14 06 1941

Медне Олита родилась в 1932 году.

 страница 38 том 2

Я Олита Медне. Утром 14 июня 1941 года нас разбудила мама. Я как сегодня помню - мы с братом оба болели, мама будит, на ней ночная рубашка, не успела одеться. Говорит: «Вставайте, уезжаем!» Мы не поняли, зачем надо уезжать. Смотрим - папа сидит в комнате у стола, какие-то дяди, что-то пишут. Мама только сказала: «20 минут. Одевайтесь, одевайтесь!», а сама не одета. Все плакали, вещи брать не разрешили, я ничего не понимала. Нас посадили в грузовик. Мама на ночную рубашку накинула пальто, так растерялась. Так и отвезли нас на станцию Торнякалнс, посадили в вагоны.

Вещей с собой не было. На другое утро двоюродная сестра узнала, что эшелон еще стоит, прибежала, принесла одежду и продукты. Мама вдруг говорит: «Это Эрика!». А сестра кричит: «Тетя, тетя!», бегает от вагона к вагону, до сих пор ее голос слышу. Мама велела Эрике принести наши вещи, она убежала, но, когда принесла, перепутала - чемодан с нашими вещами отдала папе, который был в другом вагоне, а папин отдала нам. Какая-то еда тоже была. Так мы и поехали. Помню только, что плакала, сесть на ящик с дыркой боялась. Было жарко, дети плакали, мы молча прижались к маме, ничего не понимали, папы тоже не было.

Привезли в Красноярск, оттуда в Канск, потом в какую-то деревню. Спать было негде. Из досок сколотили нары, вещи под нары сложили. Брат писал, как мы жили, - как поймали гуся, и оба потом мучились, что украли. Гусь забрел в комнату, я испугалась, хотелось есть, а ничего не было. И мы вдвоем... Мама пришла с работы, брат бросился к ней: «Я больше не буду, больше не буду!». Мама спросила, в чем дело - «Я гуся убил!». Мама удивилась. Но гуси там ходили по ули

цам, и каждая хозяйка знала своих наперечет. Назавтра в очереди у магазина уже пошли разговоры, что гусь пропал... А единственный мужчина, который был с нами, Вебере, сказал: «Не переживай, Оярс, я тебя научу и как свинью забить». Мама тут возмутилась: «Чему вы учите ребенка!»

А потом все вместе гуся этого мы съели. Надо было делиться с теми, с кем жили. А до этого проблем было много: почистить, перья спрятать, достать котел, сварить...

Отправили нас в школу. Русского языка я не знала, умела только считать и рисовать. Рисовала и местным картинки, за это можно было получить и кусок хлеба. Не помню, сколько мы там были, отвезли нас в Канск, посадили на пароход. Как долго ехали, не помню. Людей было много. Высадили в селе Лебедево. Страшное это было место, голод, в домах одни клопы. Собирали травы. Собирала я, мама с Оярсом ходили на работу. Если работы в тот день не было, сиди дома без хлеба. Когда всю траву выбрали, я сказала маме: «Бежим!». До этого три семьи уехали - Сембиныни, Кавалкины и госпожа Фрейденфелде с дочерью, сели на пароход, за ними уехали и мы. Достали у местных лодку - пароход загружался дровами чуть дальше. На лодке подплыли и в последнюю минуту сели на пароход, чтобы нас не поймали. На пароходе просили милостыню. У мамы на почве всех этих переживаний началась падучая, мы с братом попрошайничали, давали нам заплесневелый хлеб. Складывали хлеб в посудину, заливали горячей водой, плесень сходила, и мы его ели. Оярс, вероятно, рассказывал о том, как мы попали на пароход, как мама отдала капитану парохода обручальное кольцо, как она сказала, чтобы билет мы

