14 06 1941

Мускаре Янина ( Тиммермане ) родилась в 1933 году.

страница 102

До 13 июня 1941 года мы жили в своем доме «Тигери», в Куправе. Ясно, очень ясно помню тот вечер - все мы работали в саду, вымылись и уже собирались спать. Разбудил нас страшный шум, прикладами выбили дверь. Вломились солдаты и штатские. Произнесли по-русски «Стой!» и никого больше не выпустили из дома. Думали, видно, что кто-то может убежать - старшим братьям было 17 и 18 лет, сестре - 19. Папа держал нас, хотел нас обоих с младшим братом уберечь. Не знаю, но папа держал нас, и папу стали бить прикладом по спине, но папа все равно нас не отдал. Приказали нам собираться. Дали полчаса на сборы, взять с собой все, что мы хотели, не разрешили. И хлеб не успели испечь, тесто осталось в квашне. Дома было полкаравая хлеба, копченый шпик, еще что-то. Отвезли нас полуголых, словом, в том, в чем стояли.

Как везли, не помню, вероятно, заснула. Очнулась только в вагоне. На нижних нарах разместились мы впятером, все было занято. Удобства - дыра в полу вагона. Воспользоваться не могли, пока кто-то не предложил сделать из одеял кабинку. Воды не было. Ехали очень медленно. Стояла жара, в вагоне было душно. На окнах решетки и еще какие-то запоры. Двери закрыты. На станциях подолгу простаивали. Только через щели вагона видели, как навстречу движется русская армия: танки, пушки, военная техника. И солдат полные вагоны. Они кричали: «Фашисты! Фашисты!», так как ехали мы под охраной.

Через три недели нас привезли на место, какие-то вагоны отцепили, нас привезли в Назарово Красноярской области. Из Назарова на быках повезли далеко-далеко, целый день везли, называлось это село Красная Поляна. Выкинули на открытое место со всем скарбом. Самые сообразительные сразу стали рыть землянки. Не было ничего, ни одного дома, ничего не было. Стали зарываться в землю, как кроты. И стали ждать зимы. Становилось холодно, пришли и сказали: «Выселяйтесь!». Разместили в старом клоповнике, в бараке, где раньше жили калмыки. Грязь была несусветная. Отапливали чугунками, но все равно было очень холодно. В первую зиму многие умерли. Где их хоронили, не знаю, ребенку знать этого не полагалось.

Сестра в дороге заболела, слава Богу, случилось это в Латвии, ее высадили, и она пешком вернулась домой. Но в дом ее не пустили.

Что с ней было? Дизентерия. Сестра была очень больна. Мы боялись, что она не выживет, но обошлось. Об этом я расскажу позже.

Чем занимались взрослые в Красной Поляне? За счет чего вы жили? Было там село, у русских были... коровами их нельзя назвать, были козы. Меняли одежду, обувь, игрушки на продукты. Научились и траву есть. Там растет очень хорошая, полезная трава - черемша. Вкус как у чеснока, как у лука. В первое же лето научились. Зиму жили в этом бараке. Оба брата и мама работали. Братья в механической мастерской, мама сторожила ферму. Им давали по 200 граммов хлеба. Детям ничего не давали. Мама еще работала сторожем в детском саду, на второй работе. Так что получалось 400 граммов, и мы, по крайней мере, в то время не умерли с голоду.

В то лето землю нам не выделили. Мама была очень практичным человеком, знала русский язык, она нас как-то вытянула, а рядом с нами слева и справа люди умирали. Из всех семей, которых привезли в Красную

страница 103

Поляну, в живых осталось три или четыре. Следующей весной мама все-таки умудрилась вскопать кусочек земли, посадили картофельные очистки. Выросло у нас немного картошки. Но хватило ее ненадолго. И обокрали нас тоже.

Мы, малыши, тоже работали - пасли гусей. Исхитрялись собирать колоски, что делать не разрешалось. После комбайна в поле оставалось много колосьев пшеницы, запихивали в кармашки, несли домой, запекали на железных кругах. Очень вкусно было. Весной, когда таял снег, ходили подбирать картошку. Она была белая, мама ее толкла и пекла лепешки на железных кругах. Тоже было вкусно. Критичной была вторая зима. Хлеб давать перестали, есть было нечего. Братья мои очень хваткие, работящие. Мама обучила их русскому языку. Из Назарова приехал представитель по фамилии Попов. Высокий, крепкий мужчина. Присмотрел и взял старшего брата себе в помощники. И старший, Таливалдис, уехал в Назарово. Там он работал, зарабатывал, но помогать нам не имел права. Но мы все же как-то связывались, сказали, что на грани голодной смерти, и Попов дал брату лошадь, запряженную в сани, полушубки, которые там называют тулупами, он приехал ночью и увез нас в Назарово. Все это было ужасно. Младший братик был уже без сознания, я напоминала пирожок - так распухла. Но он нас спас.

