Кирсис Янис родился в 1932 году.

Янис Кирсис родился 7 марта 1932 года в Алое Валмиерского уезда по улице Юрас 46.

Отец был волостным писарем, мама учительствовала в Алое.

Ķirsis Jānis Oskara d.,
dz. 1932,
lieta Nr. 15056,
izs. adr. Cēsu apr., Cēsis, Gravas iela 4-3 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Kozuļkas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.05.18

Отец Кирсис Оскар Янис  Арнолдович расстрелян в Севураллаге 3 8 1942 года страница 176 Aizvestie дело 15056 , 43908*

Ķirsis Oskars Jānis Arnolda d.,
dz. 1899,
lieta Nr. 15056,
izs. adr. Cēsu apr., Cēsis, Gravas iela 4-3

Янис Кирсис, родился 7 марта 1932 года в Алое
Валмиерского уезда, улица Юрас, 46.
Отец был волостным писарем, мама учительствовала в Алое. Там мы жили, пока мне не исполнилось
три года. Потом мама получила место в Даугульской
основной школе. Там мы жили до 1941 года. Отец
работал в Ладе и Поциемсе ревизором.
Когда пришли русские, работу отцу не дали. Он
вышел из айзсаргов и перебрался в Ригу. За полгода
сменил три или четыре места работы. У немецких репатриантов купили дачу в Сигулде, на улице Гауяс, 5.
Больше у нас ничего не было. После Риги отец устроился работать в Цесисское главное лесничество.

В 1941 году, когда закончили школу, поехали к папе
в Цесис – улица Граву, 3. 13 июня до самого вечера
гуляли по городу, везде было тихо и спокойно. 14 июня
около пяти утра все мы еще спали. Раздался стук и в
окно, и в дверь. Никто не понял, что происходит. Откройте, сотрудники внутренних органов!
Посмотрел в окно – стоит солдат с винтовкой,
второй с пистолетом и один в штатском. Вошли и
объявили, что в связи с международным положением нас переводят в Валкский уезд, дали 15 минут на
сборы. Мы, что же, конечно, мы перепугались, чужаки так торопили. Отец хотел забрать свою лучшую
одежду – нет, это запрещено.
Всю постель связали в узел. Вещи наши были в
Даугули. На мне были короткие штаны и сандалии.
Было мне тогда девять лет.

Собрались за 15 минут. Действовали
они грубо. Наши три узла перекинули через борт. Подхватили и меня, забросили
в машину. Упал я на дно кузова, дыхание
перехватило, думаю – все, конец. Отвезли в Цесис, в казармы у рампы. Велели
разделить вещи – мужские отдельно.

Сказали, что в вагоне поедут маленькие дети, ехать
будет неудобно. На окошках вагона, куда нас посадили, были решетки. Когда вошли в вагон, все стало
ясно – никакая не Валка, путь предстоит дальний.
В обоих концах вагона были двухэтажные нары, в
стене дыра и сток. Завесили простыней. Простояли
сутки. Поехали в Валку, забрали людей, поехали в
Валмиеру – снова забрали людей. Оттуда в Иерики, Ранку, Гулбене. Между Ранкой и Лизумсом есть
подъем, на который локомотив взбирается с трудом.
Позже выяснилось, что человек ножом вырезал в
полу дыру и сбежал. Нас остановили, русские ходили,
стреляли, ругались.
В Гулбене простояли около суток. Оконные решетки перекрыли еще одной решеткой. Родственники о нас ничего не знали. Мама написала две записки,
выкинула в окно. Мимо шла какая-то женщина, подняла. Так мамина сестра узнала, что с нами случилось
и где мы.
Из Гулбене дорога повела в Мадону, оттуда в
Плявиняс и в Даугавпилс. Там наши вагоны поставили рядом с мужскими, женщины стали выкликать фамилии мужей. Я отца не видел, мама тоже не видела,
но голос его слышали, они переговаривались. Отец
подошел к окну и сказал, чтобы мы не волновались,
все будет в порядке, он верит новому правительству.
Представляете?
За Даугавпилсом прямой путь в Россию. Ехали
вокруг Москвы. Приехали в Нижний Новгород.
Там в шесть утра Левитан сказал, что началась война. Ехали почти месяц. На больших
станциях нам давали пшенную кашу
и формовой хлеб – кирпичик. За водой ходили сами.
Привезли в Ачинск. Согнали в
старые зерновые склады, всю ночь

