце пути. Не встретились. Из Красноярска одних вверх по реке повезли на север, других на юг. Помню, на берегу Енисея стояли солдаты с винтовками. Людей посадили на баржи, первая баржа отправлялась на север. Люди на барже пели - «Вей, ветерок, гони лодочку...» Нас отправили на юг. Вместе с нами была жена министра Бирзниекса с сыном и дочкой. Он был прописан в нашем доме. Когда арестовали нас, искали и его тоже, но нашли потом в другом месте.

Нас увезли в Новоселовский район, выгрузили, и мы попали на «рынок рабов». Съехались «покупатели» на лошадях, на быках. К ночи нас уже везли в Кокорево - была такая деревня в горах. Поселили нас в комнате с русскими. Им наговорили о нас всякого: и фашисты мы, и войну мы затеяли, и на фронте гибнут из-за нас их отцы и мужья. Но многие русские были такие же ссыльные, как мы, кто побогаче

страница 606

жил, тех ссылали. Время было голодное, и некоторые люди были к нам добры. Одна русская, помню, говорит: приходи, блинчиками угощу.

Людей гнали на работу в поле. Мы жили примерно в семи километрах от Новоселова. Мама у меня медик, хотела работать в больнице. Ей как будто пообещали, а когда мы пришли туда, ее не взяли. Мама работала в поле, работала и на комбайне. Помню, зерном набивали полные карманы, чтобы хоть что-то было поесть. Голод был жуткий.

В 1942 году всех выслали еще дальше на Север. Нас пассажирским пароходом доставили в Турухан-ский район, в деревню Черноостровскую. Напротив нас был остров, богатый орехами, брусникой. Деревня стояла на высоком берегу Енисея, и там был всего один житель, Сидоров. Пароход пристал к берегу, а взять конец и привязать к тумбе некому. На пароходе нас было много - греки, немцы, финны, литовцы, эстонцы, азербайджанцы. Нас заставили работать в тайге. Бежать там было некуда: с одной стороны тайга, с другой Енисей. Многие греки замерзли насмерть, многие обморозились. Одна немка обморозила ноги, мама ее лечила. С божьей помощью вылечила. Так ужасно, когда и голод, и холод, нечего обуть на ноги, нечего надеть. Мы, девочки, ходили за дровами по берегу Енисея, с тупой пилой, голодные. Я падаю от усталости, а сестра мне: «Не сиди, сестренка, идем, ну идем же!» Если ты, голодный и уставший, остановишься, сядешь отдохнуть, там и замерзнешь. В сон клонит, а потом уже не проснуться.

Сестра была на два года старше, ходила рыбачить. Я была еще мала, меня на рыбалку не брали. Летом гнус заедает, комары. Сколько людей покончили с собой! С нами была одна лиепайчанка с двумя детьми. Она однажды натопила печь и трубу закрыла. Нервы не выдержали. Но ее дети выжили. Да, всех тех ужасов не перескажешь. В той деревне были еще дома, но все пустые. Бревенчатые, старые, замшелые. Люди то ли уехали, то ли перемерли. В домах клопов уйма - несмотря на все морозы!

Приехали чекисты, приказали рыбачить дальше, еще северней. Детей надо было оставлять в деревне, пусть выживают, как могут. Одна женщина ни за что не хотела оставлять свою единственную дочку, так ее чуть не пристрелили. В конце концов она все же поехала. Так как моя мама говорила по-русски, ее оставили. Топили глиняную печурку. Оконца в избе маленькие, видно, чтобы тепло не уходило. Мы отвечали за дрова, собирали по берегу хворост, бурелом.

Почту привозили на лошадях. На льду Енисея обозначили ельником дорогу, чтобы лошадь не сбилась. Чесотку лечили глазной мазью, мазали, пока не впитается. Мама лечила всех, кого только могла. По карточкам давали 200 и 400 граммов хлеба. Хлеб был тяжелый, не сразу проглотишь. Мама давала по кусочку, прятала от нас. Я заболела - цинга и почки. Но кое-как выкарабкалась. Голодали все. Тем, кто ловил рыбу, не разрешали взять себе нисколько. Чекист стоял возле лодки. Там, где рыбу солили, не разрешали взять даже рыбьи кости. Мой муж однажды, еще мальчиком, оказался на мучном складе - дверь забыли закрыть. Он просверлил дырку в мешке, набрал муки. Пошел на камни, испек лепешек.

В синих ящичках привозили вроде бы американский сахар. Давали его по карточкам. И манную крупу тоже по карточкам. Мама заболела, ей требовалась операция. Сестра ходила рыбачить и нашла яйца, кладку дикой утки. Но мама ничего не ела. Сестра сказала: «Когда мама выздоровеет, сварим манную кашу». Никакой медицинской помощи там не было, мама проболела одиннадцать дней и умерла 9 июня 1944 года. Когда она болела, я, как собачонка, спала у нее в ногах, свернувшись в комок. Она жестами как будто звала нас с собой... Я дальше не помню, у меня был шок. В том бараке были и финны и немцы, и они меня оттуда вынесли. Когда мама умерла, не было даже досок, сколотить гроб. И тогда сняли доски с крыши, на гроб. Ближе

страница 607

к вечеру меня туда отвезли... Знаю, что над могилой росла березка. Это ведь Север. Про отца ничего не знали. Мы остались вдвоем с сестрой. Меня взяли в Туруханский детдом, сестра осталась в колхозе рыбачить. В детдоме тоже был голод. Мы были в одной комнате с Хермините, она теперь живет в Лиепае. Была там еще такая Редлих, тоже из Лиепаи. Мы, пять девушек, жили в одной комнате.

