14 06 1941

Игауне Жения родилась в 1927 году

Отец был лесник, мама учительница в Тилжской волости.

Конечно, сыграло свою роль то, что он был кавалером ордена Лачплесиса.

страница 789

Отец был лесник, мама учительница в Тилжской волости. Конечно, свою роль сыграло и то, что отец был кавалером ордена Лачплесиса. Меня дома не было, когда забирали. Когда я приехала домой, всех уже увезли. И стали думать - оставлять ли девочку одну, или ехать всем вместе.

И мы поехали, не помню уже, в какую сторону, но эшелон догнали. В Гулбене охранники были неплохие, разные, конечно. Когда нам давали кипяток, мы, девчонки, выбегали из вагона, нас выпускали. Взрослых нет. Был еще один общий эшелон. Бежали, и я все же увидела отца в другом вагоне. Когда нас снова выпустили, я побежала, вцепилась в вагонную решетку. И тут мне охранник так наподдал, что я покатилась. Но этим все и кончилось. Когда переехали границу с Россией, мужской вагон уже отцепили. Когда переехали границу, нас накормили. Что нам сразу показалось странным - дали пшенную кашу. Она была похожа на опилки, такую мы дома не ели. Потом в пути мы часто простаивали, потому что уже ехали военные части. По дороге встретили и других высланных. Они были из Молдавии или еще откуда-то. Пытались поговорить, пока вагоны стояли рядом. Потом был еще такой вопрос - что можно купить на зарплату? Так и везли нас с долгими стоянками. В пути иногда чем-то кормили, что-то было с собой, как уж у кого, но в дороге не голодали. Конечно, сыты были не тем, чем кормили, а тем, что захватили из дому.

Привезли нас на станцию Ададым. Высадили в загороженное пространство по вагонам, каждый вагон отдельно. Из всего этого запомнилось, как мы кричали - некипяченая вода. Приносили горячую воду, но пока несли, она остывала, и ее продавали. Старались держаться вместе, как ехали, - по вагонам. За нами приехали

из колхоза «Путь к социализму». Первое впечатление... Так как Латгалия была от нас недалеко, среди соседей были и русские. А для соседа важна была лошадь. Какая бы ни была корова и все остальное, но лошадь была породистая, рысак. И когда мы увидели запряженных в телеги лошадей - кожа да кости, сразу же подумали - довезет ли такая лошадь? В колхозе для нас были приготовлены два дома, из неотесанных жердей сколочены нары. В этих двух домах нас и разместили. Накормили. Картошкой на воде, слегка размятой. Можете себе представить, что значила для латыша картошка на воде, для которого она никогда не была основной пищей. Можно было назвать это и супом.

И стали мы работать в колхозе. Сначала на сене. Сено скошено, надо было сгребать. В копны, но это не стога. Наши женщины, в основном крестьянки, возьмут сено в охапку, да еще и сожмут. Смотрим мы - уж как мы старались работали, но у нас сена этого маловато. Тут же русские женщины работают, и у них сена больше. Был там старик, немножко тронутый. Подходит и говорит, как, мол, вы работаете? Кто ж так делает ? Бросит сено, да еще потрясет, - вот и выходит большая куча.

Продали свои вещички, меняли на продукты. Если работал, давали тебе сколько-то хлеба. Но к хлебу ведь и еще что-то нужно. Послали меня в тракторную бригаду. И была я там одна латышка среди русских. В обязанность мою входило поднимать плуг. И, кажется, что-то надо было в этом плуге чистить. Бригадир, был там такой Алеша, раз-| говаривал бла-бла-бла вперемешку с матом. Когда он отвел душу, я сказала - простите, вы так быстро говорили, что я не поняла. После этого он никогда не ругался. Не скажу, что

страница 790

я совершенно не понимала по-русски, соседи у нас были русские, играли вместе с русскими детьми, так что кое-что знала. Человек не может же все время молчать, и с другими поговорить надо. За эти две недели я по-русски говорить научилась.

