14 06 1941

Озолиня Маргарита ( Мартинсоне ) родилась в 1930 году.

страница 188 том 2

В семье нас было четверо. Отец служил в полиции. В 1940 году вошли русские, мы жили возле самого шоссе, стоял грохот. В рабочей комнате отца расположился штаб.

Вошел офицер и завел разговор с родителями, мне протянули четырехугольную коробочку. Я думала, там шоколад, раскусила - соленое, оказалось, что это спрессованная пшенная каша.

Они поехали дальше. Отца вызвали в Ригу, он пробыл там четыре дня. Приехал и сказал, что Рига оккупирована. Отец пошел работать бухгалтером в потребительское общество. У нас была корова, пять овец и две свиньи. У мамы было 28 гектаров земли и полдома «Цесиниеки».

Я училась в 3-м классе, сестра в 5-м. Мама - домашняя хозяйка. Наступило 14 июня 1941 года -стук в два часа ночи в двери и окна. Три латыша и один солдат. Вбежали, отца усадили за стол -не двигаться! Всем одеваться! Надели мы новые школьные платья. Взяла школьную сумку и альбом. Дали 20 минут. Отец велел принести из комода часы и обручальное кольцо. Подскочил Пумпурс, вырвал у меня коробочку и все высыпал в свою сумку. Аузиньш что-то писал. Русский на кухне

разговаривал с мамой. В машине уже сидели Лиепиньши. Мама сказала, что с собой надо взять хлеб. У нас оставалось всего половина булки. Побежала к соседям - на хутор «Дзинтари».

Отец и сестра уже сидели в машине, мама стояла рядом с русским. Он открыл дом, сорвал с постели одеяло и стал вытаскивать из шкафа одежду прямо с вешалками, потом связал одеяло в узел. Захватил еще узел с одеялами и подушкой.

Из Цесиса нас уехало шесть человек. На станции уже стояли товарные

вагоны, забросили узлы, детей. Внутри уже был народ, дети плакали. Подвозили и подвозили людей. В вагоне было 32 человека, двери закрыли. В воскресенье пришли родственники, принесли хлеб, сало и теплые носки.

Двинулись в сторону Даугавпилса. А утром уже были в России. В обед две женщины ходили за кипятком и буханкой хлеба. Поехали, а ночью кто-то бегал по крыше вагона. Думали, поведут на расстрел. Оказалось, сбежал какой-то мужчина. Остановились на маленькой станции - женский плач, крики солдат. Екабсоне бритвой лишила жизни троих своих детей и себя. Случилось это в соседнем вагоне. За Уралом начались болота, поселки, скот в степи. Постепенно вагоны отцепляли.

Конечный пункт - Ачинск. Высокая трава, высокий забор. Мама знала русский язык, умела шить. Воды не было. Разожгли костер. Воду продавали в бутылках. На следующий день прибыли телеги -развозить всех по колхозам. Мама сказала, что умеет шить. После обеда привезли на берег реки, загрузили в баржу, дали «кирпичик» и кусочек брынзы. Сутки плыли по Чулыму до городка Бирилюссы - 120 километров. Утром, когда приехали,

пришел начальник цеха Андреев - надо шить для армии. Мама, госпожи Дунис и Лиепиня и 13-летняя сестра пошли в швейный цех. В конце улицы маленькая комнатка, 100 рублей в месяц от каждой семьи. Занесли чурбак - вместо стола.

Работали в ателье. А мы с Карленсом Дунисом каждое утро выстаивали очередь за хлебом. Жили на улице Колхозной. Русскому языку обучились быстро. Весной река вышла из берегов, вокруг все затопило - так было каждый год. Поселок надвое был поделен

страница 189

оврагом, через него был перекинут мост. Лодки были возле каждого дома. Мы жили выше, в доме на сваях у Деминых. Дом был теплый. В соседском доме начался потоп - тонули куры, теленка завели на крышу. Вода не спадала почти неделю. На работу старый хозяин возил на лодке. А потом началась такая грязь, что ходили босиком. Начались дожди, град - крупный, как фасолины.

В магазине были спички и чай в пачках. На базаре мама купила старый чугунок. Были татары, которые продавали горох и картошку. У хозяев брали молоко. Надо было брать облигации - на хлеб оставалось. Мама по вечерам шила, так и жили.

Начали сажать - картошку и лук в две борозды. Летом цвела черемуха. Ходили купаться, играли в лапту.

Сообщили, что надо ехать дальше. Собрались, на баржу и - в Ачинск. По дороге забирали латышей. Прощаясь, хозяйка дала пучок лука. В Ачинске привели в клуб, там было полно народу. Остались на улице, под фонарем. Вдруг услышали крик. Воры нападали на всех, кто остался в парке. Нас не тронули. Отвезли в Красноярск, оттуда в Енисейск.