страница -958

лил сильный дождь. У женщин на руках младенцы,
вокруг охрана. Там было ужасно… Еще в дороге началась дизентерия, понос. На складах нас уложили на
цементный пол. Наутро с мальчиком пошли посмотреть территорию. Заросли кустов и куча, прикрытая
брезентом. Поднял брезент – голые ноги. Выгрузили
трупы. Там были поляки, румыны, болгары, евреи,
украинцы – весь букет национальностей.
На третий день женщины решили спросить у
коменданта, куда делись мужчины. Мама вожаком
и еще человек десять с ней. Разговор был короткий.
Сидели три чекиста в погонах. Один встал – что
надо? И – если в течение двух минут не покинете
помещение, всех расстреляем.
Потом приехали из колхозов, как торговцы за
рабами. В рот, правда, не заглядывали, но сначала
забрали лучших и тех, у кого были взрослые дети.
Нас на лошадях повезли в Козульский район, в
колхоз «Шадрин». Там у местного жили неделю,

потом велено было перебраться в дом «раскулаченного» – без окон, без дверей. Сказали – вот здесь
будете жить. Как жить? Зима близится. Осенью,
когда молотили, достали соломы, набили мешки,
заткнули окна. Вместо двери сшитая из тряпок в
два слоя штора. Достали пустую бочку от солярки,
из нее сделали печку.
Зима 1941/42 года была очень холодная. Меся-
ца три мороз был около 40 градусов. Представьте –
жить в таком доме! Воровали в селе жерди, топили
и день и ночь. Все равно все замерзало.
Как мы выжили? Бог уберег. Надо было ходить
на работу, теребить лен, льняное семя очень похоже
на конопляное. Достали ступку, толкли, это была
единственная пища, еще жмых, который давали
скоту. Как-то до января дотянули. В колхозе было
отчетное собрание. Пошли спрашивать, сколько мы
заработали. Председатель колхоза Медведев как отрубил – фашистам хлеба не будет! Дорога широкая,

идите, куда хотите! Аминь… Дня четыре там еще
пробыли. Где-то отыскались маленькие санки, сложили на них тряпье и отправились за 18 километров
в сельсовет. Дотащились. Ноги у всех обмотаны
тряпками, все в лохмотьях, щеки впалые – наполовину мертвецы. Вероятно, какую-то ответственность
они несли. Из района прислали двух лошадей, отвезли на лесопилку, где делали шпалы, в Тупик. Там
уже много народу было, всяких национальностей.
Ходили на лесоразработки. Самое страшное, что
там началась эпидемия тифа, вши. Я в лесу носил
сучья. У мамы первые симптомы появились в лесу.

Лежит на земле, голова деревянная. Женщины, как
уж водится, в этот момент думали прежде о себе. Я
остался, главное было – перейти через речку Кемчуг,
там сани и два бревна. Речка горная, быстрая. Женщины на другом берегу ждут, я перехожу. Скользко,
вода по пояс, мама сзади – положила руки мне на
плечи, и тащимся мы таким вот образом. Роковой
был поход. Я, мальчишка, никакого понятия о религии, но молил: Боженька, помоги нам перейти.
И перешли. Потом началась болезнь. Мама вылежалась, не умерла, а многие умерли.
В 1942 году по Ладожскому озеру из Ленинграда привезли высланных финнов. Вывезли по так
называемой Дороге жизни. Помню, человек 30 привезли. Когда вагоны остановились (жили мы возле
железной дороги), ходили смотреть, кто приехал.
Вышли люди как люди, но мама обратила внимание
на худую-худую седую женщину. Они начали разговаривать, мама спросила, сколько ей лет. Оказалось,

