14 06 1941

Крастиня Айна ( Далберга ) родилась в 1933 году.

Родительский дом Глазниеки находился в Крустпилсской волости.

Сейчас я здесь и живу.

Krastiņa Aina Kārļa m.,
dz. 1933,
lieta Nr. 14527,
izs. adr. Jēkabpils apr., Krustpils pag., Glāznieki ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Nazarovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1955.07.08

отец Крастиньш Карлис Янович умер в Вятлаге 4 7 1942 страница 283 Aizvestie

Krastiņš Kārlis Jāņa d.,
dz. 1896,
lieta Nr. 14527,
izs. adr. Jēkabpils apr., Krustpils pag., Glāznieki

страница 991

Родительский дом “Глазниеки” находился в Крустспилсской волости. Сейчас я здесь и живу. О тех временах помню многое. Я ходила в 1-й класс. Вместе с нами жили бабушка и дедушка, их тоже забрали. Хорошо помню отца, сестер.

Жили мы хорошо. Я пасла коров, но утром выгоняла скот бабушка, мы сначала выспимся, потом шли пасти. Папа работал на станции Крустпилс, на работу утром ездил на велосипеде до станции Айвиексте, потом на поезде. Часто его провожали. В воскресенье папа брал нас, и мы шли осматривать поля. Были такие красивые поля пшеницы. Отец и все мы переселились сюда в 1935 году, когда дедушка отписал дом и землю моему отцу Карлису. До этого мы все четверо - мама, папа, я и сестра - жили на станции Крустпилс, где у нас на втором этаже была квартира. Когда переселились в “Глазниеки”, папа докупил земли. У него как у железнодорожника была хорошая зарплата. До этого он много лет проработал на станции Засулаукс и на пять лет уезжал в Орел зарабатывать, тоже на железной дороге. У него были средства, чтобы достроить дом, - пристроили еще две комнаты, он хозяйничал. Была земля, железнодорожникам хорошо платили. Мама была дома. Нас было четверо детей, когда высылали, младшей сестре было два года, старшей десять. Мне было восемь лет, и я все хорошо помню.

Папа в ту ночь - с 13 на 14 июня - был на работе. Его взяли прямо на станции, он видел, что на запасные пути подают эшелоны, что на окнах вагонов решетки. Когда папа приехал домой, он сказал маме: «Не волнуйся, Мария, я знаю, куда мы едем, мы и там сможем обеспечить детей». Маме сказали, сколько

килограммов вещей можно взять. За ней с пистолетом все время следовал солдатик, какой-то южной национальности. Собиралась мама сама, бабушка помогала. Ей было уже за 80, но и она должна была ехать. Когда мама начала меня одевать - одно платье, второе, третье, я спросила, зачем столько, ведь лето. Но мама знала, что с собой можно взять всего 250 килограммов.

Папа сидел за письменным столом, приводил в порядок документы, просили ли его что-то показать, не знаю. Помню еще: мы уже сидели в машине, еще не на улице, папа постучал по крыше кабины и попросил разрешения сходить в дровяник и взять два топора и пилу! Он понял, что повезут нас куда-то на север, где придется пилить деревья. Ему позволили. Топоры и пилу положили в машину, куда они потом делись, не знаю.

Три дня стояли на станции Крустпилс, сидели в вагоне. Когда я пришла в Торнякалнс, посмотрела на вагон, который там теперь поставили, точно могла сказать, где мы спали - на втором этаже возле окошка. Точно такой вагон... Папа с мамой пошли к начальству, просить, чтобы бабушку и дедушку не увозили, они понимали, что родители не выдержат. Им разрешили, но с одним условием - что родители не вернутся в свой дом. Не знаю, кто передал, - но на станцию на лошади приехала папина сестра Отилия Круминя, которая жила возле Куки, и забрала их к себе. Папа был человек энергичный, ходил и просил, пока не добился. Мужчин, конечно, поместили в отдельный вагон. Это все знают. Мама пошла проводить бабушку, на руках несла младшую сестренку. Бабушка сказала маме, чтобы она спрятала ее под одеяло, но мама сказала: «Я по-

страница 992

думала и решила - нет!» Так бабушка и дедушка и остались. Во время войны они возвратились в свой дом, но в 1942 году оба умерли. Так мы больше их и не видели.

