14 06 1941

Лукина Илзе ( Лусе ) родилась 16 июля  1934 года в Валмиере.

Жили мы в Буртниеки.

страница 1175

Я Илзе Лукина, так меня звали в детстве. Родилась я 16 июля 1934 года в Валмиере, а жили мы в Буртниеки. Сначала отец снимал квартиру в Буртниекском имении. В Буртниеки был и дом дедушки, маминого отца, - «Секи». Ее сестра там все время жила после того, как нас выслали. В роковом 1941 году и мы перебрались в «Секи». Отец арендовал озеро Буртниеку и озеро Разнас в Резекненском районе. У него были работники, которые ловили рыбу. Каждую неделю возы с рыбой отправлялись в Ригу. Озеро Буртниеку когда-то было богато рыбой. Не то, что сейчас. Отец был агроном, выращивал рыбу, запускал ее в озеро.

13 июня 1941 года, как обычно, отправились все спать. Около пяти утра нас будят. Тогда никто и не знал, что такое Сибирь. Никто и не сказал, что брать с собой. Мама лихорадочно что-то хватала - детскую и мужскую одежду, все увязали в узлы. Посадили в грузовик и отвезли в Валмиеру. На станции мужчин увели, а одежды никакой у них не было. Телячьи вагоны уже ждали нас. Мужчины пошли в одну сторону, женщины с детьми - в другую. Когда уже сели в вагоны, мама вынула папину одежду, чтобы передать ему. Долго стояли, пока всех не привезли, но организовано, похоже, все было хорошо, потому что за столь короткое время тысячи людей оказались в вагонах. Внутри были нары. Когда спали, всем приходилось поворачиваться одновременно - такая была теснота. Маленькое окошко с решеткой. На станциях не выпускали. В углу была просто дыра, вместо туалета. Сколько-то ехали, но, видно, некоторые знали, что приближается граница, и, прощаясь с Латвией, плакали и пели. Но все время жива была одна мысль -это ненадолго, англичане придут на помощь, и мы вернемся домой.

Привезли нас в Ачинский район Красноярского края. Большой сарай, куда всех нас, рабов, запихнули. Из колхозов приехали выбирать работников. Тех, у кого дети были взрослые, уехали первыми. Грудные младенцы почти все в дороге умерли, их просто выкидывали, о том, чтобы хоронить, и речи не шло. Умершего оставляли там, где мы находились в это время.

Развезли по колхозам. Стояли брошенные дома, в которых никто уже не хотел жить, такие они были ветхие. Не помню, там уже были нары или сами мы сколотили, но на них мы спали. Вместе жили несколько семей. Мне даже кажется, что там, где нас поселили, русской печи не было, была только железная печурка. Как только мы пришли, ожили и клопы. Местные говорили, что клоп 10 лет может выдержать, останется жить. И это было что-то страшное. Сейчас даже представить себе нельзя, что это было. И есть нечего. Если бы знали, что повезут в Сибирь, еды бы побольше захватили, одежду подходящую. Все вещи, что у нас были, меняли на продукты. Все были уверены, что вот-вот получим какое-то известие или мужья напишут. А когда вещи кончились, начался голод. У кого их было больше, тот еще как-то тянул.

Наступила зима, а зимы там длинные, снежные. Природа, хоть и красивая, но суровая. Ходили на колхозные поля, раскапывали снег, искали полусгнившую картошку, это не разрешалось. Осенью нельзя было собирать ни колосья, ни оставшуюся картошку. Весной, когда появлялась трава, ели всякую подряд. Деревня - вдоль дороги дома стоят в ряд. Волки были, медведи, и змеи были. Удивительно, как нас змеи не покусали. Прежде чем переступить порог, надо посмотреть, нет ли внизу змеи. Рядом были остатки

страница 1176

сарайчика, туда по нужде ходили. И там надо было смотреть - нет ли змеи. По ночам слышали, как воют волки. У самих русских были очень высокие заборы вокруг дома, чтобы волк не мог забраться.

Летом мама работала на бревнах. Не знаю, что она там могла делать, - маленькая, худенькая. Никого не интересовало, можешь ты или не можешь, работай, и точка.

Кажется, мама сучья рубила. Я точно уже и не помню. Потом стали кое-что сажать. Хотя все время надеялись, что вернемся домой. Это была главная причина, почему мы и не старались что-то посадить, что-то сделать. В конце, когда картошка уже подросла... я этого не помню, сестра рассказывала, - ходили к русским менять очистки на хлеб, молоко. Некоторые брали, некоторые тут же на глазах выбрасывали. Они думали, что мы немцы. Из-за языка, что ли... Когда выходили на улицу, только и слышали: «Латышка-мартышка!», и камни летели в голову. Годы войны были ужасные. У всех мужья и сыновья были в армии, и они были уверены, что это мы виноваты.

Пошла в русскую школу. Вначале ни одного слова по-русски не знали, но освоили язык достаточно быстро, выбора ведь не было. И я пошла в школу. Ходила по тропке, но чуть в сторону и проваливаешься в снег по грудь. Я вечно барахталась в снегу, меня почему-то с тропинки все время сталкивали.

В школе вначале было нелегко. К счастью, все это стерлось в памяти. Осталось в памяти: главным предметом разговора во время игр был хлеб - сколько буханок хлеба можно сразу съесть и что бы мы съели еще.

Когда война кончилась, и отношение к нам со стороны русских изменилось. Постепенно они стали привыкать к мысли, что мы не бандиты. А во-обще-то их удивляло, что мы полем огород - ни к чему это. Земля там очень плодородная, чуть ли не черная, посадишь - все само растет, ничего делать не надо. Возле дома цветы не нужны. Хочешь цветов - иди в лес, в поле. В лесу рос то ли лук, то ли что, на зиму солили. Когда созревала черемуха, мы ели крупные, сладкие ягоды. В Латвии таких нет. Во рту, правда, делалось вязко.

