14 06 1941

Роне Визма ( Раса ) родилась в 1929 году.

Я Визма Кайя Роне, теперь Раса.

Отец был пограничником, в звании капитана, служил на границе Латвия -Литва, мама была домохозяйка.

страница 543

Я Визма Кайя Роне, теперь Раса.

Отец был пограничником, в звании капитана, служил на границе Латвия - Литва, мама была домохозяйка. Жили в Луце. После того, как вошли русские, отец в последний раз встретился с генералом Болштейнсом, на границе. Они оба быстро

уволились из армии, так как знали, что предстоят аресты. Отец устроился на работу на Элейскую таможню, оба с мамой, там нас и застало 14 июня. Отец не предполагал, что будут высылать, считал, что его арестуют, так как все офицеры в таком же звании постепенно стали исчезать - по ночам. Отец был в гостях у генерала Болштейнса перед тем, как тот застрелился, они были друзьями. Они тогда попрощались, это рассказывала мама. Отец вернулся домой и назавтра узнал, что Болштейнс застрелился. Отец рисковал, увольняясь из армии, он сразу же уехал к маминому брату в Вилцскую волость, возле Мейтене, там у дяди было большое хозяйство. Это был Янис Ниедра. Там мы и остались.

Надо было жить, отец стал подыскивать работу. У него были знакомые в Елгаве, и он устроился в ветеринарную службу. На Элейском таможенном пункте как раз требовался человек. И все вчетвером мы жили в маленькой комнатке. Был выходной -суббота или воскресенье. Мы были в комнате, отец подошел к окну и сказал: «За мной пришли!» Наверх поднялись два чекиста, один в гражданском, двое в форме, один из них был латыш. Ему приказали поднять руки. Мы заплакали, отец стал нас успокаивать. Сначала он стоял, потом ему разрешили сесть, а нам велели собирать вещи. Никто этого не ожидал, думали, что заберут только отца. Мама стала собирать все, что тут было, так как все наши вещи остались в сельском доме, была только постель и кое-какая посуда. Мама хотела взять кастрюлю, где у нее поднималось тесто, но латыш вырвал ее из рук со словами: « Достаточно вы в Латвии добра извели!», и кастрюля покатилась по полу. Это мне запомнилось.

что видел ее отчаяние, он сорвал с кровати одеяло, помог сложить и увязать вещи. Если бы не он, мама уехала бы с пустыми руками. Он спустился вместе с нами вниз, отца посадили впереди, так и держал руки вверх, потом сидели чекисты, потом мы с вещами. В это же время взяли и маминого брата.

Встретились мы на перекрестье дорог из Элеи, увидели, что в упряжке сидит тетя - жена брата, сын, дочка и бабушка, мамина мама. Они, вероятно, искали нас, сказали, что и нас возьмут, потому что бабушка захватила и наши вещи, во всяком случае, у нас из вещей кое-что было. Привезли нас на станцию в Мейтене, засунули в страшные вагоны, на нары. Мужчин отвели в другой вагон. Мы знали, что они рядом. Маму успокоили, что они только поедут отдельно, когда приедем, все будут вместе, но отец через кого-то сумел передать ключи и еще какую-то мелочь, удивительно, что нам это отдали.

Кажется, пробыли мы там сутки. В Елгаве снова неожиданность - мужской вагон отцепили, мужчины вышли, их построили по трое в ряд и увели. Отец только и успел сказать: «Прощайте, мои дорогие!». Больше мы его не видели.

Дальнейший наш путь такой же, как у всех, -пшенная каша, жуткий туалет. Когда эшелон миновал Зилупе, мама сказала, что мы в России. Все время в вагоне велись разговоры - может быть, нас не успеют увезти, придут

страница 544

немцы, вывозить прекратят, но ничего подобного не произошло.

Привезли нас в Красноярскую область, в Канский район, в поселок Картинку. Самое начало было ужасным - нас встретили русские женщины, разглядывали, кто это приехал. Позже, когда уже перезнакомились, они говорили, что приходили смотреть, как выглядят буржуи. Когда увидели на телегах детей, поняли, что что-то не то, не могут же быть дети какими-то чудовищами. Разместили нас по избам. А потом начались мучения, потому что есть совершенно нечего было. Вначале еще давали сколько-то зерна.