семнадцать. Голова побелела от переживаний.
Рядом было болото, на болоте клюква. Еды ни
у кого не было, не только у нас. Русские рассказали,
что на болоте ягоды, но не только – мошкá тоже, а
сеток у нас не было. Всей толпой отправились на
болото. Люди едят ягоды, мошка – людей. Многие заболели, из 30 в живых осталось человек семь.
Остальные умерли. Там вдоль железнодорожной
насыпи, говорили местные, с 20-х годов тысячи две
лежит под горой.
Мама устроилась счетоводом в колхозе «Березовка». Председатель был человек неплохой, у
него родня тоже была репрессирована. Пришли
мы осенью, он дал нам картошки, как-то обошлись.
Была только картошка, ничего больше не было. Я
собирал в лесу луковицы лилий, варили бодяк, весной была крапива. Весной мне исполнилось 10 лет,

весил я 24 килограмма.
Там мы прижились. Посадили свою капусту,
морковку, можно было уже жить. Но беда – не было
ни соли, ни спичек. Утром разгребешь в русской
печи золу, найдешь уголек, подуешь – и так все
время. Если у кого-то цепочка прервется, бежит за
огнем к соседям.
Там была четырехлетняя школа. Окончил 4-й
класс. Писали на бересте сажей.
Война кончилась, можно было писать письма.
На каждом треугольнике стоял штамп «Проверено
цензурой». Мы написали, родня узнала, где мы,
прислали посылки – одежду, деньги. Зажили совсем хорошо. Но эти пять лет – без куска хлеба,

страница 959

без денег, в чем стоишь… Работали у русских, они
что-то давали.
В августе 1946 года госпожа Лусе собирала в
Красноярске детей, но ей разрешили брать тех, у
кого нет родителей. Она же брала всех подряд, взяла и меня. В 1946 году я приехал домой. Жаль было
расставаться с мамой, этот момент был трагический.
Мы поехали в Красноярск, разыскали госпожу Лусе,
и с мамой расстались.
Привезли нас в березовую рощу, где была школа
для глухонемых, очень красивое место. Но кормили
там плохо. Неделю жили впроголодь. Потом в машину, но сначала проверка – вошли два чекиста и
стали проверять документы, один с одного конца,
второй – с другого. Наконец поехали. На мне были
штаны из мешковины, рубашка из мешковины, ноги
босые. Мы с весны до поздней осени, пока земля не
замерзнет, ходили там босиком. Была и баня, но от
вшей не избавились.

В конце сентября вагон остановился на перроне в
Риге. Отвезли нас в детский дом на улице Вентспилс.
Там прошли карантин.

Когда ехали через мост, у нас спросили – что это
за река? Один мальчик, совершенно оглушенный,
ответил – Енисей.
В детском доме белые железные кровати, белые
простыни. В подвальном этаже была столовая, накормили. Были два брата Лаздовскисы – не дай Бог
в такой белой кровати спать! Совершенно отвыкли
от культурных условий. Свернулись калачиком где-то
внизу, прижались друг к другу и так и спали.
Брат моего отца работал бухгалтером в Земельном банке, он меня усыновил. В 1947 году нелегально
вернулась мама, ей повезло. Если кого-то ловили – давали три года. Мама приехала домой. Через знакомых
устроилась учительницей, но в 1950 году ее снова
взяли. Посадили в Валмиермуйжскую тюрьму. Меня
взяли 16 февраля 1951 года. Был в общежитии, лежал,
читал книгу. Учился в Райскумской лесотехнической
школе, вдруг кто-то входит: «Тебя директор хочет
видеть». Спустился вниз, еще подумал – что за шутки, вроде бы ничего не натворил. Вхожу в кабинет,
никакого директора, конечно, нет, сидит один из чека,
второй пистолет вытащил. По-русски попросили у

