14 06 1941

Лаува Янис 

родился в 1938 году в Сидгундской волости, в родительском доме Талавас.

В Сибирь нас выслали 14 июня 1941 года, мне было три года, так что дорогу почти не помню.

Из жизни в Сибири помню отдельные эпизоды, но так как мама последние годы жизни провела с нами в Риге,

вечерами она вспоминала какие-то эпизоды и пересказывала их мне.

Как вывозили из дома и саму дорогу не помню.

страница 1081

Я Янис Лаува, родился в Сидгундской волости, в родительском доме «Талавас». В Сибирь нас выслали 14 июня 1941 года, мне было три года, так что дорогу почти не помню. Из жизни в Сибири помню отдельные эпизоды, но так как мама последние годы жизни провела с нами в Риге, вечерами она вспоминала какие-то эпизоды и пересказывала их мне.

Как вывозили из дома и саму дорогу не помню. Помню, были в Дзержинском районе Красноярского края. Привезли нас на голое место. Как обычно в русских деревнях, дома стояли в ряд. За последним домом нашли яму, где и обосновались. Было лето, жарко, мама натаскала из леса хворосту, прикрыла половину ямы хворостом, чтобы было куда спрятаться.

В Дзержинске в 1941 году умер наш брат Мар-тинып, которому в момент высылки было всего восемь месяцев. Так как маме есть было нечего, и для Мартиньша не было молока.

Мама рассказывала, что в первое время с едой было очень трудно. Во-первых, взрослые не верили, что придется провести там долгое время. Об этом не говорили. Распродали и обменяли все, что было, и местные этим пользовались, так как за приличную одежду можно было получить килограмм или ведерко картофеля. Все надеялись, что война вот-вот кончится и мы вернемся домой, надо только

потерпеть.

Мы ходили в деревню попрошайничать, мама еще рассказывала, что со мной беда была невелика - я познакомился с женщиной из столовой, и она меня каждый день кормила, ходил я туда часто, и она мне еще давала с собой для братьев.

Когда мы оказались в детском саду, условия там были лучше, чем в нашей

землянке. Зимой мы перешли жить к соседям, в их землянку, там была дерновая крыша, было тепло, но спали как селедки в бочке. И клопы заедали, ни одну ночь не спали спокойно, все чесались. А в детском саду спали мы в кровати, кажется, нам на троих выделили одну кровать, но мы с Валдисом попеременно спали под кроватью.

В холода, когда на улице было минус 60 градусов, мы никуда не выходили, в сенях была большая печь. Когда ее топили, мы вставали в очередь, чтобы забраться в нее, погреться. Кто устанавливал регламент, кто командовал, не знаю, но я там тоже пару раз побывал. Залезать надо было по двое, согреться и уступить место следующим. Такая вот была жизнь в детском саду.

По правилам, в детский сад принимали и детей ссыльных, у кого не было родителей. Я не знаю, как маме удалось оформить, что взяли и нас. Бывать у мамы разрешалось, но всех одновременно не отпускали. Юрис мог ходить каждый раз, а мы, младшие, только в установленное время.

По какой же причине вы там оказались? Вы же жили с мамой? Причина была одна - мы буквально голодали, в доме не было ни крошки. Мама рассказывала, что все запасы были проданы, никто просто так ничего не давал, так что мама была довольна, что смогла устроить нас в детский сад, сохранила

всем троим жизнь.

Накануне 1946 года я пошел там в 1-й класс, но ярких воспоминаний школа не оставила. Проблем не было, русский язык знали, все говорили без запинки.

В 1946 году, когда нас привезли домой, мы говорили, что одели нас в форму Сталина - в сюртучки с высоким воротом. Одели нас, чтобы

страница 1082

показать, что Россия о нас, о сиротах, заботилась. Запомнилось еще - когда мы подъезжали к Москве, уже не было никакой еды. И мы, не знаю, по какой причине, очень долго стояли в Москве. Это было летом, вагоны с детьми перевели на запасные пути. А когда было получено разрешение на отъезд, нам привезли очень много хлеба, загрузили в вагон целую кучу «кирпичей», и приехали в Ригу мы сытые.

