14 06 1941

Озолиня Гунта ( Гросбарде ) родилась в 1939 году.

страница 182 том 2

Приближалось роковое 14 июня. Когда детей уже уложили спать, раздался стук в дверь. В дом вошли чужие и солдаты с оружием. Где хозяин? Отец уже разделся, читал перед сном газету. «Вам придется недалеко проехать, со всей семьей!» Ничего не объясняли. Сказали только, что никакого преступления никто не совершил, но детей поднимайте, надо уезжать. Подчеркнули еще, что ничего плохого не случится - допросят и вернетесь. Мама и не собиралась ничего с собой брать, хорошо, что солдат шепнул: «Возьмите теплые одеяла!». Мама поняла, что дело гораздо серьезней, но обувь на нас была летняя, так и уехали в Сибирь, где нас ждала суровая зима. С собой были только одеяла и немного еды.

Что было на станции, старшие почти не рассказывали, знаю только, что никто ничего нам больше не привозил. Кому-то родственники подвозили, потому что долго стояли, ждали, пока вагоны не заполнят. На станции отец и мама виделись в последний раз, их тут же разлучили. На вопрос, где мужчины, отвечали, что они в последнем вагоне. Потом прошел слух, что вагоны с мужчинами отцепили, а женщины с детьми едут дальше - за Урал, в Сибирь.

В Сибири семьи развезли по колхозам. Нас в семье было четверо детей, в Красноярске сортировали, кого отправить на север, кого оставить тут же, в Красноярской области. Мы оказались в той группе, которую на Север не отправляли. Жили мы в Сухобузимском районе Красноярской области, в 1-м отделении совхоза. Это последнее место, которое помню. Там было много отделений.

Вначале нас перевозили из колхоза в колхоз. Помню смешной момент.

Сегодня это действительно смешно. Мама работала в детском саду и когда приводила нас домой, мы просили есть. Ее это удивляло. А дело было в том, что мы не могли привыкнуть есть так, как ели дети - руками. Они вылавливали из супа гущу, потом моментально выпивали то, что оставалось в тарелке. А мы сидели с открытыми ртами. Доедать до конца там не заставляли. Все поели, и наши полные тарелки тоже унесли.

А потом у мамы снова просили есть.

Когда нас перевели в другой колхоз, мама в детском саду уже не работала. Работала в поле. И тогда произошла еще одна трагедия - в доме нашли зерно, и маму арестовали. Мы тогда жили в совхозе, в землянке, четыре семьи. Знали, что будут обыскивать - у кого это зерно. Четырех детей накормить... Старший брат вначале тоже ходил с мамой, а на нас троих «талонов» не было, так что и мама, и старший брат делились с нами тем, что заработали.

Мои детские воспоминания касаются уже второй семьи, где жила после того как нашли зерно и маму арестовали. Она не успела прибежать и спрятать эти несколько горсточек. И мы, четверо, остались одни. Старших братьев отправили в детский дом в Атамановке, в ближний к отделению городок, а нас с сестрой отвезли в детский дом в Красноярск. Мне, кажется, не исполнилось еще трех лет, сестра была на полтора года старше.

Она помнит это, а мои воспоминания начинаются с того момента, как нас взяли к себе две русские семьи. В моей второй семье детей не было. Мужчина был уже немолод, и, чтобы его не призвали в армию, надо было как-то помогать государству, например, воспитав ребенка из детского дома. Они привя-

страница 183

зались ко мне душой и сердцем, и, может быть, это помогло мне выжить в России. Они держали корову, так как жили на окраине Красноярска. Это была небольшая железнодорожная станция и приток Енисея - помню какую-то речку.

Единственно, мне не разрешали видеться с сестрой. По документам они знали, что у меня есть сестра. Мы жили на первом этаже в коммунальной квартире, и когда она проходила мимо окон, мне говорили: «С этой девочкой ты не дружи, она плохая!». А это была моя сестра. Они боялись, что она мне что-нибудь расскажет, этого они не хотели. Сколько мы там так жили - не скажу...

Из записок отца знаю, что в 1945 году его выпустили из лагеря как непригодного к работе. В 49 лет он весил 38 килограммов - бараний вес... Чудо, что он там выжил! Его уже положили в помещение, где складывали умерших, но он очнулся. Свирепствовала так называемая холера, или пироплазмоз, и многие латыши погибли в тех лагерях, есть было нечего. В воде варили траву... Желудок был совершенно пустой, и начиналось кровотечение. Когда отец очнулся и застонал, санитарка, находившаяся в помещении, воскликнула: «Господи, Озолиньш!». И его отнесли обратно в больничку - там работали репрессированные латыши медики, и его все-таки вылечили.

