14 06 1941

Палашкова Анна  ( Пудуле ) родилась в 1927 году.

Когда нас вывезли, мне было 13 лет.

Ночью разбудили, гудели машины.

Сказали, что надо уезжать.

Связали какие-то узелки, вышли из дома.

страница 217

Когда нас вывезли, мне было 13 лет.

Ночью разбудили, гудели машины. Сказали, что надо уезжать. Связали какие-то узелки, вышли из дома. Мама дала мне банку с вареньем, но один из приехавших за нами отобрал, поставил на стол... А то было бы в дорогу... Видели, что кто-то собирался на свадьбу, так у них с собой были плюшки. Представляете, каково было другим...

Приехали в Карсаву. Сестра была школе, поехали за ней. С подушки сорвали накидку, сложили в нее вещи, и с узелком сестру привезли к нам. Когда меня мобилизовали, накидка была со мной.

Собралось много народу, были и те, кто колол у нас камни. Они помогли сложить вещи - домашние ничего не понимали, руки дрожали, никто такого не ждал, ничего не знали. Повезли в Карсаву. Директор школы увидел нас и помахал рукой. Из Карсавы привезли в Лудзу, посадили в вагоны. Отца увели, сказали, что к нам он присоединится позже.

Отца тогда я видела в последний раз. Дедушка был в другом вагоне, с ним мы встретились в Канске. Когда везли, двери были закрыты. Иногда выпускали за водой, давали два ведра на вагон. Что это два ведра на вагон, да как можно везти воду в ведре? Вода проливалась. Когда шел дождь, просовывали в окошко руку с кружкой. Кормили чем-то прокисшим, у всех начался понос. И у сестры начался понос.

В Канске всех высадили. За нами приехали три повозки, семей было несколько. Увезли за 75 километров, потом, если была необходимость, это же расстояние до Канска проделывали пешком... Выделили нам комнатку. Главное - там не было туалетов. Дедушка ходил в лес, приносил елки. У него спрашивали: зачем? Он отвечал, что будет строить нужник. Через улицу находилась контора, и там все ходили просто за угол. И дедушка построил там из веток. Когда мы приехали в колхоз, люди проявили большую сердечность. Все казалось серым.

Стали нас посылать на работу, мы пошли вместе с Зелмой. Молотили. У меня страшно болели зубы. Днем галоши примерзали к ногам. На следующий год собирали смолу. В первый год ничего не платили, обходились тем, что меняли тряпки, у кого сколько было. Всю крапиву объели. Вокруг ни одного сорняка не осталось, все подъели.

На наш колхоз налетела буря, побила всю картошку. Ходили за 35 километров, чтобы обменять какую тряпку на 16 килограммов гороха и полтора ведра картошки. Мы с мамой ходили вдвоем, я была посильнее.

Иногда доставалась горсточка муки, варили болтушку. Им казалось странным, что каждый из нас ел из своей тарелки. Весной меня направили за 25 километров. Шла и плакала. Русский язык знала плохо. Там кормили капустными щами. Хлеба давали граммы.

Добывали смолу. Для самолетов. Я должна была лезть на дерево, можно было с него сорвать 50 сантиметров хвои, четыре метра до вершины оставлять, тогда дерево не сохло. Вначале делали, как придется. Складывали хвою в огромный котел - 10 кубометров. Случалось, и загоралось.

Говорили только по-русски. Домой вернулась, когда выпал снег. Зимой возила дрова из лесу. Сколько я слез пролила! Лошадь в снег проваливается - голодная, воз тащить нет у нее сил. А я даже распрягать не умела. Дро-

страница 218

ва в сани носила за 100 метров, иначе не нагрузишь воз. Если начиналась метель, могло и замести. Так случилось во вторую зиму, когда я приехала с Пих-тозавода. Весной меня снова направили на завод, за четыре километра за Донсково, в тайгу. Было нас там 18 человек, все те же. Потом перевели ближе. Пока строили для нас жилье, приходилось ночевать под открытым небом. Построили шалаш из еловых веток, посередине разводили костер. За неделю поставили хибару с нарами. Были среди нас и местные.

Потом за мной приехали. Солнце уже садилось, а ехать надо было 35 километров. Вдруг лошадь перестала слушаться, видно, где-то поблизости был медведь. Когда приехала домой, слезть с лошади не могла, я же не привыкла. Прошло время, нас мобилизовали. Нас с мамой привезли в Красноярск, собралось человек 150, жили в одном помещении с месяц. Потом повезли в Подтесово. Это в 80 километрах от Енисейска. Налетела вьюга, застряли мы на полпути. Велено было пилить дрова. В этом совхозе прожили неделю, а то и больше. Когда нас отправили в Подтесово, мы 240 километров прошли пешком. Переходили через Енисей, под ногами шуга, идти трудно. Шла и думала: хоть бы умереть... В Подтесово пошли на огонек, оказалось мужское общежитие. Там мы немного отогрелись и нас поселили в бараке, под которым был магазин, было холодно. Принесли дров, а они не горят. Соли не было, чтобы поджечь, - говорили, тогда загорелись бы.