Повезли нас в Пардаугаву. Будучи уже взрослым, я там долго работал. Думаю, что было это на улице Кулдигас, дома, окруженные садами, один дом был национализирован, там открылся детский дом. Детей было много. И жили мы там, пока нас не стали разбирать родственники. Благодаря мамочке, которая из Сибири, зная, что нас повезут, писала своим сестре и брату, что детей увезли, чтобы их встретили и воспитывали. Кажется, в детском доме мы провели две недели, пока родственники, наконец, не договорились между собой. Смотрели на нас с опаской - сибиряки, преступники, как бы собственной семье не навредить. Меня принял сын папиной сестры, потому что сама сестра была уже старая и жила с сыном в Аллажи, но и их в 1949 году вывезли. Они знали, что будут вывозить, я в тот день не пошел в школу. Когда за ними приехала машина, меня в списках, к счастью, не было. Они спросили: «Кто такой?». На что хозяин ответил: «В гости зашел». «Чтоб тут же исчез!»

Им дали час на сборы, и они нагрузили полную машину продуктами, одеждой, в доме остались пустые шкафы. Все уже было приготовлено, так как они знали, что их вывезут. Я отправился в Сидгунду к маминому брату, где жил Юрис. Прихожу - дом пустой, никого нет. Когда стемнело, из леса пришел Юрис. Дома никого не было, ни маминого брата, ни бабушки. У маминой сестры был детский паралич, работник из нее был никакой, ее не взяли. Бабушку, которой было 80 лет, взяли, мамину сестру не взяли. Когда я пришел, тут же появился сосед, русский, и представители сельсовета - описывать имущество. Я видел, как они сортировали вещи, все, что помещалось в карман, - бабушкины золотые часы, золотые часы с цепочкой, принадлежавшие маминому брату, все поделили и рассовали по карманам. Была и смешная ситуация. Мамина больная сестра и умственно была немного отсталой, она принесла из кухни ведра для воды и сказала: «Вот еще. Это тоже возьмете?». Это им не понадобилось, велели отнести обратно.

Так мы остались втроем. Мне, как младшему, выпало смотреть за хозяйством, старшие ходили в колхоз работать. Выручка было «громадная». А так как мы были привилегированные - Юрис был трактористом... в конце года привез два или три мешка с зерном, вот и весь заработок за год. Большинство колхозников оставались должниками, а он как тракторист заработал эти пару мешков. Я, окончив в 1954 году седьмой класс, пошел в ремесленное училище, выучился на штукатура и стал работать.

В 1957 году, когда вернулась мама, Юрис служил в армии, а я учился в строительном училище. Мама прислала телеграмму. Я пришел встречать ее на вокзал, встал возле входа и стал смотреть. С 1946 по 1957 год я маму не видел, не было у меня ни малейшего представления, как она выглядит. Выходят женщины. Маму не узнаю. Уже все вышли, но нет ни одной, кого я мог бы назвать своей мамой. Начал уже беспокоиться, оказалось, что она вышла через вторые двери, идет по перрону и зовет: «Янитис!». Подумал: «Если уж меня так зовут по имени, значит, это мама».

Как она выглядела? Я ее не узнал, она была старая, седая. Да и не помнил я, как она выглядела, когда мы из Сибири уезжали. Мама жила в Риге у своей крестницы, нянчила двух ее детей, потому что сюда, в отцовский дом, ее не пустили, да если бы и пустили, она бы не пошла, не могла

страница 1083

все это вынести. Потом-то иногда мы проезжали мимо, посмотреть, как здесь все выглядит. В доме нашего отца...

Что вы узнали о своем отце? Что с ним произошло? После войны мама писала в Москву, просила, чтобы ей сообщили, где отец, что с ним случилось. Первый ответ - отец жив и осужден на 15 лет, если она хочет с ним уехать домой, пусть приезжает и мучается вместе с ним. Потом еще писала, чтобы разрешили с ним связаться. Ей запретили. Когда она в 1957 году приехала в Ригу, мы в бюро ЗАГС получили свидетельство о смерти отца - он умер в 1944 году от воспаления легких. В 2003 году я был в архиве и взял копии всех документов матери и отца.

В деле отца было множество лжесвидетельств жителей Сидгунды. Это было серьезное преступление - он был айзсаргом, и 21 апреля 1942 года был зачитан приговор суда - смертная казнь, и отца расстреляли. Так что все время они врали. Расстреляли его в Соликамском лагере. В деле матери записано - виновна в том, что была женой арестованного, за что сослана в Сибирь на 15 лет. Таково было заключение прокурора, она должна была понести наказание вместе с ним. Только после смерти Сталина, когда шла всеобщая реабилитация, в конце ноября 1956 года маме разрешили вернуться домой.

