14 06 1941

Калснава Аустра ( Пенка ) родилась в 1928 году.

Kalsnava Austra Jura m.,
dz. 1928,
lieta Nr. 17557,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Skolas iela 27-12 ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Parabeļas raj.,
atbrīvoš. dat. 1948.12.02

В 1940 году отца прежде всего понизили в должности, а потом вообще выкинули с работы.

Он стал преподавать в школе математику, но и там ему не разрешали работать.

У нас в Стопиньской волости было небольшое хозяйство,

где мы проводили лето.

страница 883

В 1940 году отца прежде всего понизили в должности, а потом вообще выкинули с работы. Он стал преподавать в школе математику, но и там ему не разрешили работать.

У нас в Стопиньской волости было небольшое хозяйство, где мы проводили лето. И он перебрался туда, занимался хозяйством. Мама в том году работала медсестрой в амбулатории Министерства благосостояния. Сестра в предпоследнем классе сдавала последние экзамены, готовилась у подруги, мама была дома одна.

Около четырех утра в дверь позвонили. Мама решила, что пришла сестра, но вошли чужие с винтовками. В то время считали, что все должны быть вместе, и мама сказала, где мы. И за сестрой поехали на грузовике. Отец вошел и сказал: «Поднимайтесь, дети, мы едем в Россию». Но мы всего трагизма происходившего не понимали. Писали какие-то бумаги, то ли имущество описывали, то ли еще что, а мы носились. За нами приехали на легковой машине, и отец попросил, чтобы подвезли к рижской квартире, так как у нас нет зимней одежды. Отец не взял с собой даже свой охотничий полушубок, только костюм завернул в узелок. Сначала отвезли нас в Шкиротаву, потом в Торнякалнс. Там отец с нами попрощался, его посадили в эшелон, стоявший рядом, нас отвели к маме.

Темно в вагоне... четыре полки... два зарешеченных окошка: одно по одну сторону, другое - по другую. Мама не могла прийти в себя. Она сначала как бы успокоилась, что отец рядом, потому всем уже говорила, что мужчины будут, это только сейчас они едут отдельно.

Странно получилось: нас в вагоне было 28 человек, и мне, чтобы уравнять

места, пришлось спать на нарах в другом конце вагона. Так мы и ехали, и я удивилась, что спать мне стало свободней. Оказалось, что ночью в Кирове... из нашего вагона вывели всех мужчин, кроме Теодорса Спаде, Карлиса Спрингиса, рижского домовладельца и бухгалтера... фамилий не помню. Они были без семей, а у семей мужчин отняли.

Сначала двери были закрыты, а в России разрешили держать их открытыми. И все поразились нищете и серости - не было там ни стад, ни комбайнов, ни бескрайних нив. Маленькие серые домишки и ужасная нищета.

Рядом с нашим был вагон проводников, и они вынесли ящик с остатками хлеба. И высыпали все на землю. И люди бежали и покупали этот хлеб. В ночь Лиго. Потом мы узнали, что началась война, мужчины сами пошли на станцию за едой. Очень много поездов отправлялись на фронт с лошадьми, с солдатами, с пушками. И нам пришлось подолгу стоять.

В ночь Лиго мы увидели красивые розовые кусты. Попросили одного мальчика сорвать их, дали ему за это буханку хлеба. Он прижал ее к себе как самую большую драгоценность. Это нас потрясло, и Теодоре Спаде сказал: «Возможно, мы должны еще радоваться, что у нас крыша над головой и хлеб, который мы не можем съесть. Мы же не знаем, что нас ждет, когда приедем на место». Настроение у женщин было подавленное, и Спаде и Спрингис, оба высокие, сильные, часто пели песни. Но, похоже, они просто пытались как-то поддержать наш дух.

В Новосибирске привезли на набережную и выгрузили. Ночью подошел пароход «Николай Тихонов» и баржа. Кого-то погрузили на баржу, в

страница 884

трюмы, кто-то остался на палубе, мы, к счастью, попали на пароход и сидели на вещах.