И вот мы в Назарово. Это я помню: первый завтрак был такой вкусный! Я даже не знала, что это такое. Оказывается, маме дали ржаной муки и она сварила кашу на воде. Но давала нам понемногу, чтобы не разболелись. Так старший брат, спасибо ему, спас нас от верной смерти. И средний брат в Назарове стал работать, обучился кузнечному ремеслу, стал очень хорошим кузнецом. Старший брат работал на тракторе, на комбайне, умел обращаться с любой техникой. Но работать долго не пришлось. Его взяли. Помню, было это летом. У нас уже был огородик, все зеленело. Приехали какие-то, забрали Таливалдиса, увезли. Ничего не сказали - ни почему, ни куда. Мы, конечно, плакали, но никто ни слова не сказал. Осенью, примерно через месяц, вернулся. Измученный, без сил. Допрашивали его об оружии, о том, что он собирался устроить бунт. Есть, мол, точные сведения, что он является организатором среди латышей... В Назарове латышей было много, но ни оружия, ни чего-нибудь подобного не было. Вероятно, его вину не смогли доказать. Прошло совсем немного времени, его опять взяли,

и долгие годы мы ничего о нем не знали. Оказалось, его судили по 56-й статье, отправили в Кемерово на шахты.

Мы остались вчетвером. Мы, младшие, тоже пошли работать. Летом пасли гусей, поросят, пасли и коров. Это было страшно: коровы сердитые, с огромными рогами. Средний брат работал на конеферме. Там были красивые степные лошади. Он пас лошадей, а мы с младшим братишкой пасли коров. Коров сгоняли со всего села, и гнали мы большое стадо на пастбище. А заблудиться там было просто -огромные пространства. Коровы сами знали дорогу, мы не знали. Не один раз коровы выстраивались вокруг нас кругом, страшно мычали, а мы сидели под кустом. Оказывается, приближались волки. И коровы выставляли свои рога, а телята и маленькие пастушки прятались за их спинами. Так мы спаслись не один раз. Но однажды случилось хуже. На жеребят, которых пас брат, напали волки. А лошади выстраиваются наоборот - выставляют копыта, чтобы лягнуть волка, а головы прячут. Брат ориентировался хорошо, примерно знал, где мы с коровами. Волки в нашу сторону бегут. И брат со своим табуном. Мы только слышим, как земля гудит под копытами. Так брат нас спас. Волчья стая большая, наши коровенки не справились бы. Страху натерпелись! Если волки их потревожат, коровы сами бегут домой. Случалось, нас ругали зато, что коровы рано домой вернулись. Старые люди, вероятно, понимали, в чем дело, потому что у коров могло пропасть молоко. Так случалось не один раз.

Старшего брата мы так и не дождались. Средний брат познакомился с русскими, достал какие-то горбыли и принялся возле конюшни строить себе будку. Для всех нас будку. Всем нам спать места хватало, а в одном углу устроил загородку для картошки. Раз уж мы заговорили о картошке... Мама привыкла, что под картошку землю надо удобрять. А так как были и коровы, и лошади, она собралась класть навоз. Местные сибирячки отговорили. Они поступали так: поднимут дерн лопатой и бросят картофелину, и так все время. Какая картошка у них вырастала, не знаю. Мама все ж велела нам землю вскопать, и только тогда мы сажали. Это была наша работа на лето. Пололи, окучивали. Картошка вырастала, что твой поросенок, без навоза. Земля там была очень хорошая, плодородная.

Так вот мы выбрались из барака. В Назарове нас снова поселили в бараке, но он, по крайней мере, был чистый. Делали дезинфекцию, клопов не

страница 104

приходилось кормить, как раньше. И уже ни холод, ни голод нам не угрожали. В Назарове в чем было преимущество - топливо прямо под ногами. Уголь. Чуть-чуть снимешь верхний слой земли и вот он, уголь. Конечно, не везде. Делать это запрещалось, но потихоньку все так поступали. Дерн снимут, угля нагребут и снова дерном прикроют. Все углем топили. Так что было хорошо.