Там все были сосланные. Пришел комендант Капиров, сказал - почему ко мне не пришли? Он

был человек добродушный, сказал, что без него мы даже хлебную карточку не получим. Идти так идти.

Давали 600 граммов хлеба и еще что-то. Какое-то время работала уборщицей в конторе. Потом послали на пароход. Там строили дамбу, чтобы пароходы могли зимой прятаться. Два острова переделали, качали, возили, порт делали. Послали меня на пароход кочегаром, но я сказала, что не пойду, боялась потопить пароход. Стали мы матросами. Были Кейша и Эрна Прейде - надо было считать ковши, вести учет.

Была и Расма Озола - она считала ковши, потом стала матросом. И вот пришел приказ ехать в Красноярск, обжигать кирпичи, оттуда перевели на вторую печь в Злобино. Там я узнала, что детей увозят в Латвию. Зашла домой, взяла вещи и поехала.

Было это в 1946 году. Мы, взрослые, приехали в Красноярск. На перроне встретила Франциса Даудишса. Он спросил, куда еду, сказала, что в Латвию, дала ему адрес, и он приехал с последним вагоном.

В Латвии приехали на улицу Кулдигас. Была и Визма из Норильска, вместе ехали до Резекне. Мы поехали дальше - к маминой сестре в Роги. Жили там. Потом поехала в Цесис, потому что в Роги делать было нечего. Работала санитаркой в судебной экспертизе. Потом стала работать дворником и учиться шить. Поучиться успела, а потом меня выслали, везли по тюрьмам...

Меня дома не было, когда я пришла, хозяйка сказала, что меня искали из какого-то учреждения. Потом искали еще раз. 11 июня 1950 года меня арестовали...

В Цесисской тюрьме просидела месяц. Когда называли статьи, по которым люди были арестованы, сказали, что у меня статьи нет. Ночь провела в комнате одна, потом привезли в Ригу. И повезли меня по этапам, все дальше и дальше. В Горьком пробыла недели две, в Кирове около месяца, до места везли меня четыре месяца. В тюрьмах нары, клопы...

Те, что были внизу, вставали, верхние встать уже не могли, потому что стоять негде было. В тюрьме ходили мыть посуду и чистить картошку. Кормили. И котлы тоже чистили. Потом отвезли в Красноярск.

Объяснили, почему вас арестовали? Сказали - «на старое местожительства». И все. Потом

страница 219

я была у сестры в Покровке, начала шить, устроилась в ателье. Потом добилась разрешения переехать в Иланск, в районный центр. Там я работала в мастерской, была уже свободна. Там и замуж вышла. Так закончился мой тяжкий путь... К жизни привыкли: дадут - хорошо, не дадут -тоже хорошо...

Думали ли вы о Латвии? В первое время мы, лети, как только зарычит машина, принимались плакать. Папа сказал: « Слава Богу, бабушка умерла, не придется ей мучиться». Нас было пятеро. Во второй раз я так рыдала, когда меня взяли в КПЗ, что у меня глаза распухли, ничего не видела. Второй раз было иначе, чем в первый. В первый раз страшная нужда, босиком, на ноги надеть нечего было.

Мне кажется, нам помогло старание. Мы, все дети, ходили пасти скот. У нас было как - в пастухи, так в пастухи, работать, так работать. У нас характер другой, не такой, как у других.

В Сибири церквей не было, но, если правду, то папа сказал: «Я не говорю, что Бога нет», но мы в церковь не ходили. Я спросила: «Ты когда в последний раз был в церкви?». Он ответил: «Когда причащался». Такие мы были. Бабушка придерживалась веры, папина мама, в Зеленый четверг она отправлялась в церковь, а в пятницу ничего не делала. Каждое воскресенье доставала свой молитвенник. Она была эстонка, и мы не понимали. Она молилась Богу, и молитвенник был у нее в руках. У отца была Библия. Он выписывал журналы, хотя ни дня не ходил в школу. Он умел делать все, но никого не хотел учить, говорил: «А кто меня учил?». Когда ему было семь лет, он в имении остался один.

Узнали, что он в Кировских лагерях. Начали писать письма. Он нам ответил. А потом пришло письмо, после которого мама сказала: «Ну, вот он и умер».

Palaškova Anna Jāņa m.,
dz. 1927,
lieta Nr. 16467,
izs. adr. Ludzas apr., Kārsavas pag., Kalnāji ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ilanskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1957.05.14

===

Palaškovs Jānis Pētera d., dz. 1900, lieta Nr. 16467, izs. adr. Ludzas apr., Kārsavas pag., Kalnāji

Палашков Янис Петрович умер в Вятлаге 31 5 43 страница 362 Aizvestie P-7448

Узнали, что он ( папа ) в Кировских лагерях.

Начали писать письма.

А потом пришло письмо, после которого мама сказала - Ну, вот он и умер.

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница 217  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.