14 06 1941

Нейбургс Оярс родился в 1929 году.

 страница 117

До 1941 года я жил с родителями на хуторе, 14 июня нашу семью выслали в Сибирь. В дом приехала грузовая машина с солдатами. Время было послеобеденное. Я пас скотину как раз в том месте, мимо которого провозили высланных. Как обычно в деревне, встал рано. Видел, как везут на станцию в Калвене людей. Обратно ехали пустые машины, в кузовах никого, и снова везут следующих. Нас привезли в Калвене в числе последних.

Отца на станции забрали, сказали, что путь предстоит долгий, и мужчинам ехать с женщинами и детьми будет неудобно. Это звучало успокаивающе, по-человечески, сказали еще - в конце пути снова встретитесь, но встречи не случилось...

С тех пор как на станции Калвене в 12-летнем возрасте я попрощался с отцом, больше его не видел. Посадили нас в разные вагоны. Окна были в решетках. До Елгавы наш эшелон из Курземе тащился чуть ли не неделю. В Елгаве брат с ведром пошел за водой, и отца он увидел за оконной решеткой. И до Елгавы нас толкали, цепляли к другим эшелонам, цепляли на станциях новые вагоны. Личные вещи отца были упакованы в мешки. Какие в деревне чемоданы...

Отец был бывший военный, так что знал все заранее... Кто-то ему позвонил, сказал, чтобы скрылся. Но он выбрал другое... Он сказал - я всю жизнь работал, увезут в другое место - я и там буду работать. Он белоручкой не был, в хозяйстве работал наравне с другими, руководил наемными работниками и хозяйничал толково, во всяком случае, успехи были, и большие, и не очень. Хозяйничал он 14 лет. Хозяйство ему досталось по наследству - от деда и первого мужа матери. И хоть отец был горожанин,

но была у него крестьянская хватка, ему удалось выправить положение. Отцу было 42 года, родился он на исходе минувшего века - в 1899 году, здесь же, в Лиепае.

Как-то зашел дома разговор, и отец сказал - я был айзсаргом, а айзсаргов высылают. Что от меня требовалось, то я выполнил, оружие сдал, никаких антигосударственных действий не совершил. Всю жизнь работал, буду работать и там. И не задавались вопросом - а что дальше будет... За нами явилось восемь человек. Не берусь судить, в каких чинах они были. Были представители чека высокого ранга, был парторг волости в штатском, еще один или двое в штатском. Один, похоже, был латыш из России. Он все ходил следом за мамой и повторял: берите побольше продуктов. Это-то он сказал - дорога будет долгой, берите больше продуктов. Груза можно было брать с собой, кажется, 100 килограммов на семью. Он махнул рукой - что вы взвешиваете, берите как можно больше провизии!

Рано утром из Елгавы эшелон потащился в Даугавпилс. Там были и первые военные эшелоны с востока. Переехали границу возле Индры. В Полоцке наш эшелон, по-моему, остановился, на соседних путях стоял военный эшелон. Там читали то ли газету, то ли приказ, что началась война. Было это 22 числа. Ехали недели три. Время от времени охрана открывала вагонные двери, позволяла выйти, давали какую-то местную еду, пшенную кашу. Кто не захватил ничего из дома, ели все это охотно, у кого что-то было, очень неохотно. Каша была съедобная. Что ж, какая была, такая была. Она отличалась от того, что готовили в Латвии, во всяком случае, от того, что ели в деревне.

страница 118

За Уралом на открытом пространстве поезд остановился, всех выпустили. Очевидно, там брали землю для насыпи, и вдоль полотна тянулась канава, полная воды. Никаких построек, ничего, просто железнодорожная колея. Можно было помыться. И снова нас посадили в вагоны и везли до Уяра. Весь эшелон высадили и разместили в двухэтажном деревянном здании - в школе. Было начало июля, первая декада. Первое, кого стали искать, - нет ли врача. Нашлась врач из Калвенской волости. Муж был аптекарь, жена врач. Ее первую взяли в местную больницу. Слышал, что потом ее назначили главврачом больницы.

За нами приехали два грузовика, газика, ехали долго. Выехали после обеда и только к концу следующего дня приехали на место. Привезли нас в село Кияй Манского района Красноярской области. В старинное сибирское село. Одна улица длиной около двух километров. В конце села стояло специально построенное бревенчатое строение с двумя помещениями - вход с обоих концов, там и поселили наши обезглавленные семьи. Пол из сырых досок, все мокрое, высохнуть не успело. Только закончили строить. Сколько себя помню, меня всегда интересовала техника.