Это считался колхоз, надо было работать. Мама выполняла разные жуткие работы, я тоже работала, было мне 12 лет. Ходила убирать сено, сажать картошку. Дали семена, посадили, нам сказали, сколько мы должны сдать. Мама говорила: «Отдадим налог, отдадим семена, зачем вообще работать?» Когда начинались холода, сажали чистить картошку, потом ее сушили, отправляли в армию. Эта работа была хорошая, хотя мыть картошку приходилось в холодной воде. Как только наступало лето, все начиналось сначала... Еды не было. Колхозницы иногда что-нибудь покупали -бабушка захватила с собой какие-то блузочки, платьица, носила продавать, приносила пару килограммов муки. Нам повезло, что мы были вместе с семьей маминого брата, с бабушкой. Но жить становилось все труднее, вещи уходили, а за работу в колхозе ничего не получали. Даже сами колхозники.

Осенью 1942 года повезли нас еще дальше, сначала в Красноярск, высадили на берегу Енисея. Ждали пароход, который должен был отвезти нас на Север. Практически две недели жили под открытым небом, заболела бабушка. Лил дождь, укрыться было негде, на ноги укладывали мешки. И нас обокрали. Кто-нибудь сидел всю ночь рядом с вещами, караулил, а вокруг шныряли жулики и забрали последнее. Наконец посадили нас на пароход, мы остались нам палубе, а пассажиры ехали в каютах. И ехали под открытым небом.

Увозили нас осенью, становилось прохладно. Высадили совсем на севере, в Хантайке, вначале были только палатки, но в палатках мы стали замерзать. Отыскалась старая конюшня, перебрались туда. Однажды утром проснулись оттого, что начал падать снег. Крыша оказалась дырявая. И женщины решили - чтобы окончательно не погибнуть, надо строить землянки. Участвовали все, дети тоже, деревьев там не было, кривые березки, мы их рубили, потом надо было вгрызаться в гору. Уложили березки,

между стволиками мох, потом уложили крышу. Не помню, кто дал нам чугунную печку. Это было такое несчастье - абсолютный голод. В землянке жило пять семей, умирали в основном дети. От голода раздувался живот, начиналась цинга, выпадали зубы. Как-то ночью, спали мы все - бабушка, я, сестра, мама, тесно прижавшись друг к другу. Ночью мама говорит: « Поменяемся местами». Умерла сестра. Через какое-то время умерла жена маминого брата, остались дети. Мама забрала их, но есть было нечего. 300 граммов хлеба давали тем, кто работал. Мы ходили ловить рыбу, но я еле веслами могла пошевелить, все-таки 12 лет. А на берегу строго смотрели - как бы себе не взяли, взамен рыбы давали горбушку хлеба.

Прошла зима, и мама заболела тифом. Сестру мы похоронили зимой. Весной, когда земля начала оттаивать, пошли с мамой, вырыли яму поглубже, засыпали гробик землей. Там росла кривая береза, я все собиралась поехать посмотреть, но там уже все сравняли с землей, ничего не найти.

Сколько лет было вашей сестре? Когда высылали, было ей восемь лет. Умерла она в ноябре 1942 года.

Голод был ужасающий. Как мы выжили, не знаю. Весной нас снова погнали дальше, снова на пароходе. Привезли в совхоз на берегу Енисея напротив Дудинки - только-только совхоз создавался. Велено было нам рубить кусты. Накануне там тоже были ссыльные, посадили картошку. Картошка не взошла, и весной мы ходили ее собирать. Бабушка отравилась, ее отвезли на катере в Дудинку, поместили в больницу. Потом велели нам косить траву, а она только в излучинах у реки, ноги все время мокрые. Я заболела, меня тоже увезли. Мама осталась одна. Однажды ночью она решила навестить нас в больнице, а река там шириной четыре километра. Пришла, побыла, а назавтра надо быть на работе. Когда вечером возвращалась через реку, поднялась вьюга. Они были вдвоем с госпожой Страздинь, заблудились, в совхоз не пришли. Опустились без сил в снег. Но спас случай - эвенки на оленях проезжали мимо и буквально на них наткнулись. Привезли в совхоз. Мама обморозилась, привезли ее в больницу, помазали, но оставлять не стали. После этого мама пошла в комендатуру, ей разрешили остаться в Дудинке, но работу она должна была найти сама, и жилье тоже.