Настал 1946 год. Прошел слух, что детей отпускают домой. Не помню, кто нас записывал, Лаце или Саулескалнс. Через Москву в сентябре вернулись домой. В Москве нас переодели. Когда приехали в Ригу, нас встретили и повезли на улицу Кулдигас, 45, в детский дом. Была солнечная осень, яблоки лежали на земле, и я думала - что это, сказка? Неужели я вправду дома? Мы спали в настоящих детских кроватках. Нас умыли, накормили. У кого была родня, тех из детдома забирали. Меня приняла к себе тетя из Лиепаи. Той осенью я начала учиться в 5-й Лиепайской начальной школе. Классным руководителем у нас была учительница Андерсоне. Она мне очень помогла, ведь мне нужно было перейти с русского на латышский язык. Я довольно хорошо окончила седьмой класс и хотела поступить в школу медсестер. Послала документы. Пришло письмо, что нужно явиться лично. Документы вернули, в школу эту меня не взяли. Я поехала на село, к деду. Когда я там появилась, уже начали организовывать колхозы. Отнимали скот. Потом вызвали меня на допрос в Лиепаю. В девять утра надо было явиться к чекистам, там пробыла до семи вечера. Меня спрашивали о Биерантсе, он когда-то жил в доме моей лиепайской тети, пошел в Легион. Я его абсолютно не знала, не видела, даже и не слышала о нем. В перерывах между допросами приходилось сидеть в коридоре, потом -в следующий кабинет. Вызывали и в Капседе. Там чекисты ничего такого не спрашивали, наверное, хотели просто убедиться, что я на месте. Я работала в колхозе, в поле, потому что тетя не могла меня содержать. В марте 1952 года пятеро вооруженных людей на грузовике приехали за мной. Сказали, что я сбежала, что у меня нет права находиться в Латвии. Сперва поместили в Лиепайскую тюрьму, потом в пересыльную тюрьму в Риге... Следующая тюрьма была уже в России, старой постройки, в городе Орле. Из Орла перевели в Москву, из Москвы - в Красноярскую тюрьму. И уже из Красноярска увезли на юг, в деревню Шила. Я просила, чтобы меня послали к сестре, в Игарку. Мне ответили, что могу ехать, но только за свой счет. Там были мужчины, бывшие

лагерники, они дали мне денег на дорогу, получила я и справку, что могу ехать.

В Игарке начала работать нянечкой в детском саду, училась в вечерней школе. Позже работала в туберкулезной больнице кастеляншей. Там встретилась с моим мужем. Еще в той деревне, где умерла мама, мы с ним вместе росли. Он меня разыскал в Игарке. В 1958 году вернулись на родину. Не знали, что и как начать, никто не хотел нас брать на работу, все боялись. Я вначале была на полевых работах в совхозе, муж там же, у него были водительские права. Я окончила сельскохозяйственный техникум, потом работала бухгалтером. Сестра вышла замуж и уехала с мужем на Украину. Там она и теперь живет.

Отца я так никогда больше и не видела...

В Игарке нам ежемесячно нужно было отмечаться в комендатуре. В детский сад, где я работала, ходил и ребенок одного чекиста, Зимогляда. Чекист этот был глупый. Мы с ним учились вместе в вечерней школе, и он все время просил у меня списывать. Если я не давала свою тетрадь, он обзывал меня «вредной латышкой». К тому же он, этот Зимогляд, вечно был в подпитии. Мне нужно было как раз у него отмечаться, а я заупрямилась и не ходила. Он жаловался на меня заведующей детсадом, я на это отвечала: «Я ничего худого не совершила, зачем мне туда ходить?».

Мы с сестрой искали папу. И однажды чекист меня вызвал и сказал, что есть свидетельство о смерти, что мой отец умер в 1941 году, 31 декабря в Риге. Мне эту бумагу не показали. Я говорю: 31 декабря 1941 года мой отец не мог умереть, в это время там были немцы. Много позднее пришло уведомление, что отец умер в Вятлаге 29 декабря 1941 года от воспаления легких. И еще там значилось: «Поступил 9 июля в Вятлаг как инвалид II группы». Еще и месяца не прошло, как нас арестовали. Когда он успел получить в лагере инвалидность? Может быть, уже и тогда он был мертв? В бумаге было сказано еще: «Кладбище не сохранилось».

Мы не знаем, где могилы отца и матери. Хотелось бы, чтобы где-нибудь была стена, стела. И на ней имена погибших. В Литве, где живет брат мужа, у костела есть такая стена, и там выгравированы имена погибших от репрессий.

Там был чистый геноцид. Сколько людей погибло! Выбрасывали из вагонов в болото... Сколько их полегло?! Ужасно это все. Простить? Я бы не смогла простить. Но у меня никто этого прощения и не просит.

Saule-Sleine Anna Ausma Krišjāņa m.,
dz. 1930,
lieta Nr. 20828,
izs. adr. Liepājas apr., Liepāja, Tiesas iela 3-2 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Novosjolovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1958.07.20

Saule-Sleinis Krišjānis Krišjāņa d., dz. 1871, lieta Nr. 20828, izs. adr. Liepājas apr., Liepāja, Tiesas iela 3-2

Сауле- Слейнис Кришьянис Кришьянович умер в Вятлаге 29 12 1941 года дело 20828 страница 334 Aizvestie 

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница 605  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.