Недостроенные бараки без окон. Принялись искать доски, чтобы забить проемы. Мамы отправились на реку - вытаскивать баграми бревна. Дети болели, мы с сестрой тоже. Мама привела доктора, оказалось, болезнь Боткина. Нужно в больницу. Мама не согласилась, сказала, что скоро отправят дальше. Дали какие-то лекарства.

Пришел пароход, снова собираться. Белый пароход. А мы еле тащимся - сил нет никаких. Остались на палубе, на воздухе. И начался наш путь на Север. Это было в 1942 году. Плыли, вероятно, дней десять. Кормили супом, давали кусок хлеба. Высадили поволжских немцев, несколько латышских семей. Становилось все холоднее. Назвали наши фамилии - ночь, огромные валуны, деревни нет. Все плачем. Пошел снег.

Мамы поднялись наверх, посмотреть. На обрыве оказалась небольшая деревенька и горел один огонек. Пошли на огонек. Нашли женщину с ребенком. Договорились, что она разрешит нам заночевать в сенях. Было нас 10 человек, напоила она нас всех чаем.

Утром пришел Корнеев с «Рыбзавода», злой. Не нужны ему бабы с детьми. Все-таки поручил забрасывать сети. Договорились на кроватные места у Петрова. Показали, как сети забрасывать. Научились.

В Горошихе была школа, сельсовет и завод. Люди занимались охотой и рыбной ловлей. Жили там и эвенки - у них была красивая меховая одежда, меховая обувь.

Зимой не завезли муку. Люди умирали от голода. Мы ходили в школу. Давали 50 граммов хлеба и чай. Мама выменяла у эвенков на одежду пуд муки. Варила болтушку, каждому по кружечке. Шила она и начальству - за это давали рыбу. Мороз был до 50 градусов. Я училась во 2-м классе, сестра в 5-м. На Новый год в школе была елочка. Я танцевала вприсядку.

Весной отправили людей в соседнюю деревню за мукой. На собачьих упряжках ездили за водой на реку. Когда ездили за мукой, замерзли восемь человек. Их сложили под елкой. Весной голодные собаки таскали по поселку куски человечины. Мама сказала - здесь больше не останусь! Написала в Туруханск, там было ателье. Уехать не разрешили. Только поздней осенью отпустили.

И вот осенью 1943 года мы снова поплыли на том же пароходе. Весной 1944 года по реке шли льдины метровой толщины - лед ломался с таким грохотом, словно это снаряды рвались. Мы бегали из школы смотреть. Льдины громоздились друг на друга, заторы были высотой с двухэтажный дом. Потом поднимается вода, и начинают ждать первые пароходы. Привозят почту и инвалидов-фронтовиков, еще муку. Вместе с льдинами плыли и мешки с мукой, выпавшие с баржи из-за того, что были плохо закреплены. Люди их вылавливали.

1945 год - мама написала в Москву, чтобы нас отпустили. У мамы был ревматизм, выдали ей и справку, что ей необходимо переехать в южные районы.

1946 год. Поехали в Красноярск - детей увозили в Латвию. Неделю ждали пароход. Мама пошла в « Интурист », там была госпожа Аусе. И мы поехали домой - мне было 15 лет, сестре 18. Из дома нам прислали деньги. В пути были неделю. В Ярославле на вокзале продавали дымящуюся картошку. Три мальчика выскочили, а поезд тронулся. Мальчики бросились догонять, но поезд не остановить - это был скорый поезд. С нами возвращались и Улманисы. Ехали на третьей полке, свалились. Кажется, это был Гунарс.

Волновались, когда подъезжали к Риге. Вещички собрали, ждем, когда переедем границу. Переехали, но не почувствовали. Перед Ригой тоже волновались, но все сидели на своих местах, были очень дис-

страница 190

циплинированные. Некоторых встречали родственники, нас встретила тетя, она уже все оформила, так что в детский дом ехать не пришлось.

