14 06 1941

Рушко Вита родилась в 1940 году.

страница 594

Я родилась 21 мая 1940 года. Отец был первым директором Наутренской школы, мама учительница. Первый раз нас вывезли 14 июня 1941 года.

Брали нас отдельно. Отец был в командировке, взяли маму с двумя детьми. Все это хорошо помнит сестра. Зашли русские солдаты, наступили на ее куклу. Мама в этой суматохе схватила детей, больше ничего. Была такая матушка Пакуле, у нее в Латгалии были рысаки, она сказала маме: «На юг нас не повезут, сходи, девочка, попроси, чтобы разрешили тебе взять хоть какую одежду». Мама взяла, что было. Главное - взяла национальный костюм. Может быть, еще какие-то вещи.

Погрузили нас в вагон. Сестра рассказывала, что видела отца, когда солдаты погнали его за водой. Она стала стучать в оконную решетку, отец увидел. Мужчины ехали в отдельном вагоне.

Нас привезли в Красноярск, в Иланский район. Там сортировали, но маму с двумя детьми брать не хотели. Кто-то попал на крупный завод, а мы в Леспромхоз. Не помню, кто там был еще, но мы жили в бараках, все вместе - в строении, похожем на сенной сарай, только по обеим сторонам отдельные помещения. Мама работала в лесу, мы сидели дома. Туалет, не помню, куда ходили...

Не помню, что ели. Помню, что позже мама купила корову. Зимой морозили молоко, мама возила его за 17 километров в Иланск.

Когда нас вывезли, мне был всего год; я, вероятно, была умным ребенком - уже ходила и разговаривала, но когда привезли туда, перестала и ходить, и разговаривать. Мама закутала меня и отнесла к врачу. Мама рассказывала, что докторша была молодая, красивая. Не знаю, на каком языке они разговаривали. После

приема докторша сходила домой и принесла маме килограмм риса. Я думаю, это был подвиг в те времена - отказать себе и отдать нам. И мама понесла меня обратно эти 17 километров. Мы выжили.

Летом мы «паслись» в тайге, чего там только не росло - черная смородина, земляника, черемша, луковицы лилий, мы их запекали и ели. Мучнистые, сладкие, но не очень вкусные.

Весной можно было подбирать гнилую картошку, пекли, сладкая была до противного. Сестра пошла там в 1-й класс, я тоже должна была идти в школу. В школе мне не нравился учитель физкультуры, он заставлял меня перепрыгивать через канавку, а я про себя думала - ну зачем он заставляет меня делать такие глупости. В школу ходила босиком. Мама где-то достала сапоги, но они были такие тяжелые, что я их связывала и несла домой. Иногда в лужах ловила сапогами рыбешку.

Однажды мы подожгли тайгу. Нравился огонь. Когда пришли домой, увидели, что все роют перед домами канавы, тут мы, конечно, испугались, но не признались ни кто поджег, ни где достали спички.

В 1947 году сбежали в Латвию. Парторг совхоза помог купить билеты. Он пришел с войны, одну руку потерял. Сказал: «Если тебя поймают, ты меня не знаешь, я тебя тоже!». Надо было воспользоваться ситуацией - с востока шли военные эшелоны. У мамы и у сестры были билеты, у меня билета не было. Когда приходил контроль, меня засовывали в багажный ящик под полкой. Сидеть надо было тихо, как мышке. Помню эпизод, | случилось это, кажется, в Свердловске. Стоящий рядом мужчина сказал, что у него на Украине погибли жена и две такие же девочки... И он провел нас в зал. В зал для военных. Там

страница 595

впервые я увидела электрическую лампочку, и мне показалось, что я во дворце. Он купил нам петушков на палочке. Кажется, он и потом помог маме достать билеты, потом предложил маме руку и сердце. Так мы попали в Латвию.

Думаю, это было в Инчукалнсе, была поздняя осень, лил дождь, мама звонила, просила нас встретить.

Когда мама приехала в Латвию, она дирижировала сельским хором. Пожили в Латвии, и в 1950 году после Праздника песни утром нас забрали. За это время мама успела поработать учительницей в Видрижской школе, в детском доме. Документы у нее были.

Вторую ссылку помню до мелочей - как отвезли нас в Центральную тюрьму. У нас и на сей раз ничего не было. Мама купила корову, но из одежды ничего. Единственное, что мама спросила у старшего по званию - надо ли брать с собой сочинения Ленина и Сталина... Как учительнице - они для нее были обязательными. Мама увязала какие-то тома, потом-то я их сожгла, а тогда мы с сестрой как ненормальные таскали эти пачки через все тюрьмы. Мама даже зашила книги в простыни. Была и какая-то художественная литература, но все это я вспоминаю как бред. А так как нас не отделяли от заключенных, то и возили в столыпинских вагонах по всем тюрьмам.

Из Рижской Центральной тюрьмы, где сидели в общей камере, нас перевезли в ленинградские «Кресты». Эти лестницы я помню до сих пор. Детям разрешали бегать по коридору.