страница 960

 меня паспорт и военный билет. Сказали: «В связи
тем, что вы бежали, вас по этапу отправят обратно».
Все. Ни слова о вещах. На ногах туфли, на мне пальтецо и рубашка. Посадили в машину, повезли в Цесис. Там в тюрьме побыл дня четыре, оттуда в Ригу, в
«пересылку». Потом в московский поезд, который
отходил в 12.00. Были специальные «столыпинские»
вагоны. Набилось нас там как сельдей в бочке, и в
12.00 начался мой обратный путь.
Второй раз выжить уже можно было. Первая
пересылка была в Москве, высадили нас из поезда.
Что-то у меня было не в порядке с документами. На
улице зима, поставили меня на колени на плацу. Ветер
злющий – ёклмн! А на мне ничего нет! Рядом чекист с
овчаркой, у меня руки за спиной. Не по-человечески.
Подошел один с автоматом, скомандовал поднять
руки, и я с поднятыми руками шел по перрону Рижского вокзала. Люди врассыпную. Получилось вроде
аллеи, вроде почетного караула. Смех и грех!
Вторая пересылка была в Свердловске. В Свердловске отца расстреляли 20 августа 1942 года. В документах какая-то чушь: якобы отец в группе собирался ограбить продовольственный склад, разоружить
охрану и с оружием в руках уйти к немцам. Куда ж
ты к немцам, к черту, уйдешь, если до Латвии две
с половиной-три тысячи километров! Такая ложь!
Сталин издал приказ ликвидировать всех латышских
мужчин, а чтобы оправдать все это, в документах сочиняли такую вот «петрушку».
У меня статьи не было – «на спецпоселение».
В тюрьме малолетки подожгли свои нары – горело, трещало, стреляло во все стороны. Внизу полно
дыма, двери не открывали. Думал, задохнусь. Отвезли в Красноярск. Там две недели в «пересылке».
Тюрьма была построена еще во времена Екатерины
II. Потом на поселение – в 340 километрах от Красноярска, вниз по Енисею, до Маклаково. Там мы
работали на лесопилке, пилили доски на экспорт.
Пробыли там до 1956 года. Считались «белыми
воронами» – те, кто работал по договору, получали
вдвое больше нас. Не голодали, посадили картошку,
был хлеб, что-то платили.
Мама была там же. Писали, писали, пока нас не
поселили вместе. В 1956 году вместе с мамой поехали
домой. Маме оставался год до пенсии – проработала
она год учительницей и вышла на пенсию.
Я учился в Лесном техникуме. Где мой паспорт,
толком не знал. В Юрмале, в Дзинтари жила мамина
крестная. Решил – буду жить в Юрмале и продолжу учебу. Пошел в домоуправление, чтобы прописаться. Паспортистка говорит – вы должны жить в
101 километре от столицы. Пошел работать в лесную
промышленность, жил в Алое Лимбажского района.
Три года там отжил, переехал в Валмиеру, женился.
У жены разладилось зрение, на одном глазу лопнула
сетчатка. В Цесисе для невидящих построили дома
и давали квартиры, с тех пор и живем в Цесисе.
Отцовскую собственность вернул. В Сигулде.
Говорят – ты был в Сибири, значит, все это было
недаром. Подобные заявления «бьют по мозгам»
морально.
С подозрением смотрели на меня и на работе,
когда подавал документы: ах, высланный… а за что…
ну, мы еще посмотрим на твое поведение.
Отец был в Северураллаге. Они, кажется, протестовали против бесправия. Все перевернули с ног
на голову и сделали из них антигосударственную
организацию. Один брат отца из Алои был расстрелян, его тоже выслали в 1941 году. Его жена в зиму
41/42 года обморозила обе ноги, ампутировали. Она
умерла. Двоюродный брат Атис умер от голода. Так…
Второй двоюродный брат в 1947 году вернулся домой, но прожил недолго. От переживаний в голове
констатировали рак и в два–три месяца все было
кончено… Валдис Кирсис, ему было 24 года… Младшему было четыре года.
Надеемся, что такое больше не повторится. Мы
и здесь считались людьми третьего сорта. Главное –
ведь не знали, за что! Если бы хоть знать. Из четырех
с половиной тысяч вернулись две тысячи, остальные

остались там.

страница

960

Кирсис Оскар Янис Арнолдович расстрелян в Севураллаге 3 8 1942 года страница 176 Aizvestie 

Кирсис Оскар Янис Арнолдович расстрелян в Севураллаге 3 8 1942 года страница 176 Aizvestie дело 15056

Дети Сибири ( том 1 , страница 957  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.