14 06 1941

Пакуле Анда ( Жвикова ) родилась в 1938 году.

Отец был прокурором, он окончил юридический факультет и его направили работать в Даугавпилс.

Я родилась 16 февраля 1938 года в Даугавпилсской больнице.

страница 213

Отец был прокурором, он окончил юридический факультет, и его направили работать в Даугавпилс. Я родилась 16 февраля 1938 года в Даугавпилсской больнице. Сестра старше меня, она родилась в 1935 году, тоже в Даугавпилсе. Сестра осталась в Сибири, вышла замуж за украинца, высланного еще раньше - в 1933 году.

В Даугавпилсе мы прожили семь лет. Накануне Нового, 1940 года отец и мама вернулись в Ригу. Еще не было своей квартиры, жили у родственников на улице Алсунгас. Жили недолго. Полгода, и на этом все. 14 июня нас выслали. О том, как все происходило, почти ничего не помню, мама рассказывала, как не знала, что брать, что хватать, про меня, спящую, чуть не забыли, может, и оставили бы. Что-то побросали в чемодан, а когда в поезде открыли, там оказалась пара туфель, какая-то кукла. Хотя мы были одеты, платьица на нас были, потом все на продукты обменяли... Мама говорила, что среди высылавших находились и добрые люди, кому-то говорили, чтобы взяли то и то, нам же ничего не сказали, только -быстрей, быстрей, и увезли. И с отцом разлучили. Мама оказалась по одну сторону, отец по другую, она так и не знала, где... Когда были в Сибири, мама начала искать отца.

Поездку в поезде совсем не помню. И как высадили, не помню. Хотела позвонить сестре, но не получилось. А как жили, могу рассказать по эпизодам.

Помню, начиная с того времени, когда мы жили в селе Кандалка. В глубокой тайге, местные жители тоже были, и там я начала осознавать себя, вспоминать какие-то эпизоды из своего детства.

Красноярская область, Ирбейский район. Район большой, село от центра на юг в 50-56 километрах. Сплошной лес.

Сейчас там немного чище, были мы там в 2000 году. Вот там мы жили, и там же пошла в школу. Помню, как жила летом до школы. Мама разносила почту, мы с сестрой оставались дома одни, не помню, кто за нами присматривал. Летом мама делала крюк, оставляла нам что-нибудь под камнем, так мы договорились. Кусочек хлеба или картошку. Сама в дом не заходила. Уходила на несколько дней. Мы шли в лес, научились есть все, что можно было есть, - травы, сорняки... Березовые, сосновые почки. Летом еще куда ни шло, а вот зимой было трудно. Ели черемшу, это было вкусно, а если еще и соль была, совсем хорошо. А еще лучше, когда была картошка.

Окончила там три класса. Писать, конечно, было не на чем, на газетах, между строчек. Были какие-то старые квитанции или что-то похожее. Училась я не очень хорошо... Как-то я спросила у мамы - почему? Мама сказала, что учительница и сама знала не много, что она приходила к маме, и мама объясняла ей задачки, так вот она нас учила. Ну... Школа была, ходили, чему-то научились, по крайней мере, знали буквы... научились читать.

Зимой в Кандалке, когда мама уходила, мы оставались в заброшенном доме. Крыша дырявая, везде течет. Зимой мы с сестрой уходили к кому-то ночевать, потому что дом натопить было невозможно. Утром возвращались. Перед уходом мы топили печку, в прогоревшие угли прятали брюкву. Вероятно, кто-то давал, потому что я не помню, чтобы у нас было огород. Утром печку снова затапливали. Когда приходили, окна были прозрачные, начинали топить - снизу на стекла намерзал лед. Брюквой мы завтракали. Такая вот была еда. Помню, если мы шалили, мама грозилась: «Будете шалить, не дам есть!». Мы, конечно,

страница 214

слушались. У меня началась рвота, и когда мама спросила, что со мной, я ответила, что хочу есть. Но еды не было, дать было нечего. Потому, видно, она и говорила, что я провинилась и она лишает нас еды, дать-то все одно было нечего.