Мне кажется, что сестра боялась замкнутых помещений, и, когда нас загоняли в «Черную Берту», она села только после того, как конвойный подтолкнул ее автоматом.

В эшелоне наш вагон был в хвосте. Из трубы паровоза шел черный удушливый дым, летела сажа. Выводили нас в сопровождении конвоя с собаками. Однажды прозвучала команда - встать на колени! Подумала - ну как можно встать на колени в грязную лужу? Женщины сказали - вставай!

Помню, что заключенные женщины рожали в бане. Мама стерегла нас как курица цыплят. Когда ходили в баню, конвойные охраняли и голых женщин. Мама нас всегда собой прикрывала.

Взяли нас в июле, а на место привезли нас только в конце октября.

Помню, что в дороге все время давали селедку. Теперь-то я понимаю - никто не просился в туалет,

ведь воды не давали. Лежать в поезде негде было, только сидеть. Однажды у меня сильно заболел живот. Мама обратилась к женщине с просьбой поделиться водой. Это оказалась двоюродная сестра латышского писателя, она сказала: « Нас же двое!». Мама посмотрела - женщина эта, пусть земля будет ей пухом, была в положении.

Привезли нас в Красноярскую тюрьму. У сестры разболелся зуб, щека распухла; мама долго стучала в дверь, вызывала охрану. Вошел охранник, сказал, чтобы ждала до утра. Утром вошла докторша, посмотрела, сказала: «Что поделаешь!». Мне кажется, у сестры зубной нерв от боли омертвел, зуб перестал болеть. В Красноярске у мамы спросили, куда она хочет - на север или на юг, на что мама ответила, что ей все равно, лишь бы была школа. И отправили нас в большое село Маклаково, Енисейского района. Повезли в районный центр, оттуда на барже вместе с заключенными. Посадили в трюм, без воздуха, без света, и заключенные сказали, что перебьют всю охрану, если детей не выпустят гулять на палубу. Нас выпустили, и я увидела, какая красивая река, какие красивые берега. У каждого люка, ведущего в трюм, стояла вооруженная охрана.

Высадили в Енисейске, й я автоматически заложила руки за спину, потому что до сих пор нас только так и водили. А сестра говорит: «Ну, ты, Вита, и вправду дура, не видишь, что никого нет, убери руки из-за спины!»

Погрузили снова в кузов, отвезли в Маклаково. Мама пошла работать на лесопильный завод, где

страница 596

заготавливали на экспорт пиломатериалы. Штабеля бревен огромные, если смотреть снизу, человек наверху казался пуговицей. Мама стояла на самом верху, на ней были какие-то белые брюки, надевать нечего было.

Была там средняя школа, очень хорошие преподаватели. На уроках немецкого языка учитель ни слова не говорил по-русски. Сестра говорила, что знаний немецкого, полученных в школе, ей потом хватило и в техникуме, и в институте. Преподаватели были из Ленинграда.

Но случилось несчастье - в 14 лет я заболела. Был ноябрь. Я была отличницей, очень активной ученицей, во всех мероприятиях участвовала. И проболела до марта. Сейчас я знаю, что у меня был септический эндокардит, редко кто выживал с таким диагнозом. Профессор Рудзитис в нем не сомневался. Мама каким-то образом достала пенициллин, что-то продала. Я не шевелилась, подняться не было сил, и еды не было. Мама была в отчаянии, сказала, что на работу не пойдет, что мы умрем обе.

Сестра продолжала учиться, окончила среднюю школу. Дали ей путевку, и поступила она в Новочеркасский пищевой техникум. Каждый месяц ходила отмечаться. Надоела им настолько, что на нее прикрикнули - вы что сюда каждый месяц являетесь? Хватит ходить.

Помог сестре мамин брат, тоже учитель. Было это после смерти Сталина, стал присылать деньги. И мамина сестра помогала - в декабре присылала кастрюли с топленым жиром, свиными шкурками. В школе мы считались привилегированными - у нас были тетрадки, были словари. Сейчас никто не может понять - как это не на чем писать? А у нас тогда были карандаши, тетради по черчению, чертежные принадлежности. Все это присылал мамин брат.

Когда я заболела, в больницу отвезли только в мае - нельзя было транспортировать. Когда привезли, врачиха сказала, что мест нет, уезжайте обратно. Мама пошла к главврачу. На направлении было по латыни написано Сito! - срочно! Так мне это слово и запомнилось. Врач оказалась очень симпатичная, и хоть было мне 15 лет, я была рослая, и она поло-

страница 597

жила меня в палату к взрослым. Женщины были очень приветливые. В больнице я научилась вышивать крестиком, стала даже зарабатывать. Была там еще одна девочка после операции, и однажды мы с ней заработали 20 яиц. Что с ними делать, не знали, решили сварить, варили минут 30.