Сестра тоже работала. А так как у мамы со здоровьем было неважно, она работала нянечкой в детском саду или в яслях, как там это называлось. Работали мы вместе с сестрой.

Земля там была очень хорошая, чернозем. Траву косили на лугу, хотя у колхоза были и заливные луга. Были там и уполномоченные, приходили проверять, что сделано. Траву эту не назовешь хорошим сеном. Если бы косили на заливных лугах, сено было бы отличное. Но чтобы были обкошены все обочины, где проезжает уполномоченный, косили в поле. В колхозе были хлева, ферма - большая, действительно, хорошая. Когда они все организовались в колхоз, скота было много, на это количество она и была рассчитана. Теперь же скота было мало, да и был он такой... Корова давала примерно столько же молока, сколько коза. Бесхозяйственность страшная.

Я там не бывала, но в том же районе было хозяйство, где жили украинцы. Когда они там оказались? Вот там был колхоз, где на трудодень выдавали по семь килограммов пшеницы, когда буханка хлеба стоила 100 рублей. В тот колхоз, якобы по колхозному уставу, принимали только на общем собрании и старались не принимать. Там все было по советской программе - у многих не было даже приусадебного участка, потому что это им было невыгодно. Это было действительно что-то уникальное - то, что рассказывали об этом колхозе. В такие не всяких

привозили. В этот колхоз вступить было очень трудно. Разве что специалист, который был им позарез нужен. А у нас на трудодень выдавали 200 граммов отбросов - негодное зерно, некондиционное, с мякиной, надо было еще чистить. Когда ходили чистить это зерно, мы были уже люди бывалые, воровали. Насыпали в карманы, кто куда.

Никогда не обыскивали. Разве что в руках несешь... но если спрячешь, до дому донесешь. На мне были отцовские штаны, в штаны насыпала. Были и отцовские сапоги. Насыпала и в сапоги, и в брюки, шла домой, и ноги заплетались. Вот и болят теперь ноги, работали-то зимой. Мы учились жить, начали воровать, потому что воровали все, чего бы и нам отставать.

Спустя год тех, у кого не было маленьких детей, повезли на Север. Сестре было уже 17 лет, она была старше меня на два года, мне было 15, так что в число увозимых попали и мы. Довезли до Красноярска, оттуда уже на пароходе на Север. И маму тоже. Была весна. Довезли нас до порогов, высадили, дальше поплыли на баржах. Самое удивительное были скалы, и на этих скалах рос ревень. Это единственное место в Сибири, где я его видела. Как он забрался на эти скалы? И везли нас на баржах все дальше на север. Там уже сел не было, были фактории. Там и оставили. Большую часть везли до конца. До районного центра на баржах, дальше на барках - это баржи поменьше размером. Продвигаться можно было, но волоком. Тянуло много народу. Был и эвенк. Это была наша первая встреча с эвенками. У него с собой была семья - жена и грудной ребенок. И мы за ним, сколько нас было. Мы уже тащились по Каменной Тунгуске. Эти скалы были уже на Подкаменной Тунгуске. Какая река была следующая, я уже и не помню. Повернула совсем в другую сторону. И снова нас поделили, тех, кого высадили. И надо лодку тащить. А на реке есть такие шивера - это такая мель, скалистое место, где вода мчится, потом небольшой водопад, если можно так сказать. Чтобы лодку перетащить, надо лезть в воду и столкнуть ее. Мне было жарко, и толкать лодку нравилось. На мне были отцовские брюки, внизу кальсоны, чтобы комары в щиколотки не впивались.

