14 06 1941

Ниедра Улдис родился в 1928 году.

В 1936 году я пошёл в школу, окончил 4 класса.

Как сегодня я помню 17 июня 1940 года.

Отец уехал в Ригу.

страница 150 том 2

В 1936 году я пошел в школу, окончил четыре класса.

Как сегодня помню 17 июня 1940 года. Отец уехал в Ригу. Я любил слушать радио, но в тот день ничего не передавали, только народные песни. Спросил у мамы, почему не говорят. Она не знала. Вечером из Риги приехал отец, сказал: нам конец. В час дня в Ригу вошли русские танки.

Все айзсарги были вооружены, был составлен график мобилизации.

Из Риги пришел приказ -явиться в Ригу в боевой готовности. Все отправились в Ригу. Отца все нет и нет... В час ночи он вернулся домой. Сразу же пошел в клеть. Пришли и его друзья. От меня ничего не скрывали. Они говорили о предательстве, о том, что это подлость... «Мы явились в штаб, я обратился с рапортом к полковнику, а он уже в гражданском, бегает от меня, ловчит».

Утро 14 июня 1941 года было солнечным. Отец встал в пять утра, во двор въехала машина. Отец сказал: «Это за мной». Все вскочили. Грузовик стоял за хлевом, чтобы не на глазах. В дверь постучали. Открыли. Вошел чекист, вокруг нас охрана. Вошел начальник волости Осис и его заместитель Ласманис. Всю семью усадили за стол. Чекист спросил о том, сколько у нас скота, все описали. Сказали, что дом обыщут, мама ходила с ними. Обыск был символическим, порылись в шкафу, и на этом все. Потом сказали, чтобы мы собирались. Отец ответил: «Я готов». Нет, поправили его, вся семья. И началось - кто, что, как...

Вас, как неблагонадежных, мы высылаем в другую республику. Собирайтесь! Мама растерялась, заплакала, мы тоже плакали... Берите вещи! Какие вещи? Растерялись все. Не помню, кто что делал, у нас были четыре мешка из-под

зерна, в них напихали одежду из шкафа, постель, еще какие-то вещи... На столе лежал альбом с фотографиями, его забрал чекист.

Посадили нас в машину и повезли на станцию Лиелварде. На станции отцу велели выйти, поднять руки, обыскали и посадили в вагон. И нас с вещами затолкали в вагон. Арестовали нас всех четверых.

В вагоне сидели до вечера, пошел дождь. Потом стали вагоны из тупика выводить. Привезли в Ригу, в Шкиротаву. Толкали вагоны, передвигали с места на место, нас проверяли. Предупредили, что продуктов надо взять на три-четыре дня, но воды не было, жара... Стали просить воды. В ответ - всех вас надо перестрелять. И принесли гнилую воду.

Везли нас до 4 июля, когда привезли в Ачинск, почувствовали, что едем в обратном направлении. Привезли в Ададым Назаровского района. Разместили в доме культуры и в школе. Началась проверка, формирование, потом повезли в колхозы.

Через два дня увезли и нас. Лето было теплое, прекрасное. Цветы, которые растут у нас в садах, там цвели повсюду. Бегали, рвали. Надо было кормить лошадей, заехали в большое село, на горе стояла церковь со сломанными крестами. Там провели ночь. Наутро проезжали через вымершую деревню, там бродили одни только свиньи. Подъехали к Чулыму, моста не было, только переправа. Потом повезли еще глубже в тайгу, надо было спуститься с горы. Началась гроза, дождь лил как из ведра, промокли насквозь. Помню, мы, дети, решили идти по дороге пешком. Русские «по матушке» ругали лошадей.

Пришли к речке. Чуть дальше деревушка. Здесь нас выгрузили. Кого

страница 151

поселили в бараки, кого к частникам. Наутро надо было идти на работу. Дали ужасный хлеб из проса, больше ничего не было.

В районном центре машинно-ремонтная станция, дальше - только лесоучастки. Зимой валили лес, летом сплавляли по реке. Сплавлять бревна поставили женщин, русский человек стоял и ругался, что делали не как надо. В конце концов, скатили эти бревна. Больше работы не было. Связали плоты, повезли нас в другие колхозы убирать урожай. Мы плыли на последнем плоту длиной 20 метров. День был тихий, солнечный. Лоцман сказал, что сейчас река разделится на два рукава, посередине остров, и если нас отнесет влево, на пороги, нам конец...