страница 1177

Мама ждала известий от отца. Была уверена, что он напишет. Когда, наконец, в Латвию можно было писать, то оказалось, что и там никто не знал, что с ним.

Его в 1942 году расстреляли. Приговор вынесла тройка. Тройка решала: одного расстрелять, второго - не расстреливать. Без суда. В Москве. Этого мы не знали, сейчас только выяснилось.

А что было дальше? Я в детстве очень любила все жирное. Могла съесть миску масла и еще молоком запить. А сестра ела плохо, вероятно, поэтому в поезде я чуть не умерла, еды ведь не было. Началось какое-то жуткое кровотечение, надежды, что я выживу, не оставалось. Меня заставляли глотать какой-то животный жир. Сестра говорит: «Чудо, что ты осталась жива». Ей было не так тяжело, она довольствовалась малым, а я любила жирное.

Телефона там не было, не знаю, как в 1946 году узнали, что детдомовцев до 18 лет повезут в Латвию. Идти до Ачинска было довольно далеко -20 километров. И вот мы втроем - еще одна девочка из Валмиеры, Рута Берзиня - собрались и пошли. На полпути я так устала, что дальше не хотела идти, и сестра почти согласилась вернуться, но Рута не отступила, и мы все-таки дошли. И вот в 1946 году нас, оборванных, повезли домой. Теперь я кое-где читаю, что стыдно было открывать двери вагона, так страшно мы выглядели - вшивые, оборванные.

Ехали домой долго, но счастливо добрались. В Риге поместили нас в детский дом, и я заболела. Думали, тиф, положили в больницу, постригли наголо. Сестру уже увезли в Цесисский район, мамина подруга Александра Петерсоне взяла ее к себе. Когда я выздоровела, забрали и меня. Так что в школу я пошла только в октябре во 2-й класс. В школе было так - как только переступала порог, сразу же начинала думать по-русски. Дома все говорили по-латышски, а я, когда в школе, так по-русски. Таблицу умножения спрашивают, я сначала подумаю по-русски, потом отвечаю. До 4-го класса все мы были отличниками. Только писать по-латышски не умела. Окончила Лиепскую семилетнюю школу. Было мне уже 17 лет. Но во время войны многие в Латвии не посещали школу, так что в классе были и мои одногодки.

А в 1949 году стали всех вывозить второй раз. Увезли и тех, кто нас принял. Я окончила четыре класса, и поехали мы в Буртниеки, к маминой сестре, в «Секи». Мама иногда писала, но это был еще 1949 год, никому нельзя было говорить, что

мы получаем письма из России, читали тайком. Пробыла я там года полтора, но как-то нехорошо мне там было. Надо было помогать доить коров, электричества не было, керосиновая лампа. Мне говорили, что керосин надо экономить, не разрешали учиться. Брат маминой подруги был здесь, и я написала ему. Они сказали, чтобы приезжала, и я приехала обратно в Цесисский район, окончила там школу.

В 1953 году Сталин умер, к власти пришел Хрущев, и маме разрешили вернуться. Мама приехала сюда, в эту квартиру. Сестра вышла замуж, пришла жить к мужу, а я за ней как нитка за иголкой. И мама приехала. Народу оказалось слишком много, и ее не прописали, сказали, квадратура не позволяет. А куда ей идти, если обе мы здесь? А по соседству жила отъявленная коммунистка, она каждую неделю жаловалась, что в квартире живет человек без прописки. И сестра регулярно платила штраф - 10 рублей. В конце концов маму прописали, и жила она здесь. Мама до самой смерти верила, что отец жив, думала, может быть, у него появилась новая семья. Она так и не узнала, что отца расстреляли еще в 1942 году. Умерла мама в 1976 году от рака.

А как сложилась ваша дальнейшая жизнь? После семилетки год проработала в Валке, поступила в вечернюю школу. Сестра окончила среднюю школу, вышла замуж, и я приехала к ней. В Валмиере пошла в вечернюю школу, в 9-й класс, работала продавцом в универмаге. Отработала год или полтора, или два года. У сестры был сын, няньку найти было трудно, да и в магазине что-то не заладилось. И я целый год нянчила племянника.

Потом работала с глиной, работа трудная, все время на ногах. Потом работала в «Союзпечати». В 10-м классе, после Нового года, школу бросила, ни на вечеринку сходить, ни в кино. А было мне уже 22 года.

В «Союзпечати» проработала 28 лет. Там мне дали двухкомнатную квартиру. Я вышла замуж, у меня две дочери. Старшая архитектор, работает по специальности, младшая - повар. А так как старшая вышла замуж в Кулдигу, я, чтобы дочка могла работать, приехала к ней. У нее два мальчика. Живем мы, правда, отдельно, но в пяти минутах ходьбы друг от друга. Уж больно много от мальчишек шуму. У ребят школа через дорогу, так что там все в порядке. Иногда приезжаю в Валмиеру - все-таки родной город. Никогда не думала, что придется так далеко от него жить.

Дети Сибири ( страница 1175, том 1 ):

мы должны были об этом рассказать... :
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ;
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

The Occupation of Latvia [videoieraksts] = Оккупация Латвии :
(1917-1940 годы) : видеофильм / реж. Дзинтра Гека ; авт. Андрис Колбергс.

Точный год издания не указан
[Диск включает 3 части: 1 ч.: 1917-1940 годы ; 2 ч.: 1941-1945 годы. ; 3 ч.: 1946-1953 годы]На обложке ошибочно указан исторический период: (1917-1940 годы), относящийся только к первой части.
Весь рассматриваемый период: 1917-1953 годы
Регионы: PAL