14 06 1941

Кубулиньш Гунарс родился в 1931 году.

( страница 1022 )

Мы пасли коров.

Смотрим - через луг идут какие-то люди.

Подошли к нам, сказали, что надо уезжать.

Пришлось собираться.

Мама плакала, плакала мамина сестра - все были взволнованы.

Стали собирать вещи, взяли какую-то одежду, каравай хлеба, кусок мяса. Я, мальчишка, подумал - о, повезут куда-то, покатаюсь, ситуация-то для меня необычная. Сложили вещички, отвезли на повозке к машине. Кажется, поехали в волость, за три километра, там взяли отца. И поехали мы на станцию в Гулбене.

Моя мама Берта Кубулиня была айзсаргом, отец Албертс Кубулиньш - командир роты айзсаргов. В этой связи нас и арестовали. В Гулбене отца увели, меня с мамой - в отдельный вагон. Не помню, сколько стояли на станции - день или два, потом поехали. Когда переезжали границу, все плакали, пели «Я буду петь о тебе, земля отцов». Случалось, в дороге останавливались, кто-то ходил за кипятком. Принесли «кирпичик» - хлеб с непривычным вкусом. Помню, в ведре принесли суп. Кто-то ел, кто-то нет, мне есть хотелось, и я ел. В вагоне были нары, или полки, в два этажа. Я лежал возле окна. На окне решетка. Почти ничего не видно, но смотреть хотелось. Вместо туалета в середине вагона была дыра. Туда и ходили, кто-то прикрывал одеялом, кто-то пальто, чтобы хоть полукультурно было...

Когда поезд ехал, смотрел, где он кончается, -далеко-далеко. Сколько было вагонов, не знаю, но состав был длинный, тащили его два локомотива.

По дороге видел огромные поля, огромные болота, потом какая-то деревня, люди одеты плохо, скотина тощая. Узнали, что началась война. Шли вагоны с боеприпасами, с войсками. Наш поезд стоял и пропускал военные эшелоны. Попали мы в Сибири в Красноярскую

область, на станцию Ачинск. Там нас высадили. Из колхозов на интересных телегах приехали за нами. Впереди две лошади, бока у повозки высокие, похожие на ясли, впереди решетки. Усадили несколько семей. Мы оказались вместе с семьей Янсонс. Отвезли нас в Березовский район, в деревню Свищево. Развезли по домам. Помню, вышла деревенская женщина, нож вынесла, большой такой косарь, и смотрит на нас. Так и поселили нас у той госпожи с ножом... Потом поменялись куда-то. Начался брюшной тиф, болели все без исключения. В то время умерло, может быть, треть людей, может, больше. Брюшной тиф похож на дизентерию, высокая температура. Все время бредишь... Мама заболела в сентябре, ее увезли в больницу, я остался дома. Забрался в утолок, ручки сложил, молю Бога, чтобы маму не забирал. Как молятся, я не знал, но молился. Прошло какое-то время, заболел и я. Отвезли в центральную больницу Березовского района. Положили рядом с мамой, но она уже бредила - что приехал отец, что есть машина, что домой пора ехать. Меня она узнала. Потом я ее больше не видел, у меня тоже поднялась температура, хотелось есть. В палате были и мужчины, и женщины. Были и такие, у кого остались только кожа да кости... Они ничего не ели, были очень слабые. В больнице лежал я долго. Когда вышел, надо было возвращаться в то же село. Когда я уезжал, медсестра кому-то про меня сказала: у этого мальчика умерла мать... Так в больнице я узнал, что моя мама умерла. Пока я лежал в больнице, вещи наши обменяли на продукты. Я пришел домой, а у меня ничего нет, надеть нечего; латыши собрали кое-что, дали. И тогда-то начались самые мучения. Сил у меня никаких. Пошел пилить дрова, притащил немного из леса. 

Kubuliņš Gunārs Alfrēda d.,
dz. 1931,
lieta Nr. 20202,
izs. adr. Valkas apr., Pededzes pag., Mežmalas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Berjozovskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.06.09

Кубулиньш Алфред Оттович умер 3 2 1942 в Севураллаге - страница 638 Aizvestie

Kubuliņš Alfrēds Otto d.,
dz. 1900,
lieta Nr. 20202,
izs. adr. Valkas apr., Pededzes pag., Mežmalas

Kubuliņa Berta Alvīne Sīmaņa m.,
dz. 1909,
lieta Nr. 20202,
izs. adr. Valkas apr., Pededzes pag., Mežmalas ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Berjozovskas raj.