Потом серьезно заболела мама. Весной 1945 года она была уже очень больна. Она исхудала, но никто не знал, что у нее опухоль. В ноябре она умерла. Похоронили мы ее на кладбище, место это только условно можно было так называть. Брат сколотил из ящиков гроб, и мы маму похоронили.

И остались мы в этой будке втроем.

А как там хоронили? Может быть, вы что-то больше помните? Мама все время была дома, а потом ее отвезли в больницу. У мамы были очень красивые волосы, длинная коса. Ее отвезли в больницу, и в тот же день она умерла. Мы привезли ее домой. В той самой будке на лавочке она и лежала. У мамы еще сохранились вещи из Латвии. Мы ее одели. У нее было очень красивое синее платье. Пришла к нам жена того самого Попова, сказала, чтобы платье это мы на нее не надевали, выроют. Оставьте нижнюю юбку, белую. Так в этой юбке и похоронили. Никаких похорон не было. Все, кто знал маму, пришли. Брат и его друзья вырыли могилу, в ноябре земля уже глубоко промерзла. Всю зиму мы с младшим братом стерегли могилу, потому что могилы разрывали. И весной мы посадили на этом месте черемуху, чтобы никто не знал, что это могилка, чтобы только мы знали.

А почему могилы разрывали? Вандалы. Для них не было ничего святого. Это не было кладбище, это было место, где хоронили людей. Повсюду бродили коровы. Но мы знали, что мама лежит под черемухой.

Приближался 1946 год. Зимой к брату стали приходить начальники - во что бы то ни стало хотели нас отправить в детский дом. Брат ни за что не отдавал нас. Помню, как он сказал: «Мы не голодаем и голодать не будем». Ни за что не хотел нас отдавать. Его даже силой принуждали. Так мы и остались. Слухи всякие ходили о детских домах, латыши рассказывали, кому случилось там быть. Разные ведь люди были, эти русские, - были хорошие, но были и страшные. И крапивой нас стегали, и камни в нас кидали. Брат вообще меня одну никуда не отпускал. Сказал: «Без меня никуда, если

хочешь пойти куда-то, только за руку с младшим братом». Там много девочек пропало. Тогда я не знала, почему, теперь-то понимаю.

Почему? Ну, их насиловали и убивали. Это был 1945 год... все годы такое случалось. В 1945 году, когда кончилась война... вообще-то новость эта до тех мест и не дошла, как будто война все еще продолжалась, приходили инвалиды, без рук и без ног. Они и были самые злые. Местные с нами смирились, увидели, что мы мирный, трудолюбивый народ, не воры. Там воровали все, как говорится, глаза выцарапают. Солдаты эти были ужасные: «Костылем убью фашистскую тварь!». Все там было. Какие мы фашисты, мы немцев и в глаза не видели. Нас увезли, и только потом началась война.

В 1946 году узнали, что сирот увозят в Латвию, но брат был старше, и уехать никак не мог. Из Красноярска приехали люди и стали собирать детей, приехали и в Назарово... я очень хорошо помню. Кажется, это были Лиепинып и его жена. Они могли забрать 100 детей, не больше. В Назарово съехались со всех концов в надежде уехать. Взяли только тех, что жили в Назарово и ровно 100, не больше. Хотя какая-то старая женщина, а может, и не старая, и девочка старше 16 лет спрятались под полкой, в багажном ящике. Нелегально все- таки двоих привезли. Довезли до Москвы. Трудно было с братом расставаться, он оставался. Мы тоже хотели остаться, мы, между прочим, и не очень хотели уезжать.

В Москве нас переодели - в одинаковые коричневые пальтишки, девочкам выдали платья. Все удивлялись нашему маленькому росту. Но за эти годы мы не подросли ни на сантиметр. Прожили там пять лет. Кусочка сахара не видели. Я сказала, что та каша вкусная была. Попробуйте сегодня дать ее ребенку. Лебеду ели, травы всякие, ягоды, все подряд, лишь бы с голоду не умереть.