В Латвии казалось, что жизнь идеальна. Я приехала в Цесисский район, на хутор « Кечи », на берегу озера, где жили дядя и двоюродный брат. Когда-то мы с ним учились в одном классе, теперь он уже был в средней школе, я только в основной. Пришла в школу, меня приняли. Директором тогда был Швинка. Разговаривать по-латышски я могла. Жила у родственников. Уже тогда начали «тащить» в колхозы. У них было много земли, дядя не справлялся с налогами, и его посадили в тюрьму. И мы остались без крыши над головой. Крестная моя работала в Страупе зубным врачом. Мама нашла место уборщицы, так и жили... Мама приехала в 1947 году, я ходила в школу. Забавно было с математикой, с алгеброй. В русской школе был сокращенный курс - 10 классов, у нас 12. Я все это знала. Был такой учитель Лацис, сказал, что если я назову правило, он мне поставит пятерку. Я ответила, что знаю, но отвечу только на русском языке. После этого все стали звать меня

русской. Детям было трудно. Я на уроке писала по пять изложений, раздавала в классе. Русский язык я знала... А вот с латышским дела шли как через пень-колоду. Учительница Шкипсна приглашала меня домой, писала со мной диктанты, задавала списывать тексты из латышских книг, трудно было со знаками долготы, с мягкими согласными. Но я все же семилетку окончила, поступила в среднюю школу. Предлагали поступать в Учительский институт на русское отделение. Приехали даже из исполкома, приглашали, так как на судах нужны были стенографистки, а я, дурочка, не пошла. Маму уже увезли. Думала, все пойдут в школу, а меня увезут. Пошла, и меня из средней школы забрали...

Я сама поехала в Ригу, так как сестру уже взяли. Ее взяли из института. И тетушки звонили одна другой: «Знаешь, Гайду взяли!» и ждали, что вот-вот и меня заберут.

Старую школу разбомбили, учились мы там, где сейчас директором Эглите, классы проходные, и как только раздавался стук в дверь, сердце падало -такой страх во мне поселился... Так продолжалось

страница 191

неделю, меня не брали. Приехала, собрала вещички, вернулась в школу. Жила в интернате. Спросила у воспитательницы, она и в школе преподавала, не искал ли меня кто. Нет, не искал. Промучилась еще неделю, села в поезд и поехала в Ригу. Пошла к тете, она жила на улице Мартас и работала в детском саду. Она позвонила в отдел внутренних дел и спросила: «Озолиню из Цесиса забрали?». Забрали, говорят, со дня на день привезут. Ехать не надо, говорит тетя, она уже тут, сама приехала. Мы сидели, пили чай, зашли двое. Забрали меня и отвели в пересыльную тюрьму. Сестре сказали, что ее не увезут, пока не приведут меня. Потом тетушки говорили, что не надо было напрашиваться, не взяли бы... Но кто это мог тогда знать?

Привели в пересыльную тюрьму, велели расписаться. Стала читать, поняла только, что «у меня нет претензий». Не дальше. Мне велели расписаться на пустой странице. Сказала, что подписывать пустую страницу не буду, заупрямилась, да мне было все равно - будь что будет! В России я побывала, русский язык знала и знала, что не пропаду.

Проторчали там неделю, наконец, вызвали. У ворот разделили на две группы - отдельно мужчины и женщины. Потом крикнули - шаг налево, шаг направо, стреляем без предупреждения!..

Всех заставили присесть на корточки, пока сажали в вагон. Вагоны были пассажирские, но с решетками. И поехали мы во второй раз в Сибирь. В дороге давали селедку, но воды не было. Мы с собой захватили бидончик с водой, опыт имели. Мужчины все время просили пить. Мы предложили охране отнести им наш бидончик, но те не среагировали, прошли мимо. Так всю ночь их мучили.

Мы побывали, вероятно, в шести пересылках. Водили в баню, прожаривали одежду. Насекомых у нас не было. Был январь, и нас, горячих, после бани, снова гнали на рельсы.

В Новосибирске привели к нам берлинских немок. Русского они не знали. Посадили в наше купе. Среди нас была женщина в годах, которая знала несколько слов по-немецки. Мы спросили у нее об их судьбе - взяли их в июне. А сейчас был январь! Сколько же их везли?! В жалких платьиш-

страница 192

ках, дрожат... Приехали в Красноярск. Тюрьма там ужасная. На камнях такой иней, что можно было писать. Совсем не топили. Спали в одежде. Встретили девушку, которая отсидела 10 лет. Взяли ее ребенком, ей было 23 года. Без зубов, согбенная, как старушка, говорила только по-русски. Ее избивали, надеясь, что она скажет, где ее родители. Взяли ее из школы. Фамилию не помню. У нее была сломана ключица.

Случались и забавные вещи. В Красноярске дали суп из костей с мороженой капустой. Наливали через окошко. И одной попалась в тарелке кость. Она ушла на свое место и принялась так громко лаять, что вошел охранник. Спросил, откуда собака? Она ответила: «А что делать, если мне дали кость? Я должна лаять!». Охранник вышел, замкнул дверь, а мы начали смеяться, потом испугались и сидели молча.