Надо держаться правой стороны. Он подавал команды, течение быстрое, но оказались там, где надо. Течение быстрое, река повернула на 90 градусов, и нас понесло прямо на берег. Лоцман стал кричать, чтобы поворачивали, но делать этого не умели, и плот врезался в берег. Конец оказался в воде, там была одежда, поднялся крик. Но течением плот развернуло, и мы поплыли дальше. Приплыли в колхоз «Подсосенский». Расселили кого куда, наутро пошли убирать урожай. Лошади без сил, хребты как пила. Они волокли сноповязалку, я ехал верхом. К вечеру еле передвигался - натер все, что можно. Коня приходилось погонять. Но кормили нас там хорошо, давали настоящий хлеб.

Осенью сказали, что работы нет, значит, нет и хлеба. Все. Началась страшная зима. Мама стала продавать одежду, выменивала на картошку, но хлеба не было. В кино показывают, как немцы в мороз обматывали ноги тряпками, голову повязывали платком. Так выглядела и мама. Среди нас было двое мужчин, они выпросили лошадь и поехали в центр, в комендатуру, за помощью. И ночью на лошадях нас перевезли в совхоз. В совхозе был хлеб - 500 граммов работающим, 300 остальным. Была и столовая, варили щи из мороженой капусты. Поселили нас в домах у местных. Совхоз назывался «Молмясосовхоз», производил молоко и мясо, было четыре фермы, на каждой по 100 коров. Латышек назначили доярками. Мне было 13 лет, меня поставили скотником, надо было на быке вывозить из хлева навоз.

Весной скот кормить перестали, погнали на пастбища за 20 километров от села. Там стояли бараки с нарами. Пас я 100 коров вместе с еще одной женщиной. Коровы капризные, непослушные. Для

них прут - ничто. У русских были страшные нагайки - стило только щелкнуть...

Маме надо было кормить сестренку, а были только хлеб и молоко. Среди нас была ветеринарный врач. Телята рождались и тут же околевали. У них вырезали желудок, сушили, потом сухой разрезали на части. Стоило кинуть кусочек в молоко, оно тут же свертывалось, вот тебе и творог. В кулечках между ног приносили домой, нас кормить.

Однажды пришел управляющий и стал кричать, чтобы техник Бурцева контролировала, как идет дойка. А мама уже бросила в молоко кусочек высушенного желудка, молоко створаживается, что делать? Она изобразила, что ей надо по своим делам, подошла к ограде, выплеснула содержимое ведра и присела, потом пошла дальше. Но они пошли смотреть. Пьет молоко, и оно в чистом виде выходит... Ничего не поняли. Скот надо было пасти и ночью. Доярки какую-нибудь корову не доили, и мы ночью доили и пили молоко.

Снова наступила зима. Мы были голые, обуви никакой. Мама сказала - если останемся здесь, погибнем. И мы самовольно ушли в районный центр за 20 километров. Собрали свои вещички и в один прекрасный весенний день все втроем отправились. По дороге ни одного человека не встретили, ни одной телеги. Пришли туда к латышам. Нам разрешили переночевать. Надо было искать работу. Кто-то сказал, что есть место в хлебопекарне, доставлять мешки с мукой. Были здесь элеватор, комбинаты, все же районный центр. Хлеб выдавали по норме. Меш-

страница 152

ки весили 50-60 килограммов, и мне, мальчишке, пришлось их таскать. От такой работы и концы отдать недолго. Верно один латыш говорил, что давали по ломтику хлеба, и его тут же съесть надо. Были там и заводы. Решили, пойдем туда, где сушат картошку. Пришли к директору. Хлебных карточек у нас не было. Встретил нас толстый мужчина по фамилии Бозунов. В конторе сидели три или четыре бухгалтерши, из их комнаты дверь вела в директорский кабинет. Мама, как могла, рассказала все.

Да, рабочие нужны. В погреб, перебирать картошку. Мама обрадовалась, показывает на меня, спрашивает, будет ли и для меня работа. Он ответил, что для мужчины работа найдется всегда. Нас приняли. Перебирали картошку, бросали и в печку. Делать этого нельзя было, запах печеной картошки выдаст. Была там столовая, давали водянистую толченую картошку. Можно было подбирать и очистки. Сестра была слабая, ее надо было кормить. Мама стала прятать под одеждой картошку. Видел ли кто? Была проходная, однажды сторож сказал - пошли в контору. Не знаю, сочувствовал ли директор. Он мог и посадить в тюрьму. За горсть зерна давали пять лет. Но он маму просто уволил с работы. Я за мамой. А он - нет, нет, мужчины нам нужны. Оставайся, работай. Я остался.