Запомнился интересный эпизод - папа был на работе, а мама загрузила его портфель пачками сахара. И случайно портфель оказался у папы, и он прислал его к нам в вагон. Еще и сейчас вижу солдатика, который несет этот портфель. И там была записка: «Сахар потребуется тебе и детям, но пользуйся внимательно!». В один из пакетов он вложил свои золотые часы на цепочке, которыми наградили его в Засулауксе за хорошую работу. Часы очень пригодились, когда заболела младшая сестренка. Мама обменяла их на жиры. Она знала, что нужно, чтобы мы не заболели цингой.

Еще помню. В углу, в полу вагона была дыра. И женщины искали, к чему бы прикрепить простыни, чтобы отгородить это место. Были и подростки, мальчики, были дети, которые стеснялись.

Подолгу простаивали на станциях. Иногда разрешали сходить за водой, но с охраной. Навстречу ехали эшелоны с солдатами, с танками. Ехали долго, сколько, не могу сказать. За Красноярском повернули налево, высадили на станции Ададым, в поселке Назарово. Высадили, и за нами приехали на телегах из колхозов, стали спрашивать, кто что умеет. Дети, которые пришли посмотреть на фашистов, все время жевали. Сейчас жвачку жуют, а тогда кедровую смолу, это было полезно. Нас отвезли в Краснополянский совхоз, мама умела доить, у нас дома было шесть дойных коров. Мама стала работать дояркой.

Жили во времянке, ходили к маме, смотрели, что она делает. Росли там полые стебли. Срывали, через них можно было попить молока. Не помню, как зимой мы снова оказались в Назарове. И начались голодные годы. Маме надо было накормить четырех детей. Мама работала на фабрике, где сушили картошку для армии, и мы рано утром подбирали

страница 993

картофельные очистки, которые можно было сварить. Хлеб давали по карточкам и очень мало. Мама всем нам отрежет по кусочку, намажет жиром, дольку чеснока воткнет. Жир она выменяла на одежду. В свободные дни она ходила за 30 километров по деревням, меняла. В 1943 году, когда мне исполнилось десять лет, мама сварила картошку к этому кусочку хлеба и сказала: «У Айны сегодня день рождения, ей на одну картошечку больше». На станции Ададым была мельница. Мама узнала, что при мельнице есть подсобное хозяйство, где выращивают скот. Пошла к директору. Когда директор узнал, что мама латышка, тут же принял ее на работу. Нам дали комнатку, где мы жили с одной немецкой семьей - с женщиной и мальчиком. Это было в двух-трех километрах от центра. Мама ухаживала за скотом, за собаками, лошадьми. Нам доставалось немного мякины, мы настаивали ее на воде, на дне получалась гуща. Мы пасли гусей, свиней. Там было много собак, выращивали для армии, из шкур делали шубы. Мама сказала, что умеет выделывать шкуры. За всякую работу бралась, лишь бы нас накормить.

Русского языка мы не знали, но 1 сентября мама отвела нас в школу. Помню, как учила русский. Учительница показывала мячик и говорила: «Это шарик». Больше ничего не помню. Так прошли трудные, голодные годы, годы войны. Когда мама еще не работала в подсобном хозяйстве, мы жили вместе с двумя семьями и госпожой из Риги, и у нее от голода умерло двое детей. Фамилию ее не помню. В Риге они жили очень обеспеченно. Помню ее лицо. Она ходила в черном платье, она не могла работать, и есть им было нечего. Сколько могла мама дать нам, четверым, и еще ей, столько и было. Она не могла идти работать. Мама умела доставать. Это было ужасно, когда она утром не встала... Она не умела ничего достать, дети умерли... У нее с собой ничего не было, да она и не сумела бы пойти и обменять или что-то украсть. Мама ходила на колхозное поле, приносила турнепсы. Когда мы были уже в подсобном хозяйстве, я ночью ходила помогать маме - если какая-то скотина пала, мы шли, откапывали, мыли мясо. Еда была. Были и такие, кто на это не был способен. А наша мама все могла, она боролась за нас и вытянула нас.

Кончилась война. Связались с Латвией, с папиным братом. Он сразу же, как только началась война, пришел в дом. Не знаю, почему он не хотел нам помочь. Мама стала писать своей маме, отцу,

которые жили под Ляудоной. Мамин брат Петерис Страдиньш, учитель, пытался связаться с людьми, которые жили в нашем доме, где было все наше имущество. Там в помощи ему отказали. Бабушка - мамина мама - продала корову и прислала нам деньги, чтобы мы в Сибири купили себе корову. Присылали посылки с едой. Мы купили черную корову, стало легче.