Когда она приходила на почту в район, помогала кому-то написать письмо, за это ей что-нибудь давали. И когда приносила письмо, что-то давали. Только так. Летом ходили подбирать колоски, хотя не разрешалось. Когда я окончила 3-й класс, у мамы кончилась работа, и мы перебрались за 30 километров в село Талай, где жила сестра и где я окончила школу. Там была льнофабрика, и мама всюду писала, чтобы ей разрешили переехать, самовольно нельзя было, даже за 20 или 30 километров. В Талае я пошла в 4-й класс. Жили мы в доме у какой-то семьи. Комнаты не было, но была земля, и мы посадили картошку.

Помню эпизод из жизни в Кандалке - вдруг все заволновались, потому что прошел слух, что приведут пересыльных мужчин. Мама достала картошку, сложила в мешочек и пошла искать отца. Был она там дня два, но ей сказали, что об отце сведений никаких нет.

Латышей, где мы жили, не было. Была еще немецкая семья, одна литовская семья. Помню, в Кандалке жили в бараке, спали на полу. Всем хотелось есть. Помню, как у матери на руках умер ребенок. Есть было нечего, и мы ходили подбирать картофельные очистки. Мы с сестрой их мыли, обваривали. Что-то же ели. Ходили в лес за клюквой, было много змей, лежали на тропинке...

В Кандалке обжигали известь, говорили, что в ямах просто кишат змеи.

Когда жили в Талае, у мамы была одна юбка, вся в заплатах... Заплата на заплате. Директор сказал -что за юбка на тебе, на что мама ответила, что другого у нее нет. Что я носила, не помню, были какие-то сапоги, галоши. В 5-м, в 6-м классе на ноги надеть было нечего. Неделю, вероятно, не ходила. И мама из пакли, которую доставала на льнофабрике, плела лапти. А когда в школе проходило благотворительное мероприятие, государство прислало ботинки, мне тоже выдали, и я была счастлива. Помню сатиновые широкие штаны. Были они не из Латвии. А когда у нас появились фуфайки, мы уже были короли, тепло, хорошо.

У нас была отдельная комната. Помню, что у нас был огород, была картошка, ешь, сколько хочешь. Жиров не было, разве что иногда растительное масло. Прожили мы там до 1956 года, я окончила школу и вернулась в Латвию.

Язык освоила быстро. Помню, когда местные дети ели морковку, я тоже что-то бормотала, мешая русские и латышские слова. Но с языком проблем не было. Вокруг говорили, и мы выучили. Не помню ненависти со стороны местных. В той же Кандалке была семья... мама помогала с письменным, приносила сыворотку, снятое молоко. По кружечке приносила, можно было суп сварить. Открыто никто ничего дурного не говорил, мол, такой ты разэтакий! Мама была светлым человеком, умела с каждым поговорить, она не сердилась, и это было важно. Мамы нет уже семь лет, но вспоминают ее только добрыми словами.

Окончила я среднюю школу. Сестра уже работала, она школу не окончила, надо было работать. В то время за школу надо было платить. Еще и квитанции сохранились. Сестра в 16 лет ушла в район, сплавляла лес. Девушка, в резиновых сапогах... Теперь вот ноги болят...

Я окончила школу. Там и познакомилась с мужем, с которым мы по-прежнему вместе. В 1956 году вернулась в Латвию.

Мне писал двоюродный брат со стороны матери, звал. Они хотели, чтобы и мама вернулась. Но мама по-прежнему была на учете в комендатуре. В 1956 году и я получила паспорт, с учета меня сняли.

Поезд впервые увидела в 17 лет. До этого нигде не была - в пределах 30 километров по району. В школе была самодеятельность, ездили на смотры.

Когда в 1956 году вернулась в Латвию, волновалась, но не потому что приехала на родину, а потому

страница 215

что оказалась в чужой среде. Мы с братом договорились, как я буду выглядеть, что в косе будет бантик, какая на мне будет блузка... Он сел в московский поезд в Огре, вагон знал, решил меня встретить. Я как раз заплетала косу, он шел по вагону, я вскрикнула: «Эрик!», он в ответ: «Анда!». Они присылали фотографии, благодаря родне восстановила латышский язык, они присылали нам посылки в Сибирь. Мама старалась разговаривать с нами по-латышски. Но мы не очень хотели, хотя язык знали. Разговаривали. Латышей там, где мы жили, не было. Была в районе одна семья, но их привезли в 1949 году. С ними чаще виделась сестра, она работала в районе, нянчила их ребенка.