В Москве нас хотели расформировать, оставить там, но Лиепиньш сопротивлялся, и всех нас по счету посадили в вагон и повезли в Ригу. Помню, как нам сказали, что мы еще в Азии и скоро будем в Европе. Приближались Уральские горы, чтобы дети не испугались. Ехали днем, и вдруг стало темно - проезжали через туннель. И когда стало светло, нам сказали, что мы уже в Европе. И вот рано утром нас будят - въехали в Латвию. Тогда еще стояли пограничные ворота. Ощущение было неповторимое. Наконец мы вернулись на родину. Когда миновали границу, женщина эта сразу же вышла и исчезла, чтобы не въезжать в Ригу с лишним человеком.

страница 105

В Риге нас трогательно встретили. Отвезли на улицу Кулдигас в детский дом, вымыли, избавили от вшей, хотя еще в Красноярске нас обработали, состригли мои светлые косички, которые мама так берегла. Насекомых не было, но сказано было постричь всех. Велели написать адреса родственников, я знала только адрес маминой сестры, его и написала.

Адрес родственников отца из Лимбажи, из Стиене я не знала. И тетя Анна из Вецуми за нами приехала. Я следила из-за угла и подумала: мама идет. Так они были похожи. Мы оторопели: мама или не мама? Она смотрит на меня и глазам своим не верит - ничуть за эти годы не выросла. Тетя Анна забрала нас, хотя у самой было четверо. Может быть, надо было, может, нет. Так и росли мы в семье. Они были католики. Отправили нас в школу. Между прочим, в Сибири я тоже ходила в школу.

Расскажу об одном эпизоде из жизни в Сибири, о котором забыла рассказать. Во вторую зиму пошла я в школу, мама меня подготовила, и пошла я во 2-й класс. Все было хорошо, но вдруг грянул мороз, а на мне шнурованные ботиночки, все дети стали прятаться, а я не поняла, почему. Оказывается, приближалась пурга. Ну, меня повалило и засыпало снегом. Пурга кончилась, все дети вернулись домой, а меня нет... А там были специально обученные собаки, которые находили человека под снегом. Руки, ноги - все обморозила.

На этом учеба моя той зимой и закончилась. Табель мне дали, что я окончила три класса, учила меня мама, она ведь была учительница. Так же и брата учила. Конечно, на русском языке, не на латышском. Латышский я знала настолько, насколько усвоила от мамы. Такое у меня было образование -три класса в русской школе, вместе с ругательствами и всем прочим. Но отметки у меня были отличные. Лучше, чем у некоторых, кто посещал школу регулярно.

В школе словесно нападали? Да. И даже учителя нас не защищали. И мы, латыши, стали ходить в школу компанией, человека три-четыре. Им ничего не запрещали — мы были фашисты и оставались ими. Были и хорошие русские, не могу ничего сказать. Но преобладали агрессивные и - необразованные. Просто темный народ. Оказалось, что были там дети каторжников или сосланных в ЗО-е годы. Злые они были. Высланные из Татарстана и из других республик Советского Союза.

А теперь я расскажу о том, как забрала нас к себе тетя. Пошлая в школу, в латышскую школу. Быстро

освоилась, все было хорошо. Училась хорошо. Школа была далековато, а обуви подходящей не было. Ходила я, ребенок, в дядиных больших танках. Чиненая шубка, книжки увязаны в платок. Так я ходила в школу, очень хотела учиться.

Наступил 1949 год, грозила высылка. И тут я заболела. Видно, из-за обуви. Что-то случилось с ногой, потребовалось хирургическое вмешательство. Лежала в Вилякской больнице. В палате со мной лежала девочка моего возраста, после операции аппендицита. Ее зашел проведать отец. И так он на меня зло смотрел, что мне стало страшно. А тут вошла тетя, увидела его и сказала: «Я хочу забрать тебя домой». Потом рассказала, что это тот самый человек, который велел вас вывезти. «Это он подписал документы об аресте твоего отца». Но человек этот не мог успокоиться, писал в ЦК или еще куда, что дочка Мускарса, дочь врага народа, живет в Латвии, что ее необходимо выслать. Ему ответили, что ребенок не отвечает за грехи отцов, и меня не тронули. Но под угрозой оказалась семья, где я жила. Приближался 1949 год, все знали, что будут опять вывозить. Что-то надо было делать. Дом тети Анны, где она жила с мужем и с четырьмя детьми, стоял на краю болота. Что-то надо было делать. И они построили бункер в болоте, и все мы там прятались. Там и картошка была, все богатство было там. Знали, что увезут, но не знали, когда.