страница 39

купили только за одну остановку до выхода. Вышли мы на берег - три семьи - Римейки, мы и госпожа Авота с дочерью. Мы сидели на берегу Енисея и ждали пароход, чтобы попасть в Подтесово, потому что там давали за работу продукты. А пока бродили по берегу Енисея с сумой, пароходик ходил раз в неделю. В Подтесове, пока мамы ходили в поисках работы, мы, дети, в буквальном смысле слова сидели под лодкой. Начальник, который строил дамбу, посмотрел на них, худых, голодных, сказал: «Ну куда я вас дену?» Но потом все-таки понял, принял на работу. Поселили нас в общежитии, жили там болгары и венгры, латыши - большое общежитие. Брат говорил же, что маму поместили в больницу - вся спина у нее была в нарывах. Потом и у нас появились язвы и в придачу дизентерия. Мама вначале не знала, что мы серьезно больны. А я еще ошпарила живот -опрокинулся котел, в котором варилась картошка. Лечили меня дома, мама об этом и не знала.

Мама вышла из больницы, врач ей сказала, что, может быть, мама сможет работать парикмахером, мама для нее в больнице что-то вязала, врач обещала даже комнатку. 13 апреля был мой день рождения, мою карточку отоварили, собрались печь оладьи, но пришел комендант и сказал, что маме предстоит ехать в Енисейск и она вернется через несколько дней - надо оформить кое-какие документы. Их всех взяли. Прошел день, два - мама не возвращается.

На Енисее тронулся лед, мы поняли, что мамы не дождемся. Когда лед прошел, приехал человек и сказал, что мама и госпожа Авота в тюрьме. Взяли по карточкам какие-то продукты, чтобы отвезти в тюрьму. Брат ездил, кажется, один раз, я три раза. Поэтому не могу смотреть фильмы, где показывают, как дети на пароходах прячутся. Я к маме ездила не на пассажирском пароходе, пряталась на грузовых, среди мешков. Пароход остановился посреди реки, на берег надо было выбираться на лодке. Ужасно боялась, как бы не отобрали продукты. Выбралась я из укрытия среди мешков, переправили меня на берег.

Был уже вечер, надо было еще узнать, где эта тюрьма. Так я в тот вечер до мамы и не добралась. Пряталась в канаве, под дощатым тротуаром, чтобы не украли продукты. Провела так ночь. Когда мы встретились, мама плакала, не хотела брать, говорила, чтобы ели сами. Попрощались мы, я села на пригорок и долго плакала. Ездила я к маме три раза.

Когда кончилась война, маму по закону о реабилитации выпустили, отсидела мама пять месяцев. Потом стали поговаривать, что ушлют в другое место, потому что дамбу построили. Отправили нас в Красноярск, обжигать кирпич. Там было три печи, мы работали на первой. С братом ходили на базар, продавали папиросы, нас поймали, мы снова прятались.

В 1946 году мама сказала, что детей везут в Латвию, я без нее ехать не хотела, но мама настояла, сказала, что скоро и сама приедет. Мы успели в последний вагон, отправлявшийся в Латвию.

Стояли в Москве, брат с ребятами ходил смотреть, что там и как, я не пошла. В Москве ждали, когда нас переоденут, потому что в таком виде в Ригу пускать не хотели. И в Риге нас к встречавшим не пустили, сразу же повезли в детский дом на улицу Кулдигас. Там нас вымыли, вычистили, переодели, и двоюродная сестра забрала нас, было это в 1946 году, в августе. В сентябре надо было идти в школу. Пошла в 6-й класс, брат в 4-й. Боялась, латышского языка не знала. Но была хорошая учительница, помогала. Вначале училась отлично, а в 1949 году сломала ногу. Начались проблемы из-за врачебной ошибки, делали несколько операций, до сих пор с этой ногой мучаюсь.

Выслали меня второй раз. В 1951 году снова начались разговоры о том, что высылают, понемногу. Брата в мае призвали в армию, уходя, он сказал, чтобы теперь я ничего не боялась, раз он служит. Я окончила школу, поступила в школу медсестер, вначале хотела при больнице Красного Креста, но меня не приняли, так как в автобиографии я написала все как есть. Мне сказали, что у меня туберкулез, и не приняли. Двоюродная сестра отвела меня к врачу, конечно, я была здорова, вина была в биографии. Поступила в медучилище при больнице Страдинь-ша. На втором курсе профессор Эзериетис сказал: «После окончания на практику не поедешь, я тебя прооперирую, ногу будем лечить». На этом и остановились. Было это в октябре. И вот однажды утром стучит соседка: «К тебе какие-то солдаты!». Спрашиваю у них: «Куда?» - «Туда, откуда приехала!». Взяла я свои лекции, внизу уже ждала «Черная Берта». В кухне на столе стоял ящик с яблоками, солдатик подтолкнул, чтобы взяла. Я ничего брать не хотела. Тогда он сложил яблоки в мешок, свернул одеяло с подушкой. Посадили меня в машину и отвезли в чека, на улицу Стабу. Оттуда в пересыльную тюрьму на улицу Виляну, откуда ребят

