14 06 1941

Криевиньш Паулс  Адольфович родился в 1935 году.

Я родился 3 мая 1935 года.

В семье был ещё брат, родился в январе 1934 года.

Отец был волостной секретарь, родился в 1899 году, мама домохозяйка, родилась в 1896 году.

14 июня 1941 года, я помню, утром приехала машина. 

Мама ушла к соседям, отец нас разбудил и, скорее всего, сказал им, где мама,

потому что они поехали и привезли её.

 ...

После войны стали переписываться с Латвией.

Мама узнала - если в Латвии есть кто-то, кто берёт детей ,

детям давали разрешение вернуться,

но нельзя было брать из семей,

только из детских домов.

Поэтому мама устроила нас в Томске в детдом.

...

Мама интересовалась судьбой отца,

писала в Министерство внутренних дел Латвии.

И получила из чека ответ, что отец умер 30 августа 1944 года от склероза сердца.

Krieviņš Paulis Ādolfa d.,
dz. 1935,
lieta Nr. 14836,
izs. adr. Rīgas apr., Ropažu pag., Pietēni ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Parabeļas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.09.15

 Krieviņš Guntis Ādolfa d.,
dz. 1934,
lieta Nr. 14836,
izs. adr. Rīgas apr., Ropažu pag., Pietēni ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Parabeļas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.09.15

Krieviņa Emma Mārtiņa m.,

dz. 1896,
lieta Nr. 14836,
izs. adr. Rīgas apr., Ropažu pag., Pietēni ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Parabeļas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.01.20

Krieviņš Ādolfs Paulis Jēkaba d.,
dz. 1899,
lieta Nr. 14836,
izs. adr. Rīgas apr., Ropažu pag., Pietēni

Криевиньш Адольф Паулс Екабович

расстрелян в Усольлаге 7 4 1942 Aizvestie страница 582

Дети Сибири ( том 1 , страница 1005  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

страница 1005

Я родился 3 мая 1935 года. В семье был еще брат, родился в январе 1934 года. Отец был волостной секретарь, родился в 1899 году, мама - домохозяйка, родилась в 1896 году.

14 июня 1941 года, я помню, утром приехала машина. Мама ушла к соседям, отец нас разбудил и, скорее всего, сказал им, где мама, потому что они поехали и привезли ее. Брат чуть старше меня, он рассказывал, что была какая-то армейская машина, на всех четырех углах дома стояли солдаты с винтовками.

Я помню, что на них были шапки с шишечкой, тогда была такая форма. Дали время собраться. В чемоданы сложили одежду, которую в Сибири потом продавали, чтобы купить продукты. Родственница узнала от соседей, принесла кусок копченого мяса, у нас у самих никаких запасов не было. Хозяйство мелкое, одна или две коровы. Сколько нам дали времени, не помню, а потом повезли всех четырех с чемоданами. Вся скотина, собака - все осталось. Трудно говорить об этом.

Привезли в Ригу, кажется, станция была Шки-ротава, посадили всех в один вагон, всю семью вместе. Потом чекисты пришли, отцов забрали, остались матери с детьми. Плач, брат рассказывал, что и стреляли, он слышал, - может, кто пытался убежать. И поехали мы в этих товарных вагонах, тряслись.

Может быть, давали какой-то жидкий суп, питьевую воду давали. Поехали, и об отце ничего не знали, думали, что их посадили в другой вагон и сзади прицепили. Но оказалось, что никуда не увезли, первый допрос был здесь же, в Даугавпилсе и пытали местные, на латышском языке. Так что их вагон

остался здесь. Может, их позже увезли, не знаю. Однажды с нашим вагоном что-то случилось, начал трястись, дребезжать, когда состав отошел от станции. К счастью, поезд остановили и что-то исправили.

Привезли в Томск. В дороге чем-то кормили. В Томске пересадили на баржу и поплыли мы вниз по течению на Север, сначала по Оби, потом по Томи и Парабели. В барже была течь, но до конца как-то добрались. Причалили.

Местным пропаганда внушила, что привезли фашистов и, по рассказам, они кричали: «Фашисты! Фашисты!» и забрасывали матерей и детей комьями земли и навоза, потому что камней там не было.

Разместились на берегу, потом мама устроилась уборщицей в школе. Дали маленькую комнатку, и только благодаря тому, что мама получила такую работу, мы выжили. Там был общий стол, и она подбирала остатки, и ходила доить маленькую белую коровку, и отливала нам каплю молока. Конечно, были и болезни, брат болел, лежал на дощатых нарах. Читал и учился при открытой печной дверце, потому что электричества не было.

Было это в Томской области, в Парабельском районе, поселок Высокий Яр, колхоз назывался «Искра».

В 1946 году, когда я уезжал, я уже окончил четыре класса, значит, поступил осенью 1942 года, вероятно, через год я что-то по-русски уже понимал.

Отрицательно нас приняли только вначале, потом отношение было разным, к кому как относились. Мы жили в доме у страшно верующих людей, каждый вечер они молились и крестили углы.

страница 1006

Был у нас один мужчина, но скоро его забрали, был еще Улдис Кураловс, бесшабашный был, русских терпеть не мог, он тоже пропал. Так что в Высоком Яре мы остались одни - одна семья. Помню, как ходили в ригу за половой, пекли из нее, что-то варили. Весной был суп из лебеды и крапивы. Мама варила хвощ.