Потом он сломал руку, стал худеть, и в 1944 году его и еще четверых из лагеря выпустили за непригодностью, их фамилии он в своих записках не назвал, и пошли они на все четыре стороны. На родине делать ему было нечего, семья находилась в Сибири, и он поехал в Сибирь. В Красноярске, когда выходил из вагона, он упал, но, видно, ангел-хранитель стоял рядом - его снова поместили в больницу...

Там и произошла их встреча с мамой.

В красноярской больнице у отца остался друг -врач латыш, который нашел детский дом, куда нас поместили, нашел семьи, которые нас забрали. И отец поехал с ними разговаривать. Семья, где жила Рита, сразу согласилась сестру отдать - они были молодые, не так к ней привязались, а те, у кого жила я, категорически отказались. Я уже звалась Зоей, я даже помню, как меня крестили в русской церкви - стояла бочка, до половины наполненная водой, и туда окунали мою голову. Так меня крестили дважды - может быть, долго жить буду. И только через суд отец вернул нас. Были жуткие моменты - приемная мать меня пугала, что чужой

дядя хочет меня забрать, и, как я уже говорила, мои первые детские воспоминания связаны именно с этой семьей, я не знала, что у меня кто-то есть, что у меня есть родители, я готова была сидеть в подполе, в темноте. И когда я увидела, что отец снова пришел разговаривать, я ужасно испугалась. Состоялся суд. А накануне они меня подговаривали: «Если тебя, доченька, будут спрашивать, с кем ты хочешь остаться, скажи, что с нами». Меня ни о чем не спрашивали, это был народный суд, открытый, и у присутствующих спросили, кому отдать ребенка, и послышалось: «Родителям». Отец выглядел совсем старым человеком - сгорбленный, больной, и еще ему пришлось пережить такие муки... Только сейчас, когда я и сама стала матерью и бабушкой, я понимаю, как это страшно, когда у тебя отнимают ребенка. Если бы не отец, не знаю, как бы все повернулось. Осталась бы в Сибири, в русской семье, о Латвии ни звука! Латышский язык мы забыли, стали понемногу вспоминать, разговаривать, встречаться с латышскими детьми.

Но еще один удар отцу пришлось пережить. Когда отец нас брал из суда, мы должны были ждать на берегу Енисея пароходик, чтобы попасть в район. Приемная мать попросила у отца разрешения еще раз увидеть нас, принести молока. Если не ошибаюсь, ждать надо было неделю, и отец, ничего не подозревая, разрешил. И однажды она показала нам дорогу: «Если вы, девочки, хотите обратно, - показала вокзал на рыночной площади, - когда проснетесь, отпроситесь у отца и бегите сюда!». Наутро мы так и сделали. Сбежали на вокзал. Поезд уходит, но наш ли, не наш... Сестра бегом, я за ней не успеваю - мне тогда было лет пять-шесть, сестра старше. Люди на ступеньках ее подхватили, затащили в вагон, а я осталась, вся в слезах...

Так мы снова разлучились с сестрой. Хорошо, шла мимо женщина, спросила, не опоздала ли я на поезд. Обещала посадить на следующий. Сидела я у нее, рисовала что-то. Посадила она меня в поезд, а я не знаю, куда ехать. Знала сестра, весь план должна была реализовать она.

Еду я, и вдруг увидела знакомую тетеньку, видно, она у нас гостила, спросила меня: «Зоя, а ты что здесь делаешь?». Все были в курсе дела. Не успела я ответить, как она говорит: «А вот и мама твоя!». Вижу по вагону - они были, как трамваи, все насквозь видно, - бежит, меня разыскивает. Схватила она меня и не отпускает, всю дорогу

страница 184

до дома несла. Я только теперь понимаю, как она ко мне привязалась, не хотела расставаться. По дороге встретили прокурора, она ему говорит: «Видите, дети ко мне сами прибежали. Что делать?» - «Ведите обратно!» И она ночью - поезд и ночью курсировал - отвезла нас в помещение для ожидания, где мы с отцом ночевали. А отец тем временем обратился в милицию. Снова потерял сознание, снова ему сделали укол, и он сидел и ждал, как повернется судьба. И тут появились мы. Ничего не помню, в нашем присутствии разговора между ними не было, но, вероятно, он запретил ей появляться. Дня через два сели мы на пароход и уехали.