Картошку сушили на дровах. Были заготовлены метровые поленья, была большая печь. Работали девушки. Из «мужчин» я и еще два русских мальчика. Мы были в цене. Меня назначили конюхом, по ночам надо было кормить лошадей и привозить воду. А утром отправляли за хлебом. Хлеб выдавали строго по весу. Приезжал, и меня всегда угощали - отрежут ломоть хлеба, усадят, заставят тут же съесть.

Выдавали хлеб через окошко, я грузил его в ящик и вез в магазин. И в магазине подавал хлеб в окошко по счету, не по весу. Ну, и отщипнешь иной раз корочку. Однажды сказал продавщице: «Все». А она говорит: «Буханки не хватает». Испугался, корочки-то я ломал. Пересчитали, оказалось, все верно. Такое облегчение почувствовал... Вернулся, лошадь распряг, а корочки со мной...

Мама устроилась в школу уборщицей. Классы большие, надо было мыть, давали 500 граммов хлеба. А сил нет, и все тут. Летом кончилась картошка, которую надо было сушить, 18-летние девушки ручными пилами принялись заготавливать дрова на следующую зиму. Работал конюхом, и тут приходит бригадир Мария Сорокина, 25 лет ей было. Зовет

к директору. Пришел, а он говорит, что мне надо ехать с женщинами в тайгу, заготавливать дрова. Я сказал, что один не поеду, дайте еще кого-нибудь из ребят. Будешь учиться точить пилы, сказал директор. И пригрозил женщинам: «Будете его обижать...». Делать было нечего, поехал.

Было мне тогда 16 лет, в 1944 году. Учился точить пилы. Все были местные, еду с собой приносили. Точили с одной женщиной. Мои пилы пилят, ее пилы не пилят.

Стали приносить точить пилы мне. Потом начали пропадать продукты. Они уходят на работу, мы остаемся - бригадир, повар и мы двое. Точили пилы до четырех утра, руки отваливались. Приехал директор, выяснять, кто ворует. Значит я, раз у меня ничего нет. Спрятался я за печкой, не слышал, о чем они там говорили. Стали меня искать, нашли, думал, конец мне.

Директор улыбается, спрашивает, не обижают ли меня девушки. Я дрожу от страха - что сейчас будет? А он говорит: «У девушек продукты пропадают, говорят, что старая виновата, и бригадир это же говорит, ты не виноват. Да и плохо она точит. Возьмешься один точить? Старуху я уберу». Сказал, что возьмусь. Было трудно, работал до темноты, утром поднимали рано. Потом приноровился, дела пошли лучше. Днем ходили с бригадиром в лес, измеряли, сколько кубометров напилено, складывали в штабеля. Так и жили. Все выдавали по норме. Когда они уходили, бригадирша варила кашу погуще и кормила меня. Сказала, чтобы молчал, если расскажу, добра не жди. Мне было хорошо, я был сыт.

Когда я вернулся из леса, мама была в больнице, почти при смерти. Загнала себя... Ей ведь сестру кормить надо было. Пошел в больницу, кормили там какой-то бурдой. Но все же она там немного пришла в себя. Из больницы вышла. А километрах в 10 от нас была шахта, где добывали уголь. Не государственная, артельная. Уголь продавали жителям. Тем, кто работал под землей, давали килограмм хлеба. Тем, кто работал наверху, - 800 граммов, детям -500. И мама пошла на шахту. Килограмм хлеба - это было кое-что! Привозили овсяную полову, мама замачивала ее, потом варила кисель.

Осенью я уже не мог добраться до «Сушзавода», а там жить было негде. А вообще мне было неплохо, девушки меня ценили, сыпали в карман сушки, тайком варили кашу. Одна латышка меня все время подкармливала. Может быть, был у них ка-

страница 153

кой-то интерес ко мне, но я был еще ребенок, больше всего меня интересовала еда. Девушки спали на нарах. Я составлял скамейки и спал посередине. У ребенка сон крепкий. Нарисовали мне ночью усы и бороду углем. Утром поднялся, ничего не заметил. А бригадир и девушки смотрят на меня и смеются. Я ничего понять не могу. Бригадирша подвела меня к зеркалу. И давай девушек ругать. Боялась, что я пожалуюсь директору. Я застеснялся, ушел к повару, там и спал.