В речке и в озере рыба была, но ловить было не на что. Из проволочки делали крючок, из ниток уду и ловили мелкую рыбешку, потом ее солили. Вероятно, был магазин, соль можно было купить и хлеб. Зимой у нас на троих были одни валенки, так что в холода выйти мог только один. Маме каждый месяц надо было ходить в комендатуру. В архивном деле есть такая карточка, что с 1941-го по 1956 год, когда она вернулась, мама каждый месяц ходила расписываться, что она не сбежала. Мы жили в каморке при школе, что было большим плюсом,

нам никуда не надо было ходить. У брата шалило сердце, но он стал серьезно заниматься спортом и выправился. Когда мы приехали, у нас были распухшие лица, это было все от голода. Не припомню, но не было там ни докторов, ни лекарств. Как мама знала, так и лечила. Мне было 12 лет, и до 18 лет я не проглотил ни одной таблетки, так что Сибирь, видно, меня закалила. Здесь ходил в школу, даже пальто не нужно было, там сухо, континентальный климат, и минус 50 градусов так не чувствуешь, как здесь, в Латвии; здесь и при 40 многие бы замерзли. О поездке в Латвию я и не думал, я был маленький и не понимал, где мы и почему, но мама, конечно, надеялась - и надеялась встретить отца. С родственниками до 1946 года как будто переписывались, но редко. Письма посылали, но деньги отправить было невозможно, маленькие посылочки после войны тоже стали получать.

страница 1007

Во время войны и местным жилось несладко, все мужчины были призваны в армию, остались только инвалиды, и тех наперечет. Лошадей там не было, запрягали коров. Школьную буренку тоже надо было на озеро на водопой гнать. И у нас вода была из той же проруби, потому что колодцев там не было, водопровода тоже. Летом надо было драть кору для дубления и вязать ее в пучки, за это что-то платили. Помогал заготавливать сено для школьной коровенки. Не помню, чтобы зимой работали, в лес не ходили, страшно было ходить там, где летом молотили.

В лесах жили медведи. Весной обходили картофельные поля, собирали промерзшую картошку, пекли. Картошка была мучнистая и считалась деликатесом. Мама тоже сажала картошку, но она была горькая, чистили, но очистки не выбрасывали, грызли, а потом и ели - ничего не выбрасывали. Помню, к маме приехали в гости Милда Эргле и матушка Салиня из Ропажской волости и привезли черные лепешки, вероятно, из мякины. Во время войны никаких выстрелов там, конечно, не слышали, только из рассказов знали, что где-то идет война, а там полная тишина; ни радио, ничего.

После войны стали переписываться с Латвией. Мама узнала: если в Латвии есть кто-то, кто берет детей, детям давали разрешение вернуться, но нельзя было брать из семей, только из детских домов, поэтому мама устроила нас в Томске в детский дом. Там было плохо, помню, надо было с русскими драться, и на берегу реки у меня украли ремень.

Пробыли мы там недолго, весной я окончил 4-й класс и в сентябре нам разрешили вернуться, так что в детском доме мы были только летом. Мама договорилась с какой-то латышкой, которая нас увозила, дала ей немного денег, чтобы купила нам одежду, но та ничего не купила, так что приехали мы оборванцами. Сначала нас привезли в Таллинн, потому что ехали мы с эстонцами, и эстонская группа была ведущая. Помню, как приняли эстонцев, и нас тоже покормили, дали хлеба. Сопровождающая из Таллинна привезла нас в Ригу и передала тете.

В Риге пробыли недолго, отвезли нас в Ропажи; меня к тете и дяде, брата в другой дом - к дяде.

Хоть нас и разделили, но жили мы рядом, в школу часто ходили вместе. В Томске из детского дома писали маме письма на газете, складывали треугольником и отсылали без марки, так хотелось вернуться к маме, но мама, конечно, ни одного нашего письма не получила.

Расставание с мамой радости не доставило, стали даже думать, зачем надо было уезжать, если мама оставалась. Я жил у тети и каждый вечер молился Богу, чтобы вернулись мама и папа, тосковал все время. Если бы вместе с мамой, все было бы по-другому. У тети детей не было, я чувствовал себя очень одиноким, но сколько ни молил Бога, не помогло. С мамой переписывались, у меня и сейчас хранятся несколько писем. Ей было трудно, но она верила, что ее отпустят и она еще вст^/е-тится с отцом. В архивном деле записано, что она сослана на 20 лет. Родственники писали, чтобы маме разрешили вернуться, но приходили одни отказы.

Только после смерти Сталина, в 1956 году ей разрешили вернуться. Помню, что не было сильно крепких объятий, не знаю, то ли разлука была слишком долгой, но особой радости мама не выразила. Вероятно, была подавлена, что отца нет. Грустной не была, но слезы радости, думаю, пролила бы, если бы все были вместе.

Мама интересовалась судьбой отца, писала в Министерство внутренних дел Латвии. И получила из чека ответ, что отец умер 30 августа 1944 года от склероза сердца.

Нашей семье повезло, что из четырех трое вернулись, и все это благодаря той школе, там у нас было жилье, маму ценили, она была трудолюбивая, все умела. Летом у нее было много цветов, у русских раньше цветов не было. Когда она вернулась, попросила отдать нам наш дом, так как дом был на ее имя, председатель сельсовета ответил, что он не против, но отправил документы в район, а в районе отдать дом не разрешили.

К тем, кто вернулся из ссылки, относились не очень по-доброму. Дом ничем особенным не выделялся - бревенчатый, сейчас весь развалился, и мы устроились жить в хозяйственной постройке. Землю и то, что осталось от дома, вернули в 1989 году, к счастью, в нем никто не жил, так что придти сюда и жить не составило большого труда.