Здесь уже жизнь стала походить на человеческую, можно было и заработать что-то, начали кое-что выдавать по карточкам, появился сахар, детям давали сухое молоко.

страница 545

Мама все время опекала и детей брата. И когда совсем становилось невмоготу, помещала их в детский дом, но когда уезжали, мама снова их забирала, чтобы не затерялись на этих громадных просторах, она все время надеялась, что брат вернется. Дочку сестры Райту - ей был годик, когда выслали, - тоже забрала, бабушка ее нянчила. Двоюродный брат был на пару лет младше меня. В детском доме его обучили столярному делу, жил он в детском доме, приходил к нам, но он хотя бы не голодал.

И тут случилось чудо - в комендатуре сказали, что дети, которые лишились родителей, смогут уехать в Латвию. Мама поинтересовалась и мной. Ей сказали, что если есть, кому позаботиться, тоже может уехать. Приехала к нам в Дудинку такая Устабе - не знаю, кто она была, но мама поручила ей детей брата. Я осталась одна, но мама списалась со старыми друзьями из Луце, и они выразили готовность помочь мне в любую минуту. Так я вернулась в Латвию. За мной пришел Озолиньш, друг родителей, замечательный человек! Они и сами жили не блестяще, у них было двое детей, еще и меня взяли. Я пошла в школу в Луце. Конечно, была я уже переросток для 6-го класса, но летом прошла программу 7-го класса, после 8-го тоже занималась летом. Нагоняла. А там 1949 год, снова высылают. Директор школы сказал: «Домой не ходи! Твою семью высылают», я тоже была в списках. Пришла домой, рассказала, но мне не поверили, мы, мол, люди простые, за что нас высылать. А меня все-таки отправили в Елгаву, где жила их дочь. Я собрала все, что у меня было, и уехала. Потом мне рассказывали, что буквально через несколько часов за ними пришли и увезли.

В Цесисе у меня жила тетя, папина сестра. Сын ее во время войны был в немецкой армии, потом убежал в Америку. Она была одна, и меня приняла. В Цесисе я окончила 10-й класс, между прочим, на «отлично». Тетя видела, что я хочу учиться, поддерживала меня, на сколько хватало у нее сил. И тут мне написала мама, что она вышла замуж, что вначале меня поразило, я даже отвечать не хотела, а тетя мне говорит: «Ты что же, хочешь, чтобы мама там погибла?». К счастью, мама связала свою судьбу с очень хорошим человеком. Отчим сказал, если я хочу учиться - у них условия улучшились, каждый месяц они присылали мне 200 рублей. И я поступила в Университет на химический факультет.

Я училась, все было нормально, были деньги, была стипендия. И вот в 1952 году, я была уже на 3-м курсе, вызывает меня декан. Я, наивная, захожу,

там сидят двое в штатском, декан говорит: «Вот наша студентка». Она тоже была в недоумении. В общем, арестовали меня.