Наступил 1953 год, целина. Вызвали меня к директору, сказали, что должен ехать учиться на тракториста, стану механизатором. Грязные они были, все в масле, одежда блестела. Первые тракторы тоже были страшные. Обещали прислать дизельные тракторы.

За 200 или 300 километров была школа, посылали учиться на дизелиста. Сказал, что не поеду, хочу стать шофером. Какому мальчишке не хотелось крутить баранку! Но мне разъяснили, что шофера не нужны, что я ссыльный, за пределы района выезжать не имею права. И все-таки обещали похлопотать.

Когда умер Сталин, нас всех выстроили по линейке. Все плакали, у преподавателей были слезы на глазах. Мы пропали, капиталисты и фашисты погубят нас!

Когда его хоронили, на всю мощь включили громкоговорители, мы все - человек 500 - стояли и слушали похоронную церемонию.

Окончил учиться, платили нам стипендию -180 рублей. Я приноровился, мне хватало. В столовой обедал без мяса, еще компот. Отдавал белье в стирку, не бесплатно. Через каждые 10 дней обязательная баня. Иногда и в кино хотелось пойти. Ни одного занятия не пропустил. Кто-то не ходил, домой уезжал. Я домой съездить не мог. Уяр - это еще за Красноярском, районный центр, на Транссибирской магистрали, где меняли и ремонтировали локомотивы.

Учился я хорошо. А в последнее время очень хорошо. Четыре часа теория, четыре часа практика. К концу учебы познакомился с преподавателем, примерно моего возраста, он недавно институт окончил. Отношения сложились приятельские. Он меня уважал. Когда выходил из класса, говорил - у кого есть вопросы, обращайтесь к Ниедре. Экзамены сдал на отлично, получил Похвальную грамоту.

Приехал в совхоз - началась целина. Работал в 40 километрах от центра, в совхозе. Сначала на старом тракторе. На следующий год прислали новые трактора, но я был чужак - латыш. Местные стали решать - кому дать трактор? Сначала надо было сдать экзамен в совхозе - было три разряда. За 3-й платили норму, за 2-й приплачивали 10%, за 1-й - к норме приплачивали 20%. Собрались местные трактористы, смеялись, шутили. Спросили, кто осмелится первым. Я вызвался.

Билетов не было, я долго рассказывал о системе смазки, как учили. Все молчали и только головой качали. Вопросов у комиссии не было. Присвоили мне 1-й разряд. Кое-кто возражал. Механик уже обещал новый трактор кому-то, но главный инженер приказал отдать его мне. И сказал еще: «Они ничего не знают, дураки».

Со временем мой авторитет еще больше возрос, назначили меня механиком отделения. Я уже был свободен, написал бумагу, как все писали. Ответа не ждал.

В поле ко мне приехал комендант, привез бумаги, подтверждающие, что могу уезжать. Гоните? Нет, ничуть!

В 1960 году назначили меня механиком. Мы уже прижились, вросли. Все родственники в Латвии были левые. Написал всем письма, но ответа не было. Ответила только мамина сестра и школьный товарищ. Я бы там и остался... Работали у нас летом студентки. Одна упала в зерно и утонула. После этого я написал заявление.

25 декабря 1961 года мы с мамой вышли с поезда в Огре. Сестра осталась, вышла замуж и уехала в Норильск, в город смерти. Она и сейчас живет там. А здесь начались проблемы с работой. Нигде не брали. Откуда приехал, туда и возвращайся! В то время в отделах кадров сидели офицеры и чекисты. Благодаря одному русскому, который был женат на латышке, я получил работу. И отработал там по сей день.

Об отце узнал только, когда меня реабилитировали. Один человек живым вышел из лагеря. Они там умирали от голода, спали даже на бетонных нарах. Это в Вятлаге. Вскоре этот человек умер. Он был у отца командиром роты. Когда началась реабилитация, пришли документы, что отец умер 25 января 1942 года, причина смерти - воспаление легких.

 Niedra Uldis Kārļa d.,
dz. 1928,
lieta Nr. 20809,
izs. adr. Rīgas apr., Rembates pag., Jaunupītes ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Nazarovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1957.05.17

Niedra Kārlis Jāņa d.,
dz. 1891,
lieta Nr. 20809,
izs. adr. Rīgas apr., Rembates pag., Jaunupītes

Ниедра Карлис Янович умер в Вятлаге 25 1 42 страница 581 Aizvestie  

===================================================

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используемзапрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница  150 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.