Кубулиня Берта Алвиновна  умерла 12 12 1941  в Сибири - страница 638 Aizvestie

 страница 1023

( страница 1023 )

Потом появились огромные повозки с углём, делили уголь, можно было сколько-то получить. Помню - склонился в лесу над бревном и не могу подняться, пилу тащить нет сил.

В следующем году - в 1942-м - пошел в школу. Русского языка не знал, что-то бормотал, остальные смеялись. Научился разговаривать, читать, писать. Если вынужден - куда денешься. Вместе с русскими ребятами ходили ловить рыбу. Мимо протекала большая бурная река Туба. Дойдешь до середины, на ногах не удержаться.

Что-то из еды латыши мне давали. Недолго пробыл сторожем в амбаре, сидел по ночам. Амбарщик был инвалид, он меня подкармливал. Помню, там были четырехугольные отверстия для вентиляции. Залезал, доставал горсточку гороха или конопли. Был еще такой случай. Приближались Октябрьские праздники, у пионеров обычно была торжественная линейка. Один дул в трубу, другой бил в барабан. А у них ни трубача, ни барабанщика не было. И я сделался на один день пионером - сидел в углу и бил в барабан, в трубу дула учительница. Мне даже дали галстук. Но это было и все. Я же считался фашистом. Дальше стало совсем невмоготу - ни надеть нечего, ни еды нет. Пошли работать в колхоз. У каждой бригады был домик, где весной жили рабочие. Землю пахали трактором. Мне поручили боронить. Вставал рано, шел работать. Там, по крайности, суп давали. Местные брали из дому, мне от этого ничего не доставалось. Все они спали на нарах, а я грязный, вшивый, кто меня пустит... Забирался в уголок под нары, там и спал... Вши страшные... Был на мне какой-то пиджак,

когда снимал, вши так и сыпались. Кончили боронить, ушли на сено. Поехали на луга. Рубили жерди, на них складывали сено, я подъезжал, мужики вилы воткнут, и я увозил. Там у меня тоже ничего не было, давали кое-что от себя, этим и обходился. Они пекли круглые булки - калачи, толщиной с колбасу. Были сушки, были шанежки - что-то похожее на пиццу. Местные, может, и зарабатывали что, мне ничего не платили, ничего у меня не было. Да и у местных - у кого было, а у кого и не было. Наступила осень. Весь хлеб обмолотили, стал я ходить собирать колосья. У меня было маленькое одеяльце - с четверть большого. С ним и пошел. Прискакал председатель, отобрал одеяльце, колосья высыпал, отругал, да еще кнутом по спине огрел. Со слезами вернулся домой. Я был вынужден воровать, хотя воспитан был по-другому. Есть хочется, а взять нельзя. Но долго ли вытерпишь? Жить как-то надо! Пошел на картошку, с краю поля набрал, сунул за рубашку, сварил... Хозяйка ничего не сказала... Не мешок же принес. Если поешь как следует, то и жить можно. Школу бросил. Помню учительницу Веру Рыбак. Со мной вместе была Скалбе, теперь Инара Лагздиня, живет в Талсы. Когда мама умерла, мне было 10 лет, это было осенью 1941 года. В детский дом я попал в 1943 году, тоже осенью. Там я был одет, сыт, учился, там жизнь была хорошая. У меня тогда одна мысль была - как поесть, как выжить, о том, чтобы вернуться на Родину, я и не думал... В детском доме кормили хорошо. Быт - дети были разные, как что не нравится - «латыш, куда летишь», навалятся втроем, надают тумаков. Но дети есть дети.

страница 1024

Были и друзья. Ссорились, дружили. Были и такие, кто курил, «кончик» можно было обменять на хлеб. Помню, был у нас и еврейский мальчик, сбежал он. Его отловили, привели. Детский дом находился на другой стороне Березовки.