А потом мы встретились с мамой. Маму я не сразу вспомнила, но мама остается мамой, чувствует человек, видно, гены, что ли, да и женщина остается женщиной.

Саму встречу не помню, знаю только, что посадила она нас к себе на колени и мы затихли...

И снова заботы и хлопоты. От волнения у нас появились вши, и снова мама чистила наши головки. Один брат ходил в школу, второй работал. Это было 9 сентября 1945 года, когда наша семья собралась вместе - так следует из записок отца. А 26 августа 1946 года детей эвакуировали обратно в Латвию.

В 1946 году мы вернулись с детским эшелоном, а через год отец выправил документы окончательно -у него свободный паспорт из лагеря, мама вписана в его паспорт, и они совершенно легально приехали в Латвию. Одно только - в дороге их обокрали. У них был тюк и чемодан, но в вагон тюк внести не разрешили, велели сдать в багаж. Отец написал адрес, заплатил за багаж, все честь по чести. Так этот багаж и по сей день идет...

В 1947 году приехали они в «Земзари». Мы как раз ужинали. Мне никто не сказал, что они едут, во всяком случае, мы, дети, не знали. Это был такой сюрприз - открылась дверь и на пороге отцовского дома появилась мама с чемоданчиком и отец...

Мы учились в школе, до школы было пять километров, но на следующий день нас от уроков

страница 185

освободили, и мы снова были все вместе! Жили мы в отцовском доме - там оставались папина сестра и мамина сестра из Риги с семьей. Муж ее, летчик, погиб в первые же дни войны, и она с детьми перебралась в деревню. Так они и сохранили дом. А так как в доме был телефон, то домом нашим пользовалась и русская армия, и немецкая армия, кое-что, конечно, пропало, но дома сохранились, яблоневый сад не вырубили...

Когда родители вернулись, мама вступила в колхоз, в 1947 году был образован колхоз «Дзим-тене», в нашей Амеле. Отцу дали инвалидность 2-й группы - из-за сломанной руки и перенесенного тифа. Старший брат ходил в вечернюю школу, в 4-й класс, хотел получить водительские права. Работал в Угальской МРС. Мы учились. После того как брат окончил четыре класса, все мы перешли в Пузескую школу, чтобы учиться вместе, это в 12 километрах от Амеле.

1949 год, можно сказать, нас не затронул, хотя мы к этому готовились - вещи были сложены в мешки, ждали, когда в «Земзари» подойдет машина. И

отец с братом старались уйти из дома, спрятаться, но март нас миновал.

В марте 50-го мы снова ждали, мама считала, что все еще может произойти... Но и этот март прошел тихо. Думали, ну, все позади. Мама и вещи в шкафы убрала. А тут 12 сентября в «Земзари» приехала машина с двумя солдатами: «Семья Озолиньш, собирайтесь обратно в Сибирь!». Отец доказывал, что у него свободный паспорт, на что ему ответили: «Произошла ошибка, придется ехать обратно в Красноярскую область. Где ваши дети?». Нас можно было оставить, но после всего пережитого во время первой ссылки, когда мы друг друга чуть не потеряли, родители решили, что ехать надо всем.

За братом поехали в Угале, он уже работал в МРС шофером, потом машина въехала во двор Пу-зеской школы. Мы жили в школьном интернате. Как нас вызвали, не помню. Кажется, позвали в кабинет директора. Все как в тумане от волнения -зачем к директору? Как будто кто-то сказал - надо собираться, но кто сказал, не знаю. Помню только,

страница 186

как садились в машину, как собирали свои вещички из шкафчиков, и все втроем - Иваре, Рута и я, забрались в кузов, где уже сидел брат и с ним два солдата - неподвижные, как на картинке. Брат хотел помочь нам забраться, но ему не разрешили даже двинуться, боялись, вероятно, что убежит. Словно преступник, охраняемый солдатами... Мы с сестрой всю дорогу плакали от страха. Вся школа высыпала нас провожать, стояла мертвая тишина... Это отложилось в памяти...