Должен сказать, что об этом мама рассказывала очень скупо, она считала, что это может помешать моей карьере, я не должен всего знать. Я окончил

институт, работал на руководящих должностях, поэтому мама считала, что правильнее будет ничего не рассказывать. Хотя был один эпизод - когда я был директором учреждения, первым его руководителем, настаивали, чтобы я вступил в партию. Нажим был чрезвычайно силен, мол, если я не вступлю в партию, лишусь должности директора. И я дал согласие.

Меня все поддержали, характеристика была положительная, но когда я дошел до Кировского райкома партии, попал в руки нашего уважаемого Горбунова, который был первым секретарем райкома, одна из членов комиссии, старая революционерка, засомневалась в моей биографии, никак не могла понять, что случилось с моим отцом. Меня научили, и я сказал, что нас эвакуировали. «А куда отец делся?» Не знаю, говорю. - «Этого не может быть! Если бы вы были рабочий, я бы поверила, но вы человек интеллигентный, вам наверняка мать рассказывала, кем отец был, что делал. Я это выясню, отложим прием до следующего раза!»

На следующем заседании, спустя довольно долгое время, она с огромным удовольствием поднялась и сказала: «Дорогие члены комиссии, его отец был айзсаргом, и он хотел инфильтрироваться в нашу организацию. Следует рассмотреть и его соответствие на работе, как такой человек вообще может воспитывать нашу молодежь?!». С каким триумфом все это она произносила! Может быть, потому мама мне ничего и не рассказывала - об отъезде из «Талавы» моя память трехлетнего че-

страница 1084

ловека не сохранила ни одного эпизода. Безусловно, это очень грустно, сегодня я это сознаю. Когда мама несколько раз начинала что-то рассказывать о жизни в Сибири, о том, как жили в «Талаве», я вечно отмахивался: «Потом, потом! Сейчас мне некогда!». К сожалению, это «потом» так никогда и не наступило. Мама заболела и больше ничего рассказать мне не могла.

После того, как Латвия вновь обрела свободу, я начал хлопоты по возвращению собственности. А поскольку я жил и работал в Риге, побывал в Министерстве внутренних дел, получил все документы и поехал к председателю колхоза с просьбой освободить мой дом, так как я собираюсь здесь жить. Здесь была большая ферма, сто коров, в доме жили пять семей. Случилось так, что здесь были сконцентрированы лейкозные коровы, и председатель обещал через год хлев освободить, а с жильцами я должен разбираться сам, ему деть их некуда. Так что большинству жильцов мне пришлось помогать приобретать квартиры или жилую площадь, чтобы они освободили помещение. В 1998 годуя вышел на пенсию, перебрался сюда, здесь и живу по сей день.

Lauva Jānis Voldemāra d.,
dz. 1938,
lieta Nr. 16263,
izs. adr. Rīgas apr., Sidgundas pag., Tālavas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.06.09

Lauva Valdis Voldemāra d.,
dz. 1935,
lieta Nr. 16263,
izs. adr. Rīgas apr., Sidgundas pag., Tālavas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.06.09

Lauva Juris Voldemāra d.,
dz. 1933,
lieta Nr. 16263,
izs. adr. Rīgas apr., Sidgundas pag., Tālavas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.06.09

Lauva Mārtiņš Voldemāra d.,
dz. 1940,
lieta Nr. 16263,
izs. adr. Rīgas apr., Sidgundas pag., Tālavas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.

страница 584 книги Вывезенные Aizvestie - умер в 1941 году

Lauva Emīlija Jāņa m.,
dz. 1906,
lieta Nr. 16263,
izs. adr. Rīgas apr., Sidgundas pag., Tālavas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Dzeržinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.11.12

Lauva Voldemārs Jāņa d.,
dz. 1902,
lieta Nr. 16263,
izs. adr. Rīgas apr., Sidgundas pag., Tālavas

страница 584 книги Вывезенные Aizvestie  - расстрелян 17 06 1942 в Усольлаге

Дети Сибири ( том 1 , страница 1081  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.