Между прочим, об этом эвенке. Когда мы останавливались на ночевку, разжигали костер. У малыша была люлька, овальной формы, довольно длинная. Женщина вынимала ребенка из люльки, вытряхивала оттуда все, что было в ней, шла, собирала березовые гнилушки, насыпала их в люльку. Укладывала в люльку ребенка, накрывала краем фуфайки. И ставила к

страница 791

костру, как икону, чтоб он грелся. И у ребенка не было никаких высыпаний, абсолютно ничего, благодаря березовым гнилушкам. Она их размельчала. Для нас это было внове. А если в дороге ребенок начинал плакать, она почешет ему голову, и он успокаивался.

Ближе к центру были колхозы, которые выращивали овощи. Все охотники считались колхозниками, заключали с колхозом договор. Местные русские... Была война, мужчины были в армии. Женщины вели хозяйство, кто как мог, была корова, огород. Я до сих пор испытываю к эвенкам симпатию. Они не были злыми. Дурным привычкам они научились у русских. Первой нашей остановкой были Лучи, было здесь три дома. Жили староверы. Мы попытались соорудить шалаш из еловых лап. Там я заболела. И виновато было мое купанье, когда я толкала лодку. Температура была высокая. Один старовер пустил к себе в дом, за печкой устроили мне лежанку. Один из них показал, как ловить рыбу. Сеть была немного порвана. Он показал, как ее надо забрасывать. И лодка какая-то была. Но долго мы там не пробыли, увезли еще дальше. Там была заброшенная деревня, оставленные дома. Были ли стекла в окнах, не помню. Тут уж я заболела окончательно, идти не могла. Дальше была фактория. Перевели меня в факторию, положили в больницу. Фельдшер сказала, что это какой-то ишиас. Потом на тазовой кости показался гной, она решила, что это костный туберкулез. Температура все время держалась под 40 градусов. Это для мамы, конечно, был удар. Представьте себе, ребенок останется инвалидом. Фельдшерица уехала в командировку, осталась одна санитарка. Она сказала - а у нас так лечили. Нашла луковицу, испекла ее и приложила. И эта печеная луковица вытянула весь гной. Естественно, никакого костного туберкулеза не было. Но в таких условиях, пока человек выздоровеет, пройдет немало времени.

Мама ослабела, и переживание ее подкосило, хотя ничего страшного не случилось. Она просто сильно исхудала.

На фактории ставили удочки, рубили проруби. На уде был крючок. Но нужна была и наживка, а наживки не было. Просто в прорубь макали крючок. За это рыбакам выдавали хлеб. Можно было купить сколько-то там граммов хлеба. И такую работу проделывали - вырубали лунку и опускали крючок.

Следующей весной увезли нас на Аморо, там было озеро. Там уже были эвенки, познакомились. Из русских была там только одна продавщица. Так что ни обменять, ни купить что-то было просто не

возможно, даже если бы было что и на что. Это был очень сложный период, можно сказать, трагический. Летом еще какая-никакая рыба ловилась. Сколько поймаешь, на столько и хлеба выдадут, а план выполнять надо было, рыбу сдавать. И люди стали умирать от голода. Была такая Страде. Казалось, вот-вот истает. Продавщица принесла полбуханки хлеба. Поела и ожила. Но что такое полбуханки? Ничего... умирали люди от голода. Как рыбу поймаешь... Нужно же ее чем-то ловить. Были какие-то старые сети. Это был самый страшный период.

Мама пошла за грибами и не вернулась. Ходили, искали, но так и не нашли. Там получался как бы треугольник - река и зимняя дорога, такой треугольник, где она должна была находиться. Обыскали все, но так и не нашли. То ли она вышла на дорогу и ушла на другую сторону, дальше в тайгу. Мы прожили там целый год, но даже эвенки, охотники, ничего не нашли. Одним словом, исчезла. У нее кружилась голова. Тропинка шла вдоль реки, и был там такой обрыв. Если бы она утонула, река ее где-нибудь да вынесла бы, но мы ничего не нашли. Так она там и пропала.