Приехали домой, там уже собрались соседи. Соседка принесла ручную швейную машинку, потому что у мамы была ножная. Тесто стояло в квашне - хлеб мы пекли сами. Мама принялась печь, но хлеб оказался полусырой. Забили гуся, но как следует прожарить не успели, взяли недожаренного. Разрешили нам только в Вентспилсе оформить багаж на красноярский адрес, вернее, на адрес вокзала.

Так начался наш путь во вторую сибирскую ссылку. И снова остановка в Риге, потом в Кирове, где снова был сформирован эшелон из латышских семей, было и несколько еврейских семей, в Кирове мы промучились месяц. Мы даже не смогли воспользоваться своими правами. Сидели вместе с арестантами.

Один раз в день выпускали на прогулку, в туалет утром и вечером, а так - параша в камере. Это было ужасно! И только в самые последние дни женщины - русские или грузинки, там были разные национальности, - стали кричать, почему детей держат в камере вместе с взрослыми!? И нас перевели в камеру посвободнее, но тут уже и муки наши закончились - сформировали эшелон. Вспоминается, что все, что положено было испытать арестантам, испытали и мы - общая баня, прожарка одежды, чтобы избавиться от вшей. Мне было 11 лет, и все это отложилось в памяти...

С отцом и братьями виделись только во время прогулок, но разговаривать не разрешалось, только незаметно. Проходили мимо, искали знакомые лица, кивали - мы еще живы...

Еще и эти перевалочные пункты - и они были на пути из Ленинграда в Киров. Там мы хотя бы могли переброситься словом - как дела, здоровы ли?

У отца была корзина с едой, и я помню, как обыскивали, кажется, еще до Кирова. Приказывали выложить все из корзины, и однажды там оказалась

гильза от патрона. Сейчас это мелочь, а тогда... Отец просто онемел - откуда гильза?! - и только благодаря маминой находчивости, которая сказала, что это, видно, из дома, не посмотрела, что в той корзине. Но это непременно подбросили в камере, те же зэки, чтобы человека арестовали, а им достались вещи. И такое бывало...

И отец, и братья не раз ловили на себе звериные взгляды. Брат вез свой черный костюм, в котором ходил на причастие - в год перед ссылкой. Перекладывал в камере вещи, и кто-то увидел, а когда нас переводили с места на место, вытащили брюки, брат потом страшно переживал. Гильзу и подбросили, чтобы до вещей добраться...

Вышли мы в Красноярске на вокзале, и о нас все забыли - нет больше ни охранника, ни солдат. И пришлось нам расспрашивать, куда идти и где ночевать. Отец по привычке обратился к кому-то: «Гражданин!». И тут же услышал в ответ: «Я тебе никакой не гражданин, я товарищ!». Это было первое, что услышали мы на сибирской земле - мы не арестанты, мы свободные люди, нас просто сюда привезли.

В Красноярске в тюрьму приехали представители предприятий, вербовавшие рабочих. Нам предложили два варианта: или вернуться в совхоз, туда, где мы жили прежде, или на лесоповал. Был директор из МРС, а поскольку отец был слесарем высшего разряда, он был и жестянщик, и кузнец, старший брат имел водительские права, второй брат тоже был совершеннолетним, мы решили избрать второй вариант - нам неизвестный.

Потом немного жалели, так как там, куда мы попали, не было ни одного латыша. Были литовцы, молдаване, немцы, мы, латыши, были единственные. И начались проблемы с латышским языком. Предложение состояло наполовину из латышских, наполовину из русских слов.

Книг никаких, с собой я захватила одну-един-ственную книжку на латышском, вся литература была на русском, школа на русском, на работе братья говорили на русском. Находились мы в самой тайге, брат работал на лесовозе, на берег реки свозили громадные бревна, выгружали, складывали, чтобы весной, когда начнется половодье, сплавлять по Енисею. Мама не работала - надо же было кому-то о семье заботиться, да и здоровье не позволяло...

Ozoliņa Gunta Friča m.,
dz. 1939,
lieta Nr. 16499,
izs. adr. Ventspils apr., Puzes pag., Zemzari ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Suhobuzimskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1957.05.30

Ozoliņš Fricis Kārļa d.,
dz. 1895,
lieta Nr. 16499,
izs. adr. Ventspils apr., Puzes pag., Zemzari ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Suhobuzimskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1943.10.30

Озолиньш Фрицис Карлович был в Вятлаге до 30 10 43 страница 679 Aizvestie

===================================================

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используемзапрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница  182 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.