Летом или осенью 1946 года сказали, что из детских домов повезут детей в Латвию. Отвезли в Красноярск, поместили в школе глухонемых. Обратно вместе со мной ехали дети Домбровскиса, Инара Скалбе. Поселили нас на улице Кулдигас. Латвия была совсем другая, чем то, что видели мы там... Первый раз увидел мужчин, шагающих строем и поющих песни. Не помню, долго ли был там. Болело у меня правое ухо. Было это в ночь Лиго - вышел на улицу, вокруг костры, поют. Потом родственники забрали меня из детского дома. На родине жила мамина сестра. Приехала, оформили все документы, там было строго. И уехал я с ней в «Межмали» Педедзеской волости. Оттуда меня и увезли в 1941 году. Пошел в школу. Учился до 25 марта 1949 года. Зимой я не очень аккуратно посещал школу, надо было работать в лесу. Мамина сестра жила одна. 25 марта я собирался возить песок, дорогу надо было подправить. Уехать не успел. Во двор въехал парторг поселка Танишев и еще кто-то. Сказали, что надо собираться, опять уезжать. Мне ничего не сказали, я не понял - мне тоже собираться? Мне уже было 18 лет, собрал хлеб, мясо, одежду, одеяло. Никто не торопил. Я все сложил, а мамину сестру увели одну, меня, слава Богу, в тот раз не взяли. Сын маминой сестры работал в Алуксненской МТС. На другой день я поехал к нему. С ним вместе был такой Паулс Балтиньш, того взяли еще ночью.

Двоюродного брата не взяли, и мы с ним уехали - кто знает, может, и его ищут. Поехали обратно в Педедзе, но на полпути он вышел и пошел к подружке. Приехал я в «Межмали», а там уже «истребители» ждут, спрашивают: «Привез?» - «Кого привез?» - « Ну, Эвалдса Кубулиныпа». Говорю, и не видел такого. Спросили меня, где был. Так двоюродного брата и не взяли. А я стал работать в Алуксненской МТС, сначала прицепщиком, потом на молотьбе. Мой приемный отец умер 30 января 1942 года. Забыл название лагеря. С реабилитационными бумагами прислали и фотографию отца, и вырванную из паспорта мамину фотографию. Там было написано, когда умер. Где маму похоронили, не знаю. В Сибири после того не был - служил, потом семейная жизнь, не получилось съездить. Были такие, кто ездил, я там не был.

Из-за ссылки в жизни у меня никаких проблем не было. 18 лет проработал в «Латвэнерго», и там никаких проблем не было. Единственное - когда начали возвращать собственность, я не мог вернуть дом в Педедзе, так как приемный отец меня официально не усыновил, мне не полагалось. В Алуксне у меня был дом деда, на улице Меркеля. Оформлял документы, ходил на собрание, на комиссию. Там сказали - ничего не знаем. Я говорю - меня выслали, мне полагается! Это был единственный неприятный момент. Потом-то ходил, оформлял. Интересно было бы побывать в тех местах, куда меня выслали. Но вернуться в детство - нет. Жить - нет. Моя соседка недавно съездила в Томский район, куда ее выслали, в Парабель, говорит, сейчас они там живут хорошо, красиво. Ну, видно, как где.

Если бы не русские сибиряки, многие не вернулись бы, не выжили. Местные были люди отзывчивые, добрые. По сравнению с теми, что здесь, в Латвии -не коммунисты, никого не признают, только себя. Какие-то такие. А сибиряки - шапку долой, были даже лучше кое-кого из латышей. Если видел, что у тебя нет, - отдаст последнее, хоть и у самого не густо. Они работали в шахтах, ну откуда у него будет больше, чем у нас, - сварит какой супчик, но обязательно и мне даст. В колхозе на сенокосе со мной делились, если бы не давали, разве бы я выжил? У латышей и у самих ничего не было! Латыши бы и дали, да давать было нечего. Многие меняли вещи, а когда они кончились - ничего больше не было.

Я не надеялся вернуться, я об этом не думал. Думал, где и как бы поесть. Было воспоминание - на Родине я был сыт. Желание вернуться было, но надежды не было никакой.

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 1022  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

Meklējot Madonas apr., atrasti 550 cilvēki