Мама осталась в России. Я жила у двоюродного брата. Прописка была обязательной. Стали ходить по учреждениям, но прописаться не разрешили, потому что не хватало площади. Была еще какая-то тетушка, жила на улице Горького, но тоже места не было. Оставалось одно - вернуться... Но мама брата была энергичная женщина, сказала, что никуда я не поеду, что надо искать родственников

со стороны отца. Я знала, что папин брат живет в Юрмале, у него был дом, он меня прописал, и там я жила до 1974 года, пока не получили в Елгаве квартиру.

Когда прописали, я пошла учиться в профтехучилище на фрезеровщика. Направили на ВЭФ. В 1963 году вернулся из Сибири муж, в Юрмале расписались и жили там до 1974 года. У меня сын и дочь. Живем сейчас хорошо. Я на жизнь не жалуюсь. Нюансы есть, конечно, но, как говорится, не гневи Бога!

Мама узнала о судьбе отца? Да. Она писала, и пришел ответ, что отец осужден на 10 лет «без права переписки». В это время его уже расстреляли, в Соликамске, в 1942 году, но место точно не указано, может, еще где. Они не переписывались, только это официальное письмо. Спустя 10 лет она снова писала, но пришел ответ, что умер, где - неизвестно. И только когда Латвия стала свободной, мы оформляли дела в прокуратуре, и в документах было сказано, что произошло это 7 апреля 1942 года. Я отца совершенно не помню.

страница 216

Мама... Я не спрашивала, а мама не рассказывала. Может быть, она не хотела о Латвии много говорить, чтобы и мы не проговорились, что там было хорошо, как хорошо шли дела. Зато когда женщины в Сибири собирались по вечерам, о чем-то рассказывали, мама однажды сказала, мол, зачем я буду рассказывать, как жила в Латвии, лучше я вам расскажу сказку. И стала рассказывать про свою жизнь... Так что мама пересказывала русским свою жизнь, как сказку...

Она вернулась в Латвию только в 1968 году, когда у меня родилась дочь. Сказала, что хочет нянчить внучку. Снова, конечно, были проблемы с пропиской. Но все устроилось, у нее была своя комната, у нас своя. Жили вместе.

Мне кажется, в первые годы после приезда мама много бывала в Риге. Сама она рижанка, жила на улице Дзирнаву. У дедушки была мастерская весов. До замужества мама работала секретарем-делопроизводителем у кого-то, кто занимался сплавом леса. После замужества не работала. Когда вернулась, болели ноги, даже из квартиры не выходила, и она договорилась с другом, что тот повозит ее на машине. Показывала места своего детства. Кажется, тогда она была в последний раз в Риге.

Не могу сказать, что Сибирь нанесла такой уж вред. Не могу. С другой стороны, я так глубоко и не освоила латышский язык. Хотя стараюсь прочесть то, что нужно. И писать по-латышски не могу -грамматика хромает. Помню русские народные сказки, которые мы учили в школе.

В 2000 году мы с мужем ездили в Сибирь. Вместе с сестрой побывали на всех источниках, где брали воду, сейчас все заросло. И речка заросла. Но я не думаю, что Сибирь оставила какие-то разрушительные последствия. Разве что когда кто-то произносит: «Хочу есть!», меня словно ножом резанет по сердцу. Тот, кто никогда не голодал, не представляет себе, что это такое, когда нечего есть. Как - нечего есть? Хлеб есть, масло есть... Муж говорит, что он никогда не голодал. Муж из местных русских, не из высланных. Мама его была учительница, без высшего образования, но если умел читать и писать, мог и учить.

Мой муж патриот своей страны, Россия его родина, в этом году он снова побывал там.

Pakule Anda Marga Leo m.,

dz. 1938,
lieta Nr. 16953,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Alsungas iela 4-3 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Irbeiskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.06.30

Pakuls Leo Andreja d., dz. 1899, lieta Nr. 16953, izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Alsungas iela 4-3

Пакулс Лео Андреевич расстрелян в Усольлаге 7 4 42 стр 499 Aizvestie дело 16953 и P-6491

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница 213  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.