В больницу забирать меня приехала мама, привез ее главный инженер завода Янис Стрейпс. Мама привезла мне пальто, над которым он долго смеялся - так я за это время выросла. Мама меня не видела четыре месяца, увидела и ужаснулась - кожа да кости. А пальто приехало с нами в Латвию.

Дома, когда я в марте пришла в себя, научилась делать искусственные цветы, вернее, научила меня Инесе, дочка Майи Луксы. Классная руководительница приходила к нам и всегда купит или розу, или нарцисс, и другим рекомендовала. Помню, пришла Нина Николаевна, спросила - что с Витой будем делать? Я могу ей поставить по всем предметам тройки, но она же обидится. Не лучше ли оставить на второй год? Так и осталась я на второй год.

В августе привезли меня домой, и снова нужна была операция - вырезать миндалины. Отвезли за 300 километров в Красноярск. Была со мной и мама. Она водила меня в музей Сурикова, многое показала. Вернулась я в поселок и продолжала учиться. Окончила только семилетку.

Папин брат прислал деньги, если бы не он, мы бы в Латвию приехать не смогли. Вернулись в 1956 году. Здесь у нас ничего не было, не было места, к которому мы были бы привязаны. Мама уехала к своей маме в Видрижи. Сестра окончила техникум, после распределения уехала в Цесис, на пивоваренный завод. Дальше «тянула» сестра. Мама сдала экзамены, работала в Лиепской школе.

В Латвии труднее всех пришлось сестре - училась она то на латышском языке, то на русском. Маме со мной тоже было непросто. В Латвию мы приехали в октябре-ноябре, сестра была круглой отличницей, а я круглой «двоечницей». Было это в 1947 году.

Сестра поступила в Московский технологический институт, в Латвии ее не принимали, в Елгаве отказали. Отказали и в Университете. Сестре нравилась химия. Не знаю, почему, вероятно, из-за биографии. И в Красноярске не смогла поступить. Потому и поступила в Черкасский техникум пищевой промышленности.

Я в Латвии училась и в Лимбажи, и во 2-й Це-сисской средней школе. Когда вернулись в Латвию, и

болезнь вернулась, никуда не исчезла. Попала к профессору Рудзитису, мама должна была произнести пароль «сидела вместе с профессором нейрохирургом». В больницу нас устроила Ариадна Саксе, она сказала маме: «Анна, придешь, скажи, что твой Янис сидел вместе с нейрохирургом». Мама сначала отказывалась, говорила, что она этого не знает, но набралась смелости, пошла и сказала. Так я попала в Республиканскую больницу к профессору Рудзитису.

Об отце ничего не знаю. В 1942-м или в 1943 году прислали справку, срок - восемь лет. Основная мотивация - приобрел для школы пианино и еще что-то. Я думаю, шла война, мясорубка, он в нее и попал. Мама каким-то удивительным образом получала на нас пособие за погибшего на войне. Потом мама получила записку, что отец умер от цинги, потом были сведения, что его расстреляли.

Между собой с сестрой говорили по-русски. С мамой могла переброситься по-латышски.

Ненависти у меня нет. Я даже больше когда-то сказала - если бы я была завоевателем, я бы тоже всех выслала. Сказала в свои 17 лет, максималистка. Наша дружба и распалась, я только сейчас понимаю, что сказала. «Поблагодарить» надо наших же братьев латышей. Мама достала список. Она знала, кто составил список. Встретилась в Наутренской школе с этим человеком. Ах, как он нахваливал Яниса Рушко, какой был человек. Мама слушала, но ни слова не произнесла. Я маме говорю, чтобы встала, сказала, что Яниса Рушко нет больше на свете, но дети его живы. Этот человек продал латышей русским, русских - немцам, и наоборот. Ненависти во мне нет. Я думаю - образование я получила. Единственное, что я бы хотела сказать, - женщинам, которые сражались за жизнь своих детей, которые дали им образование, надо воздвигнуть памятник. Всем, но им особенно. Мама, человек с образованием, выполняла тяжелую физическую работу на заводе... Кто этот путь не прошел, тому трудно судить об этом. Есть у меня документ об отце. Его реабилитировали еще в русское время. Мама добилась реабилитации отца и всех нас.

У нас есть фотография отца, они остались в квартире после первой ссылки. Когда на следующий день приехал папин брат, в квартире были только фотографии - на полу. Все вещички латыши к рукам прибрали.

Мы с сестрой читали переписку родителей -они советовались, какую гувернантку брать - англичанку или француженку... Интересно. Мы положили это письмо маме в гроб...

 Ruško Vita Jāņa m.,
dz. 1940,
lieta Nr. 17577,
izs. adr. Ludzas apr., Nautrēnu pag., Rogovka ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ilanskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.06.13

Ruško Jānis Viktora d., dz. 1903, lieta Nr. 17577, izs. adr. Ludzas apr., Nautrēnu pag., Rogovka

Рушко Янис Викторович умер в Вятлаге 17 11 42 страница 364 Aizvestie P-2137

##########################################################

Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

иногда помогает https://nekropole.info

Дети Сибири ( том 2 , страница 594  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.