А скота у них не было? Была скотина. На лугу стоял сенной сарай, там ее и прятали. Дом стоял пустой. Но трудились напрасно, за ними не пришли. Недалеко там станция, и мы слышали, как людей привозили, плач, причитания. Поезд ушел. И только тогда мы выбрались с болота. А тут другая напасть -всех сгоняли в колхозы. Еще до колхозов крестьян замучили непомерными налогами. Они каждый год выводили из хлева корову в счет налогов. Яйца сдавали, молоко сдавали. Продуктов не было, питались обратом, который привозили с молокозавода. Тетя списалась с родственниками отца - не могут ли они чем-то помочь?

Крестная моя, папина сестра, написала, чтобы обоих нас привозили в Стиене. Там условия были получше. Снова пошли в школу, учились с братом вместе. Все было хорошо. Там было не так строго, как в Вецуми, где у тети Анны спрашивали - а это кто такие? И тетя врала, что мы не высланные дети, а эвакуированные. А муж крестной был коммунист, работал в Стиене снабженцем, потом ему предложили место директора Лимбажской вальцовочной

страница 106

фабрики. И вместе с женой они переехали в Лим-бажи. Снова мы остались без крова. И хотя по годам мы были как бы взрослые, но росточка я была маленького, девчушка, одним словом. Потом организовался колхоз, и меня на попечение взяла одна женщина, я работала у нее дояркой и училась в школе.

Все бы ничего, если бы не мой упрямый характер. Партийный секретарь, комсомольский секретарь, такая Вия Вавере, агитировали меня вступать в комсомол, тогда, мол, меня в школу отправят, еще куда-то. Но папины родственники сказали: «Если вступишь, отец твой в гробу перевернется». Я тоже не была уверена в том, что надо вступать. И я не пошла. И осталась работать в колхозе. Но у меня пропала сестра, нет сестренки. Был уже 1950 год, говорили о какой-то амнистии, что можно выходить из леса. А мне и в голову не приходило, что она в лесу. Все эти годы сестра жила в лесу. Тогда говорили - бандиты, сейчас говорим - партизаны. И не она одна, много было единомышленников. И вот она вышла из леса. Когда сестра нашлась, у нас началась совсем другая жизнь. Оба с мужем они устроились

в Саулкрасти. Муж ее был армейский портной. Тоже лесной брат, в латвийское время шил офицерскую форму, был очень хороший портной. Уехали они в Саулкрасти и взяли к себе нас с братом. Места для жилья было немного, но все свои.

Младший брат как перестал расти, так и перестал. Парню 18, в армию пора, а в нем метр тридцать. Служил тут же, в Баложи, а когда приехал в отпуск, я его не узнала - рослый, красивый, стройный юноша.

Потом я вышла замуж. Казалось, такая же семья, и сами пострадали, отец мужа был кавалер ордена Лачплесиса, но от меня держались на расстоянии. Я понять не могла. Оказалось, что тогда в ходу были репрессии и против тех, кто имел дело с репрессированными. А если еще и семью завел! А Янис Тиммерманис женился на мне! Но жизнь текла своим чередом, все было хорошо. Я десять лет проработала директором пансионата «Рига-химмаш». Вдруг кто-то узнал, что я была репрессирована. «Человек с таким прошлым не может руководить коллективом», - сказал на собрании генеральный директор.

страница 107

Десять лет могла, и вдруг - не могу. Так мое прошлое перечеркнуло жизнь. Я должна была уйти с работы, с которой хорошо справлялась. До сих пор мое прошлое не дает о себе забыть. У меня трое детей. Старший сын Янис окончил восемь классов. Музыкант. Хотел продолжать музыкальное образование.

Поступил в техникум работников культуры, делал успехи. Из анкеты было известно, где была мать. И вот во время демонстрации он сказал: «Опустите этого Володьку пониже!». А вокруг полно было доносчиков. Тут же крестик возле его фамилии появился. В общежитии на Рождество он пел рождественские песни, какие мы дома пели. А на Новый год его отчислили. Как он плакал! Когда задали вопрос, за что отчислили, в ответ прозвучало: «А как вы думаете? Он будет дирижировать духовым оркестром. И когда ему скажут исполнить гимн, не начнет ли он играть «Боже, благослови Латвию!» ?» Второй сын окончил среднюю школу, собрался поступать на факультет механизации Сельскохозяйственной академии в Елгаве. Документы приняли, пошел сдавать экзамены. Все сдал, документы вернули. И дети репрессированы. Так и не получил он высшего образования. Взяли в армию.