Первое, что я увидел, - в соседнем доме жили двое мужчин, там стояла пилорама МТС, и эти мужчины пилили бревна на доски для МТС. Впервые я видел, как работало это чудо. Взрослых отправили копать. Надо было рыть траншеи и в конце села строить мастерские МТС. Там, если не ошибаюсь, вокруг были Саянские горы, но были и равнинные места, и там решено было строить мастерские МТС.

Местные приняли нас поначалу довольно сдержанно. С теми, кто жил поблизости, разговаривали. Мама говорила по-русски, для нее языкового барьера не существовало. Рассказывала, что местным сказали, что привезут фашистов, а когда привезли женщин с детьми, для всех это оказалось неожиданностью. Такая была у них информация.

А потом было, как было. Днем мама и брат ходили на работу поблизости от этого дома. Не дальше полукилометра была работа. В поселковом магазине по списку продавали хлеб, не помню уж, сколько. Ходить приходилось каждый день. И это дело доверили мне. Магазин был посередине села, с километр. И я для всех приносил этот хлеб. Кто как к этому относился. Жил там русский парнишка, как увидит меня, начинал камнями бросаться.

Атаманом у местных ребят считался, вот и демонстрировал свою власть. Длинных брюк у меня не было, привезли меня в коротких штанах. А так как таких особей они не видали, вот и казался мой вид им странным.

Жили мы так до осени. И тут МТС отказалась от ссыльных. Почему, не знаю. Впроголодь, вероятно, жить оставлять не хотели, а снабжение стало невозможным. Ссыльные стали подрабатывать у местных, окучивали картошку, еще что-то делали вечерами, за это получали кое-какие продукты -молоко, еще что-то. Местные сказали, что неподалеку, километрах в семи-восьми, есть небольшой латышский колхоз «Красный стрелок».

В сентябре или октябре передали нас этому колхозу. Школы там не было. Деревня состояла из хуторов, сюда в начале века добровольно переселились латыши. Русский царь давал землю обрабатывать бесплатно. И приехали сюда искатели счастья. Кто уезжал в Бразилию, кто в Сибирь. Так они здесь оказались, стали возводить хутора.

Разместили нас в семье такого Упениекса. В свое время он приехал сюда с тремя взрослыми сыновьями, на хуторе было больше 10 строений. Его бревенчатый дом хотели даже увезти, открыть в нем школу - разобрать, перевезти в соседний колхоз, открыть школу, но так все и осталось. Колхоз основали в 1934 году, а до того были просто хутора. У них, как у кулаков, отняли хозяйство, самих выслали в соседний район. Старый хозяин приезжал однажды, один сын тоже пару раз был.

Мы работали в колхозе. Эпизодически брали и меня - помогал убирать сено. Было мне тогда 12-13 лет. Мама шла, куда посылали. Организовали небольшую бригаду. По соседству находилась ферма, две местных женщины работали там доярками. Мужчин почти не было, остались старики да молодые ребята. В Советском Союзе была объявлена всеобщая мобилизация с 18 до 50 лет. Председателем колхоза был Янис Балодис, у него была «броня». Остальные все больше старики.

Брата в первый же год отправили на курсы трактористов, там же, где мы были. Потом его и еще нескольких направили то ли в поселок, то ли в городок - Березовку, под Красноярск. Там надо было ремонтировать тракторные радиаторы. Так как мужчин не хватало, послали его на время в командировку. В самом конце 41-го года он вернулся, а там встретил ссыльных латышей. Те сказали ему, - узнали каким-то образом, - где находятся

страница 119

высланные мужчины. До этого и представления не имели. И узнали мы, что мужчины находятся в Вятлаге. Я тоже написал несколько строчек на русском, что ищем отца. Оказалось, что в то время - в начале 1942 года - отца уже не было в живых. Это удалось выяснить гораздо позже. А тогда мне ответил бывший начальник Айзпутской полиции Стабулниекс. Он писал, что отец находился в лагере до октября 41-го, был нормировщиком, потом 10 человек как специалисты были отправлены на конезавод, в числе этих 10 был и мой отец. Больше он о нем не слышал. Насколько объективны были эти сведения, не берусь судить.