В 1946 году мамин брат, Петерис Страдиньш, приехал к нам в Сибирь. Он был директором Абельского детского дома, что за Плявиняс. Он слышал, что Министерство образования организовало группу для поездки за детьми-сиротами. Он вызвался, встретился с Аусе, был и третий человек, только вот фамилию не припомню. Получил разрешение от Кирхенштейнса. Кирхенштейнс одобрил это, сказал, что дело очень нужное. Так он нам рассказывал. В Риге получил деньги, чтобы купить вагон, в котором привезти детей. Деньги положил в чемодан. Приехал в Красноярск. Еще он рассказывал, что, когда приехали в Москву, какое-то учреждение запретило поездку. Смеясь он рассказывал, что посидели они втроем в гостинице, выпили бутылку и решили, что обратно не поедут, будь что будет! И приехали в Красноярск. Там уже объявили в детских домах, стали собирать детей. Петерис учился в свое время в Петербурге, в студенческие годы заболел костным туберкулезом. Мама когда-то рассказывала: их в семье было двое, учиться мог только один, мама пошла работать, Петерис поехал учиться. И вот он приехал - никогда не забуду, как он вышел из вагона на станции Ададым. А в Сибири, когда пройдет дождь, очень скользко. И он сказал: самое ужасное, что не могу я по этой земле со своей хромой ногой ходить. День или два пожил у нас, забрал Инту, Балду, Агру в Красноярск. Я осталась с мамой. Почему? Мама одна оставаться не хотела, на что Петерис ей сказал: «Не волнуйся, иди на вокзал, покупай билет и поезжай домой, никто ни о чем не станет спрашивать, хоть тебе и надо отмечаться». Мама каждый месяц ходила отмечаться. Она продала корову, ликвидировала хозяйство. За день до отъезда к нам пришел комендант. Постучал, я вышла. «Где мама?» - «Моется». - «Моется - в дорогу собирается!». Не помню, сказала ли я об этом маме. Мы в тот же вечер пошли на минусинский поезд, к которому цепляли вагоны до Ачинска, потом их цепляли к московскому поезду. Мы купили билеты, и тут сзади подошел комендант и мили-

ция, и маме на руки надели наручники. На этом наша поездка закончилась. Маму в наручниках вел милиционер. Я шла по другой стороне. Она повернулась и пошла мне навстречу через улицу. Милиционер говорит: «Стой, стрелять буду!». А мама ему в ответ: «Стреляй в меня, не забудь и про дочку!». Он ничего не сделал. Мама подошла. Я дождалась приговора суда - два года тюрьмы и возвращение на место ссылки. Мамин брат отвез меня к бабушке, в Ляудону, в «Ратитес». Там я пошла в школу. В этой школе работала и жена Петериса Раиса, и сам Петерис. С директоров его сняли, несколько раз вызывали, допрашивали. В вагоне одна мама спряталась под полкой и приехала в Ригу. Он в дороге это заметил, но ее не высадил. Мама отсидела два года, вернулась в Назарово. Мне было у бабушки нелегко, да и мама не хотела жить одна. Ей было сказано, что в ссылке она пробудет 25 лет.

И я охотно одна поехала в Сибирь - дядя купил мне билет, это было в 1948 году, мне уже было 14 или 15 лет. Учебу продолжила в русской школе.

Мама очень часто болела, условия были сложные, я перевелась в вечернюю школу и пошла работать...

С мамой мы прожили в Сибири до 1956 года. Я окончила десятилетку, вечернюю школу. Работала на кирпичном заводе, на сушке кирпича, потом стрелочницей на железной дороге. Когда Сталин умер, как раз работала стрелочницей. Училась на курсах.

Маму освободили, реабилитировали в 1955 году. А так как мне до окончания техникума оставалось полгода, она меня дождалась. И мы вместе поехали домой. Я получила направление в «Воркутадор-строй», но выездное пособие не взяла, так как знала, что мы уедем в Латвию. Попытались вернуться в свой дом, так как оттуда нас выслали. Родственники, которые там жили, очень этому противились. По решению сельсовета, маме выделили комнату, и она там осталась, вступила в колхоз, работала. Я уехала в 1-й дорожно-строительный район, строила дорогу из Лиепупе в Айнажи. Сначала работала «десятником», потом прорабом. Так началась моя жизнь в Латвии.

Дети Сибири ( том 1 , страница 991  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.