С нами ехал такой Яунземс из Риги, старший сын, с ним две его сестры. Он работал на ВЭФе и с собой у него был «Мшох». На палубе он, кажется, нас один раз сфотографировал. И русские удивлялись: «Шпионский, наверно». Ехали мы несколько дней и из Оби свернули в речку Парабель. В Пара-бели нас высадили и отвезли в старую деревянную церковь. Назавтра приехали выбирать себе рабов -пришли искать бухгалтеров. И портнихи получили в этом городке работу. Дома там были деревянные, улицы выложены деревянными чурбаками. А другие просто песчаные.

Большинство развезли по колхозам. Мы оказались в колхозе Малые Бугры, в четырех километрах от городка. Поселили к кулакам, которые были высланы в ЗО-е годы.

Там расселили многих латышей. Там была печь для обжига кирпича. Были там Шадурскисы, мать с девочкой и мальчиком.

Теодоре Спаде вначале работал на Кирзаводе бригадиром, потом его сделали заведующим хлебопекарней артели «Металлист». Хлебопекарня была в городке. Позже инсценировали, что в хлеб запекли мышь, и его отправили в Новосибирск, а оттуда в Джезказган.

Нас и госпожу Мейнарте с сыном Викторсом поселили в русскую семью. И мы там прямо на земле, на соломе, все рядком и спали. Хорошо, что комната была довольно большая. Местным это, конечно, не нравилось. Но они были приучены молчать... Они сказали нам: «Чего вы переживаете? Ведь вы под крышей, а нас с маленькими детьми высадили в тайгу...».

Осенью перешли к хозяйке, муж которой в 37-м году был арестован как враг народа.

Она совсем недавно построила дом, и мы перешли к ней. У нее была еще сестра. Когда зимой корова отелилась, теленка внесли в дом, так как хлева настоящего не было... корова стояла просто на улице.

страница 885

Зимой работы в колхозе не было. Каждый день приходилось ходить в городишко за хлебом - четыре с половиной километра. Иной раз давали на два дня. В первую осень мама обморозила руки -собирала промерзшую брюкву. И у нее начался, кажется, острый ревматизм. У нее совершенно не было сил, а на холоде руки коченели. И заведовала всем хозяйством я. Мы с хозяйкой ездили в лес за дровами, я приносила воду.

До 16 лет давали норму иждивенца, заработать ничего невозможно. И мы с мамой ходили по деревням, меняли картошку, я была тягловая сила, мама совсем ослабела.

Там мы жили года три.

Потом перешли в село, где жили свободные люди. Оно было ближе к городку. Чтобы Майге не приходилось так далеко ходить на работу. Она устроилась нянечкой к хозяйке с двумя детьми, а в 43-м году был неурожай картофеля, а ведь картошка была главной едой. И тогда мы с мамой обменяли нашу последнюю одежду.

А маме становилось все хуже и хуже, и она попросила, чтобы ее отвезли в больницу. У нее начался понос, а колхоз лошадь не давал, так как у лошади была чесотка. И тогда мы с одной доброй соседкой отвезли маму на санках. В больнице маме обрили волосы, тогда ведь вши были. И видела тогда я маму в последний раз. Через пару дней я пришла, и сестричка сказала, что мама умерла. И отдала мне мамино обручальное кольцо. Это было потрясение.

Теперь нам надо было маму как-то похоронить. Кажется, сестра на работе обратилась за помощью. Но там такие вещи в голову не брали. Я пошла в старое село. Там столяр сделал бы нам гроб, но у него не было досок. И тут, словно мне кто подсказал, завернула я в Далаясе. Там жили рижские евреи. Встретили меня, напоили чаем. Я зашла погреться, одежонка для тамошней зимы совсем неподходящая. Я рассказала им о своей беде, и они посоветовали обратиться к коменданту.