А что случилось с вашим отцом? Нас сразу поместили в разные вагоны. Их вагоны, кажется, было их два, прицепили в самый конец нашего состава. Однажды утром все стали плакать, кричать. Пропали вагоны с мужчинами. Их отцепили и отправили в неизвестном направлении. Мы ничего не знали. Абсолютно ничего не знали до 1991 года, когда нам сообщили, что они реабилитированы. Умер отец в Томске, в 1942 году. Его замучили. Оттуда живым никто не вернулся. Не было никого, кто бы вернулся и рассказал. Абсолютно ничего не знаем. Просто сообщили, что умер. А как - неважно. Безусловно, замучили. Папа был очень сильный, крепкий человек, если его били прикладом, а он нас держал и не отпускал. Но и такого его замучили.

В 1962 году я приехала в Назарово к брату своему Константину. И конечно, к маме. Брат все это время ухаживал за могилой. Я очень хотела, чтобы брат вернулся. Но женился брат на сибирячке, а она ехать не хотела. У них было двое детей, и она не поехала. Брат приезжал, дважды жил по месяцу. Она писала жалостливые письма, и он вернулся. В 1983 году он умер.

А что случилось со старшим братом? В 1952 году он вернулся из Кемерово. Конечно, подавленный, покалеченный, но живой. Осел в Саулкарасти, где жила старшая сестра. Латыши остаются латышами, вытягивали друг друга. Ему было сказано - в отцовский дом и не показывайся, а то снова вышлют.

У брата были золотые руки. После Сибири любую работу может сделать. Пошел работать на стройку. До войны учебу не закончил. Начинал в Даугавпилсском педагогическом институте. Об институте больше и не думал, хотел поступить в строительный техникум. У него было свидетельство об окончании вечерней средней школы. Но не приняли. И он стал изучать все самостоятельно. Всю жизнь проработал прорабом. До самой пенсии. Несмотря на то, что учиться не дали. И у него бывали случаи, когда его вызывали, допрашивали. Старался ни одного лишнего слова не произнести, чтобы не сфабриковали очередное дело и не отправили обратно. Очень сдержанным человеком был мой брат.

И в конце хочу так сказать: зла у меня ни на кого нет. Те, кто это совершил, уже получили за все, а другие в этом не виноваты. Те же русские, кто живет здесь, среди них есть и хорошие люди. Пусть молодежь узнает хоть что-то, они ведь ничего не знают. 14 июня 1987 года, когда группа «Хельсинки-86» пришла к памятнику Свободы с флагами, мой старший сын тоже там был. Он приехал домой и сказал мне так: «Мама, там говорили о детях Сибири, ты же тоже там была, почему ты нам ничего не рассказываешь?». Я ответила: «Сынок, что я тебе могу рассказать? Если я тебе расскажу, а ты какого-нибудь русского изобьешь и в тюрьму угодишь. Лучше, если ты ничего не будешь знать». Я с детьми об этом не говорила, ничего не рассказывала. Вспоминать нелегко. Переживать можно, а рассказывать - это ведь не сказка. Было трудно, но как-то пережили. Благодаря заботе старшего брата, мама была очень заботливая, очень, очень хорошая была у нас мать. И средний брат меня защищал. Хочется, чтобы все семьи были такими же.

Господь нас хранил. Мама научила нас читать молитвы, когда мы были еще маленькими. Дома мы каждый вечер сложим ручки и молимся. Особенно по вечерам, когда солнышко садилось. Посылали привет Родине. Нам всегда казалось, что солнышко придет на родину и передаст от нас привет. Не дай Бог если что-то подобное случится, люди теперь не такие крепкие, какими были мы. Мы были здоровые, очень крепкие. И все же многие погибли.

 Muskare Janīna Ferdinanda m.,
dz. 1933,
lieta Nr. 15689,
izs. adr. Abrenes apr., Viļakas pag., Kuprava ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Nazarovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.06.09

Muskars Ferdinands Mārtiņa d.,
dz. 1896,
lieta Nr. 15689,
izs. adr. Abrenes apr., Viļakas pag., Kuprava

Мускарс Фердинанд Мартинович умер 2 7 45 в Севураллаге страница 129 Aizvestie дело P-6590

 ===================================================

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используемзапрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница  102 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.