Потом выяснилось, что 20 октября суд приговорил отца к высшей мере. Узнал я об этом в 57-м году, уже в Латвии. Приговор был приведен в исполнение 10 января 1942 года. Десять дней не дожил до 43-летия. Об этом мне на словах сообщил тогдашний судья Лиепайского района Антоне Крейцс. Он получил справку из Кировского областного суда, показал листок от отрывного календаря, где было написано, что на словах это можно передать сыну. Документально проверить, действительно ли я сын и передать устно. И внизу приписка - никаких справок о смерти Жаниса Нейбургса не выдавать.

Весной 1942 года брата отправили на север. Забрали всех, у кого не было детей младше 16 лет. Была мать и двое сыновей, обоих отправили, у нас взяли только брата, мне было 13 лет, я остался с мамой в колхозе. Брат оказался в Игарке. Если не ошибаюсь, это была база Енисейской флотилии. Мужчин не было, он был тракторист, его и оставили в Игарке. Вначале работал мотористом на лесопилке - мотором от трактора приводили в движение пилораму. Потом как моторист ходил по Енисею на катере, лоцманом не лоцманом, точно не знаю. И пробыл он в Игарке четыре года.

В марте 43-го по железной дороге, потом из совхоза приехали машины и отвезли за 80 километров южнее Красноярска, там на берегу Енисея располагалось центральное отделение совхоза. Совхоз был большой. Три сельскохозяйственных отделения. Нас привезли в 1-е отделение. Примерно в 12 километрах от центрального, на левом берегу Енисея. Это было плоскогорье, поля громадные. 500 гектаров занимала картошка, полторы тысячи гектаров зерновых. В каждом отделении были примерно такие производственные площади. В 1-м отделении было два или три хлева дойных коров, по

90 голов в каждом. Большинство латышских женщин, знакомых с сельскими работами, работали доярками. Там же был молокоперерабатывающий завод, маслобойка, приводимая в движение руками, водяной насос на конном приводе.

В колхозе ничего не было, трудодни засчитывали, но за них не платили. Местные колхозники должны были сдавать молоко или топленое масло. В конце концов в 42-м году под налог попали и овцы. У ссыльных ничего не было. Мама, женщина деревенская, иногда подменяла доярку, за что та дала нам пару гусей. Так заработала и на поросенка. Сараи и конюшни на хуторе Упениекса совсем развалились.

Даже спички было не купить, а если и случалось, то очень редко. Огонь надо было добывать примитивным способом - кресалом. Изредка появлялись необычные неимпрегнированные спички - похожие на расческу. Их надо было высушить, чтобы дерево от серы загорелось. Бумаги тоже не было. Были лучины. Вообще жизнь была примитивная. У живших там издавна латышей были еловые бороны. Видел такие впервые. Были и напоминавшие первобытные орудия латышей, орудия полувековой давности и совсем древние.

У тракторной бригады был свой передвижной вагончик. Там и местные ребята, и мы, ссыльные, жили, ночевали. Был там большой картофельный погреб, где перебирали семенной картофель. Километрах в трех от села. Эту работу и я мог выполнять. Мы с мамой были вдвоем. Получить 200 или 500 граммов - это решало все. Приняли меня, и стал я работать. Заканчивали перебирать перед самым севом. Потом нам, подросткам, дали по паре быков. Возили силос из траншей. На полях оставалось сено, возили его всю зиму напролет. На месте, в хлеву ничего не было, где косили, там и оставляли.

Когда начался пастбищный сезон, нам на той же паре быков пришлось бороновать. В погребе, где мы перебирали картошку, некоторые закрома уже пустовали, так мы, бывало, наносим соломы и вчетвером, впятером ночуем там. Вокруг были картофельные поля, взрослые работали на тракторах, а мы, ребята, бороновали. Это была первая работа в совхозе. Потом довелось прицепщиком работать. Прицепщик сидел на плуге и регулировал глубину, работал на культиваторе, поднимал его, так как автоматы почти не действовали. Как-то справлялся.

страница 120

С едой были проблемы, особенно весной 43-го года. Мы с мамой получили килограмм хлеба. В буханке вроде бы килограмм, но солидного куска не хватало. Пекли в формах, но хлеб был тяжелый, так что от буханки еще и отрезали.

Давали еще какие-то продукты. Пару килограммов крупы, сахара, какое-то мясо, мясо было положено, но по карточкам оно не всегда было. Была и конина. В колхозе выращивали и лошадей. Наши ребята за ними ухаживали. И работали на них - пахали, сеяли, бороновали. Потом обработали землю на хуторе Упениекса. Вырастили картошку, но когда нас в марте перевозили в товарняке, картошка померзла, а когда оттаяла, толку никакого не было.