13 октября 1952 года - хоть этот день и «чертова дюжина», я считаю его счастливым, потому что сейчас я здесь. Составили документ, в котором было сказано: «В целях воссоединения семьи». Разрешили сходить домой за вещами. И с чемоданчиком переправили меня в Центральную тюрьму. В пересыльных камерах я была не одна, вместе с такими же молодыми людьми, вернувшимися в свое время таким же образом, что и я. Пробыла там недели две. Я, к сожалению, не помню ни имен их, ни фамилий. Укомплектовали нас, и началось наше страшное путешествие. Привезли в Киров, в Вятку. Я знала, что там был отец, что он умер. Когда я окончательно вернулась, у меня на руках уже были документы, что он погиб там в 1942 году. Ощущение я испытала ужасное, думала, возможно, нахожусь в той же тюрьме и в той же камере, где сидел и он. В камере было столько людей, что нечем было дышать. Встала у двери, стою. Тут слышу, спрашивают: « Откуда, откуда?». Говорю: «Из Риги». Неожиданно обратилась ко мне женщина на латышском языке: «Идите ко мне!». Я обрадовалась, если вообще в тюрьме можно радоваться, - по крайней мере, есть человек постарше. Но это продолжалось недолго. Снова комплектовали вагоны, отправляли дальше. Была я в тюрьмах Омска, Томска, везде по неделе, по две, узнала, что такое настоящий тюремный режим, когда выпускают на прогулку, а вокруг каменные стены и только клочок неба над головой. Оказалась в Красноярском крае, работала в лесу. Оттуда удалось связаться с мамой. От тети она уже знала, что меня сослали, что мотивировка была «воссоединение семей», но здесь это никого не интересовало. И я продолжала трудиться на лесоповале. Жуткая работа... Мама пошла в комендатуру, спросила, если такая мотивировка, почему меня не переводят к ним? На что ответили, что это не их дело, это не их мотивировка, единственное, что мама может сделать, - собрать деньги на дорогу, они выделят охрану и меня привезут. Отчим собрал 2000 рублей, конвойный проводил меня в Красноярск до самолета, охраны в самолете не было. В Дудинке меня снова под конвоем отвели к маме на квартиру. Потом долго расплачивались с долгами. Так я и осталась там. За это время у меня появился сводный брат, разница между нами была 20 лет. Отчим устроил меня на работу в порт. Работа не из приятных, там работали заклю-

страница 546

ченные. Приходилось трудиться и в ночную смену, но были там бригады из политических, они меня охраняли. Ночью всякое могло случиться. Через какое-то время перевели меня в зону, на лесосеку. Еще до этого я познакомилась со своим будущим мужем, он недавно освободился из лагеря, эстонец. Приходил меня охранять. Потом мы пошли к большому начальнику в Управление порта, попросили, чтобы меня оттуда перевели. Человек он был солидный, и меня перевели на старое место работы.

Стала думать, что долго так не выдержу, решила освоить специальность экономиста. И тут наступил 1956 год, наконец-то! Кто плакал, кто смеялся, люди не понимали, что им делать. Мы с мужем решили, что раз бедны, как церковные крысы, надо еще полгода поработать. Заключили договор, отработали и вернулись в Латвию.

С учебой так ничего и не получилось. Из Дудинки писала в Красноярск, хотела поступить в лесоустроительный институт. Попросили прислать документы. Из Латвии написали, что из университета меня исключили за непосещение лекций. И в Красноярске восстановиться не смогла. И тогда отчим сказал: «Не сдавайся, пиши снова!». Написала и получила такую отписку: «За непосещение лекций ввиду ареста». Поехала в Норильск, хотела поступить в горный техникум, но и там отказали. А когда приехала в Ригу, объяснили, что прошло с тех пор три года, и все надо начинать сначала. Но сил на это уже не было, были дети, здесь, в Цесисе, родились два мальчика. Тут и живем. Сейчас и у них уже есть дети.

Еще о вашем отце. Когда вы узнали о его судьбе? Думали ли вы о нем? Не знаю. Знаю только, что отец был самым близким для меня человеком. Он меня так любил, и мне его так не хватало. В тех условиях мы думали и надеялись... Никто ведь не знал, что случилось, думали, что, может быть, мужчины в тюрьме, что они еще выживут. Мы тогда и сами жили ужасно. Этот голод, рядом все время умирали люди, остальное как-то скользило мимо сознания. Когда вернулась, начала понимать, что его больше не будет.

В документах, которые прислали, есть бумага о реабилитации отца - был в заключении в Молотовской области, в Соликамске, в Вятлаге. Сохранился и паспорт отца, свидетельство о его смерти. Все это мама сохранила...

 Rone Vizma Kaija Kārļa m.,
dz. 1929,
lieta Nr. 20001,
izs. adr. Jelgavas apr., Elejas pag., Muitas māja ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Manas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.05.15

Ronis Kārlis Dāvja d.,
dz. 1892,
lieta Nr. 20001,
izs. adr. Jelgavas apr., Elejas pag., Muitas māja

Ронис Карлис сын Давья умер в Вятлаге 23 8 42 страница 259 Aizvestie дело 10505 

##########################################################

Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

иногда помогает https://nekropole.info

Дети Сибири ( том 2 , страница 543  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.