страница 40

забирали в армию. На углу улиц Виляну и Калну. Посадили в камеру одну. Сижу, думаю - что же дальше будет. Двоюродная сестра узнала, сложила в корзину продукты, валенки захватила, так как я была в капроновых чулках. Успокоила меня - она узнает, где я буду, и кое-что перешлет.

Некоторое время сидела одна, потом подселили девушку, Элгу Стуньке, не знаю, где она сейчас. Она меня боялась, я ее, обе думали, что специально подсадили, чтобы выведала. Потом разобрались, что обе сидим ни за что, она показала мне свои ноги -все в синяках. Она была старше меня. Училась в Молочном техникуме, приехала домой, узнала, что родителей выслали, якобы за то, что кормили лесных братьев. Возвращалась в техникум, и на улице ее взяли, стали пытать, где те, кого родители подкармливали. Били ее, пытали, в конце концов дали 25 лет. Когда она пришла в сознание, подала жалобу, и ее отправили в ссылку по месту жительства родителей. Потом сидели мы в общей камере. В ноябре посадили в поезд. Когда я сидела в камере одна, солдаты подходили и спрашивали: «Куда ты, ребенок, едешь?». Когда водили на прогулку, тоже

спрашивали: «Интересно, за что этого ребенка? Наверное, за хулиганство». Побывала я в пяти тюрьмах. Сидела и с воровками. Кто-то сказал, чтобы к решетке не подходила, - все отнимут. Болела я там, ноги болели, ангиной переболела - душно в общей камере было, кто-то выбил окно, простыла, поднялась температура.

В декабре вызвали нас на этап. До Енисейска ехали в кузове, на ветру - 375 километров. Со мной вместе была госпожа Зилгалве, помогла нести корзинку и одеяло. Высадили в Маклаково, на телегах довезли до Ангары, где она впадает в Енисей, так называемая стрелка на Ангаре, там строили лесопилку. И вот я с больной ногой шесть километров туда, шесть обратно. Никого не интересовало, что училась я на медицинскую сестру. Я заболела, и послали меня белить длинный коридор. Кисть была травяная, белила мелом, все руки изъело до кости. Мыть горячей водой нельзя было, только холодной. Наутро госпожа Зилгалве меня одевала, так у меня болели руки. Дали больничный, потом послали сушить дома. Там понастроили бревенчатые избушки, внутри железная печка и русская печь. Дали мне

страница 41

три, и я ходила из одной в другую. Роста я маленького, дрова длинные, колола дрова, топила. Когда закончила эту работу, велели замазкой окна замазывать, стекла вставлять. Потом бригадир отправил меня на берег бревна пилить. А бревна на земле, и колено мое не гнется. Не могу, говорю. Можешь, отвечает. Побежала к начальнику, тот забрал меня к себе - дочка его личико обожгла, я за ней ухаживала. А нога моя болела все больше и больше.

Был там инженер Кузма, он конструировал что-то вроде лодочек - подводные крылья. Он тоже был ссыльный, к нему приехала жена, хирург. Говорит мне: «Не могу смотреть, как ты мучаешься, отведу тебя к моей жене». Сказала, что не могу, куда я в Енисейск поеду, вещи мои у госпожи Зилгалве. Но он посадил меня в сани, у него была лошадь. Сибирь ведь построили ссыльные. Привез меня в больницу. Был еще один ссыльный, доктор Бендикс, немец. Посмотрел, здесь, говорит, такую операцию, сделать нельзя, могу только открыть. Вскрыл, выпустил гной. Как ты еще ходила, говорит. Рана открытая, такая и до сих пор, только меньше. Из больницы не отпустил, будешь, говорит, здесь работать. И стала я ему