В совхозе нам разрешили собирать перезимовавшую в поле картошку, мягкую, черную. Ее даже натереть нельзя было. Разве что взять взаймы у кого-то мясорубку.

Жили мы в большом дощатом бараке, поделенном на клетки. Раньше в нем находилась женская тюрьма. Тут нас, ссыльных, и разместили. По карточкам давали крупу. Выделили и кусочек земли для огорода. Срезали у картошки верхушку, а саму картофелину съедали. Была еще одна беда - у скотины не было хлева, свиньи и коровы бродили, где попало. Коров, правда, пасли тоже - две латышские девочки-подростки пасли личных коров. Владельцы им что-то платили, и каждый давал то ли литр, то ли пол-литра молока. Мама работала дояркой. И рядом с ней с ружьем никто не стоял. Она могла, по крайней мере, молока попить. Мне было легче, она отдавала мне и от своей нормы, мне больше доставалось.

Когда жили в погребе, всякое бывало. Таскали сорочьи яйца из гнезд, жарили в консервной банке. Аппетит был мало сказать хороший. В погребе обитал и арестованный украинец - агроном, был надзиратель и управляющий. Разрешал нам, мальчишкам, печь картошку. Но днем надо было работать. Это уж вечером. Хлеб съедали моментально. Когда картошку посадили, взяли меня прицепщиком на трактор. Жили в вагончике. Тракторной бригаде полагалась повариха.

страница 121

Была и местная столовая. Тем, кто питался в бригаде или в столовой, вырезали из карточки талоны на крупу и мясо, якобы они шли в общий котел. За исключением хлеба. Его доставали сами. Так и питались мы вместе с арестованными, с местными подростками, с расконвоированными. Можно было арестантам даже завидовать - если они выполняли норму, установленную трактористам, получали еще хлеба, 900 граммов в день. Среди арестованных были отличные специалисты - механики самолетов, трактористы, кузнецы, голова у них была не только для шапки.

Чтобы общий котел пополнить, пускались на всякое. Семенное зерно не было протравлено, это точно было известно. Спиливали солидную березу, на костре нагревали железный штырь, прожигали в стволе середину. Разбивали диски, загоняли клинья, мастерили ручную мельницу. Насыпали зерно - любое, примитивным способом провеивали. Насыпали в баланду на пару горстей больше, сверх нормы. В 45-м, когда закончилась война, мне пришлось сажать картошку.

Ах, да, в первое лето я был еще и весовщиком, а зимой отправили нас на курсы трактористов, здесь же, в совхозном центре. Арестованный инженер читал курс на русском языке. Какую-то тетрадь для записей дали. Восемь часов подряд надо было записывать текст. А на русском писал я не так быстро. В школу всего один год ходил. Писал латышскими буквами русские выражения. Почерк испортил. Но курсы окончил. Мне и пятнадцати лет не было, когда стал работать как профессионал. Выдали права тракториста 2-й категории. Весной 44-го окончил курсы и стал полноправным трактористом. Так начал я свой путь механизатора. Были старые американские тракторы, чуть ли не начала века, которые поставлял старый Генри Форд. Были тракторы из Харькова, из Сталинграда. Но они свой век уже дважды или трижды отслужили, а так как заводы были оккупированы или эвакуированы, запчастей не было.

Вначале, когда жили в первой деревне, русского языка настолько не знал, чтобы идти учиться. Когда нас перевели в колхоз, школа была за шесть

страница 122

километров, идти надо было через лес. А там волки, медведи - весь арсенал животных. В школе был интернат, девочки уходили на неделю. А у нас снабжение было хилое, на неделю с собой взять было нечего, так все и застопорилось. Заставлять учиться никто не заставлял. На том все и кончилось. Когда привезли нас в совхоз, там была только четырехлетка. Надо было выбирать между учебой и работой, и учеба отпала сама по себе. Началась трудовая жизнь. У кого была возможность, те учились. Кому было 10-11 лет, учились.

В 44-м году в совхоз приехали мужчины из Вятлага. Двое были точно. Их погнали из лагеря -доходяги. Вытолкали за ворота, иди куда хочешь. Латвия была еще за линией фронта, туда не попасть, запрещено. Информации тоже не было. Одна-един-ственная газета на все село, да и ту начальник пускал на курево. Информация была очень скудная. Был радиоузел. Сидел там какой-то русский, владевший китайским языком. Он информацию записывал китайскими иероглифами, потом переводил. Секретарша от руки записывала фронтовые сводки и прикрепляла бумажку на доске объявлений. Вот и вся информация.