Захожу... Человек очень вежливо меня встречает. Я впервые была в таком учреждении. Он спросил, работает ли кто из нас. Сестра работала на рыбокомбинате. «Так пусть выроют могилу». Стоял февраль, и земля промерзла на метр. Пусть достанут гроб, дадут лошадь отвезти. А если нет, звоните мне. Сестра пошла и договорилась.

Мы с сестрой пошли снять с мамы мерку. Она лежала в сарайчике на полу, совершенно голая,

закоченевшая. Руки сложены на груди, волосы сбриты. Рядом с мужчиной. Мы сняли мерку шнурочком, и сестра отнесла на работу.

Брат болел, да ему и надеть нечего было. Пошла я к сестре на работу, дали ей лошадь, сани, гроб и веревку. Мы пошли в этот сарай-морг и с трудом уложили маму в гроб. В изголовье положили сложенное полотенчико, накрыли ночной рубашкой с кружевами. И, как умели, заколотили гроб. Гроб был из трех досок. Четвертая доска - крышка. Все из неструганых досок. Могила была выдолблена в замерзшей земле.

Мне было 15 лет, сестре - 19. Вдвоем опустили на веревке гроб в могилу и засыпали комьями замерзшей земли. И поехали домой. Рады были, что маму похоронили. Это было для нас страшное переживание. Мама умерла, а вокруг никого, кто бы мог нам помочь. Поблизости никто из латышей не жил.

Мне исполнилось 16 лет, и норма на иждивенца мне уже не полагалась. Я пошла работать. В артели «Металлист» был трикотажный цех. Там пряли шерсть, а мы вязали рукавицы и носки. Бригадиром там был Николай Миллер, которому когда-то в Риге на улице Бривибас принадлежал магазин нарядной одежды. Он был человеком. Тут я получала свои 500 граммов, иногда варили капустный суп. Во всяком случае, в желудке было что-то.

Когда кончилась война, стали писать в Латвию. Прислали немного денег. У нас в Латвии еще тетя была. Брат в 46-м году уехал, его забрали дальние родственники, остались мы с сестрой. Написали мы с сестрой в Верховный Совет Латвии, в Комиссию по помилованию. Вызвали меня осенью 48-го года в НКВД и сказали, что меня помиловали и я могу ехать домой. Выдали справку, на основании которой я могла получить временный паспорт. Несколько девочек, которым не было еще 16-ти, когда их выслали, получили разрешение уехать домой. А река уже замерзла, но с работы у сестры везли в Колпашево мороженую рыбу, довезли и меня. Из Колпашева я вылетела в Новосибирск, оттуда поездом до Москвы. В Ригу приехала где-то 20 декабря 1948 года. Приняли меня в той же семье, где жил брат. А сестра прожила в Сибири еще семь с половиной лет. Приехала она летом 1956 года.

Отца в последний раз мы видели на станции Торнякалнс. Его расстреляли в мае 1942 года, было ему 60 лет. А мама умерла в 1944 году в возрасте 52 лет.

Kalsnavs Juris Jura d.,

dz. 1932,
lieta Nr. 17557,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Skolas iela 27-12 ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Parabeļas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.09.24

Kalsnava Zelma Pētera m.,

dz. 1892,
lieta Nr. 17557,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Skolas iela 27-12 ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Parabeļas raj.

умерла 15 2 1942 года - источник страница 518 Aizvestie

Отца в последний раз мы видели на станции Торнякалнс.

Его расстреляли в мае 1942 года, было ему 60 лет.

А мама умерла в 1944 году в возрасте 52 лет.

Kalsnavs (Šmits) Juris Jāņa d.,
dz. 1882,
lieta Nr. 17557,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Skolas iela 27-12

Калснавс Юрий Янович 

расстрелян 18 5 1942 P-7705 источник страница 518 Aizvestie

Дети Сибири ( том 1 , страница 883  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.