помогать - диплом ведь у меня был. Каждую неделю ходила отмечаться в комендатуру, подписалась на 20 лет... Были там две сестры - Жения и Мария, мать их покончила жизнь самоубийством, чтобы девочек второй раз не отправили в Сибирь. Ей сказали, что если ее не будет, их не возьмут. Не помогло - выслали второй раз. И стали мы жить вместе. Жения была портниха, была там артель «Единение», швейная мастерская, парикмахерская, работали ссыльные. Вечерами мы вышивали платья, которые шила Жения, так подрабатывали. Потом я работала в парикмахерской уборщицей.

В 1952 году прибегает ко мне бывший директор филармонии и говорит: «Знаешь, Олита, я только что ходил отмечаться, прибыла машина с мороженой свининой и арестанты на поселение. И была там одна женщина, кажется, твое имя называла». Я бегом в комендатуру - приехала мама. Отсидела она пять лет, ее ко мне прислали. Прямым ходом, за вещами не пустили. И стали мы жить вместе с мамой. Сначала вместе с девушками. Хозяйка была хорошая, ей нравилось, когда мы по вечерам пели свои песни. У одной из девушек была гитара. Хозяйка говорила:

страница 42

« Спойте еще что-нибудь. Я не понимаю, но плачу, когда вы поете». Потом мы с мамой ушли жить в другое место. В артели работал итальянец, часовщик, познакомились. Вместе не жили, просто так. В 1952 году родился у меня сынок. В это время начали выдавать документы, с которыми можно было перемещаться по всему Красноярскому краю. Он говорит - бери документы и поезжай. Сказала, что без него никуда не поеду. Его, как иностранца, вызвали первым. Мы были ссыльные, граждане, голосовать имели право, у него и остальных - у болгар и других такого права не было. Я уже ждала сына, когда его вызвали в Красноярск и в Москву оформлять документы. Там ему предложили - или уезжай на родину, или вступай в партию и оставайся. Он написал мне, что на родине у него остались мать и брат, и он хочет уехать на родину. Он был старше меня, в Италии они находились в подполье, когда их начали преследовать, приехали в Советский Союз. А когда началась война, их арестовали как шпионов, сидел в тюрьме, потом его выслали в Енисейск.

А вы виделись еще когда-нибудь? Нет, не виделись, а брат встретил. Он служил в Москве, был у

него, он обещал вернуться, но мы так и не увиделись. Не знаю, жив ли он вообще...

Мама была со мной, когда в 1952 году родился сын. Мы были одними из первых, кого коснулась реабилитация, так как Оярс все время писал, чтобы нас отпустили домой, что он отслужил в армии, чтобы отпустили в Латвию. Сталин уже умер. Бендикс сказал, чтобы шла учиться. Я окончила курсы. Курсы длились восемь месяцев, мама с сыном, ему было уже четыре года, уехали домой. Я осталась доучиваться. Некоторое время работала на причале. Окончила курсы и в 1956 году вернулась домой. Сестрой работать не могла - мама старая, сын маленький, а сестрам платили мало. На две ставки работать не давала нога, и ушла я на фабрику. Через знакомых устроилась на «Латвияс берзс», начальник кадров был хороший, сказал - только инспектору не говорите, что были сосланы. Хотелось больше времени проводить с сыном, узнала, что в автобусном парке можно работать два дня, потом два дня дома. Устроилась и проработала 22 года в автобусном парке.

Так вот мы здесь и бьемся с долгами за квартиру - вдвоем с Оярсом остались...

Medne Olita Pētera m.,
dz. 1932,
lieta Nr. 16844,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Līvciema iela 15-1 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Kanskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.02.24

 Mednis Pēteris Brenča d., dz. 1900, lieta Nr. 16844, izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Līvciema iela 15-1

Меднис Пётр Бренчевич расстрелян в Усольлаге 11 5 1942 стр 493 Aizvestie дело 16844

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 2 , страница  38 ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.