Брату в Игарке, можно сказать, более или менее повезло. Выходных дней во время войны не было. Мы сажали картошку. Прискакал бригадир, сказал - война кончилась, выходной. Бросили трактора в борозде, всем приказано идти на митинг. Давали водку или спирт. Под открытым небом в мае месяце.

Погода там быстро меняется. Вот зима, и уже весна. Дождь снег растопить не мог, только солнце. Как только снег растает, сразу становится сухо, можно на земле сидеть, никаких проблем. Оттепелей зимой никогда не бывает. Дожди редкость. Хлеб на корню созревал до готовности, дополнительной сушки не требовалось, только провеивали.

После войны была сезонная работа под начальством бригадира. Какой-то демобилизованный фронтовик, уже в годах, приходил, поднимал нас, ребят, в пять утра, мы тогда уже не жили в вагончиках. И каждый делал свое дело - кто сеял, кто пахал.

Время от времени возобновлялись связи. В апреле 1946 года впервые узнали, что в красноярской гостинице появился какой-то представитель из Латвии, инспектор Министерства образования, регистрирует детей до 17 лет, которые хотят вернуться в Латвию. Школьники после окончания

школы поедут в Латвию. Нас, подростков, была небольшая компания - и девочки, и мальчики. Мы были как на крыльях. Какие нужны документы? Напиши заявление начальству, чтобы уволил с работы, пойди в сельсовет за справкой, что жил в Сухобузимском районе в таком-то селе, этого достаточно, чтобы явиться в гостиницу и зарегистрироваться.

Оказалось, что начальник нашего отделения -жандарм царских времен. Так он сам о себе выразился. Типичный русский сибиряк с набором русских ругательств. Если не вывалит их на тебя, заболевает. Не отпущу, говорит, ни за что. Кто работать будет? Ни за что, и все.

Школьникам было проще, мамы ходили в сельсовет, получали справку и - до свидания! В совхозе был катер, который курсировал по Енисею до Красноярска. Добраться до Красноярска можно было и на грузовике, в кузове среди ящиков. Не сговоришься - отправляйся пешком.

На другой день пошел в сельсовет, собрался и на совхозном катере уехал в Красноярск. Если бы не приехал брат, вряд ли бы я оставил маму одну. Проделал 80 километров по Енисею. Там уже собрались те, кто добирался машиной. Берега там живописные, скалистые, смешанные леса в осеннем наряде, поездка была приятная, но продолжалась целый день. Против течения, девять километров в час. Там, где мы были, плыть против течения было невозможно. Енисей там был шириной около километра.

Так или иначе, добрался до Красноярска, до гостиницы. На столбах висели напечатанные на машинке объявления, что сосланным детям разрешается ехать. На юге Красноярска был такой оазис, там находилась школа-интернат для глухонемых. Выделили помещения, где мы и жили.

Организация была такая - собирали 100— 110 детей, арендовали пассажирский вагон. Подыскивали проводников из мужчин, отбывших наказание, хотя никто из них меньше 10 лет не отсидел. Их устраивали проводниками, старшими. Им выделили купе проводников, они покупали питание на дорогу, хлеб. Получилось так, что вагон с детьми только что ушел, пришлось в Красноярске жить почти месяц, пока не набрали детей во второй вагон.

Брат с мамой вернулись в 1957 году, во второй половине августа, через 16 лет. Я был в Сибири чуть больше пяти лет.

 Neiburgs Ojārs Žaņa d.,
dz. 1929,
lieta Nr. 13320,
izs. adr. Aizputes apr., Lažas pag., Lejas Dzirkaļi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Suhobuzimskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.09.01

Отец был бывший военный, так что знал всё заранее..

Кто-то ему позвонил, сказал, чтобы скрылся.

Но он выбрал другое.

Neiburgs Žanis Ēvalda d.,
dz. 1898,
lieta Nr. 13320,
izs. adr. Aizputes apr., Lažas pag., Lejas Dzirkaļi

Нейбургс Жанис Эвалдович 

страница 143 книги Вывезенные Aizvestie  - расстрелян 10  01 42 в Вятлаге

 ===================================================

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используемзапрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница  117 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

http://istorija.lv/images/pdf/n2.pdf