В Красноярске пробыли долго. Встретили женщин из Ленинграда, врачей. Их, кажется, высадили в Новосибирске. Это были партийные дамы, требовали прокурора, но на них не обратили внимания. Среди нас была Леночка, учительница из Москвы.

Приехали в Канск, оттуда на машине в Долгий Мост. Мама уже была там, мы с ней переписывались. Там я встретила своего мужа. Милиционеры здесь были человечные. Встретили нас словами: «Девочки! Наконец-то!». Сказали, что мама приходила каждый день, спрашивала, не приехали ли. Посадили в грузовик, на котором возили песок, на самый верх, и повезли в Долгий Мост - в 100 километрах от Канска. Мама уже подыскала комнатку, небольшую и теплую, и мы принялись искать работу.

Я сходила в школу, но меня не приняли, так как не было документов. Предложили приходить вольнослушательницей. Пару недель отсидела, ни о чем не спрашивали... Русский язык знала уже не так хорошо, чтобы уследить за материалом 10-го класса. Сказали, что придется ехать сдавать экзамены в Абан. Это уже другой район. Нам сказали, что в село ходить не имеем права. Выдали удостоверения, с которыми дважды в месяц надо было приходить отмечаться. Приехала я 23 или 24 марта 1951 года, а путь мой начался 18 декабря 1950 года.

Со школой ничего не получилось, и я решила поступить на бухгалтерские курсы, но нужно было ехать в Минусинск, в Абакан - на месте таких курсов не было. Конечно, не отпустили... Сестра писала в Красноярск, в институт - тоже не отпустили.

Мама устроилась работать в Отдел культуры, бухгалтером там был эстонец, маму взяли кассиршей. Я устроилась в земельное управление, работала с топографами. Когда все было сделано, работала кассиршей в детском саду. Детей было немного -25 или 27. Была я и шеф-поваром. Русский знала, работала, заменяла женщину, ушедшую в декретный отпуск.

Мама познакомилась с женой фининспектора, она ей шила. Инспектор сказал, что им нужен делопроизводитель, и я ушла туда. Когда умер Сталин, я отправила в Красноярский финансовый техникум заявление, выдержала конкурс, за один день сдала три экзамена. Сам техникум находился в Иркутске, в Красноярске был филиал. Когда Сталин умер, снизили налоги, и филиал исчез! И прислали мне справку, что я там училась, и больше ничего... Я регулярно, каждый месяц писала в Москву, спрашивала - почему я выслана. Искала отца. Писала Берии и Сталину. Все это есть в нашем деле. Есть и ответы. Мы тогда уже перебрались в Красноярск, сестра поступила в институт, я в его филиал. В Красноярске нашла работу. Дела складывались нормально. Оттуда отправили нас в Хакассию, на уборку урожая.

Наконец пришло разрешение уезжать домой... «Вы и ваши родственники сняты с учета». Подписал от Латвии Карпачс. Это было в 1956 году.

Мы уже были знакомы с моим мужем, договорились, что он будет учиться в Красноярске и, если суждено, мы встретимся. И встретились. Он еще не был свободен. Год прожили в Красноярске. И снова я писала в Москву, и пришел ответ, что и он снят со «спецучета». Зарегистрировались в Красноярске и поехали домой, несмотря на то, что ему обещали дать квартиру.

Мама жила с нами, в Красноярск она приехала еще раньше, поступила в университет, на химико-биологический факультет. Мы приехали в 1957 году, когда освободили мужа. На вопросы о судьбе отца отвечали - ничего неизвестно. Затем прислали из Латвии свидетельство о смерти, что умер он от рака печени в 1949 году. Больше не знали ничего.

Когда началась Атмода, из прокуратуры получили справку, что он был расстрелян в 1942 году.

Мама прожила до 1972 года, было ей 76 лет. Похоронили ее на Бауском кладбище. Мама была очень энергичным человеком, поэтому мы и выжили. Дзинтарс Витолс в своей книге пишет, что выжила портниха с двумя дочерьми. Это мы...

Ozoliņa Margarita Jāņa m.,
dz. 1930,
lieta Nr. 15176,
izs. adr. Cēsu apr., Stalbes pag., Ozoliņi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ačinskas raj. ,
atbrīvoš. dat. 1956.06.06

Ozoliņš Jānis Mārča d., dz. 1889, lieta Nr. 15176, izs. adr. Cēsu apr., Stalbes pag., Ozoliņi

Озолиньш Янис сын Марча расстрелян 18 8 42 в Севураллаге страница 190 Aizvestie дело P-6687

===================================================

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используемзапрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница  188 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.