Обходились мы там кто чем. Если можно было из вещей еще что-то продать эвенкам, но это так... Кто оказался покрепче, тот и выжил, кто не выдержал, тот умер от голода. Жили вместе с поволжскими немцами. Человек десять умерли. Было нас человек тридцать. Это было самое трагичное. Потом постепенно стали уходить обратно. Незаконно, но из Аморо мы выбрались.

Кажется, раз в месяц приезжали нас пересчитывать. Там колючая проволока без надобности. Если уж охотник не может там выжить, что уж такой... Если кто-то уйдет в тайгу, считай, все. Ничего съедобного не найти. Пока грибы да ягоды, но это всего месяц. Как могли, добрались ближе к районному центру. Потому что место, где мы были, находилось почти в самом верховье.

Как я выбралась из этого ада, толком уже и не помню. Какая-то бесконечная дорога осталась в памяти. Я видела, как она пропадала, возвращалась, шла дальше. В ту ночь отморозила палец на ноге. На другой день я все-таки выбралась на дорогу. Там возле речки жил один русский, я добралась до людей. Дальше идти у меня уже не осталось сил. Русские кормили меня недели две. И у меня ничего не было. Обмотала кое-как ногу. Сколько же можно жить за чужой счет, самой понимать надо. И я пошла дальше. Пока не дошла до города. Я была на противоположном берегу, но к этому времени река уже стала. Лед

страница 792

был такой, что идти уже можно было. В результате я попала в больницу. Сдала в прокуратуру свои бумаги, какие требовалось. В больнице отрезали полпальца. Лежала в больнице долго. Когда вышла, кто-то дал мне старые валенки, идти могла, но работник из меня никакой. Обычно в жизни у нас складывалось так - я приеду куда-нибудь и обязательно перетащу к себе сестру, хотя она была старше, но так уж получалось. Она была более разумной, я же вечно совала нос куда не следует. Одно время работала нянькой.

Это был все-таки районный центр, среди людей. И я пошла в школу. Комсомольцев посылали в вечернюю школу, и я решила, что тоже могу пойти. В результате из тех комсомольцев ни одного не осталось, остались мы втроем - я и еще две русские девочки. Если было трое учеников, класс закрывать было нельзя. В тот год не завезли керосин. Вроде бы что-то оставалось с прошлого года, выдавали только учреждениям. Свечку можно было купить, хотя и на них была установлена норма, а в школе было электричество. Работала в лесу, возила дрова. Был у меня жеребец Васька. В то время мы с сестрой уже жили вместе.

А тут и война кончилась. В колхозе надо было ехать на сенокос. Косили вдоль берега. Косили, складывали в копны. Позже, ближе к осени, пилили бревна, вязали плоты, на этих плотах сено надо было сплавлять вниз по течению. И снова мне повезло. Лошади не были на привязи. Были четыре кобылы и мой Васька. А жеребец был страшно злой. Были там четыре кобылы и старый конь, которого Васька не трогал. Но если случалось кому-то ехать мимо верхом, мы предупреждали, чтобы ехал стороной, за десять километров, потому что Васька нападал на любую лошадь. И результат был бы в его пользу. Что бы осталось от той лошади, кто знает. Случаи такие уже были.

А мы жили в еловых шалашах. Когда домой вернулась, спать не могла - воздуха не хватало, прошло время, пока привыкла спать в помещении.

Человек со временем ко всему приноравливается. Потом я уже легко таскала мешки. Берег был обрывистый, мешки таскали наверх, где были склады. Чтобы получить тоннаж, выгоднее всего было такать мешки с мукой, в них было по 75 килограммов. Ящики таскать было неудобно. Хотя там были какие-то постромки, на них таскали. Были еще мешки с сахаром, по 100 килограммов. Позже я и 100-килограммовые мешки таскала. Я как-то сильно созрела, выполняя физическую работу.

Если были конфеты, ящик просто падал на землю. Тот, кто нес поврежденный ящик, шел очень медленно. Каждый, кто проходил мимо, запускал в ящик руку. Заведующий складом был такой старикан. Помещение большое. Мы, когда заходили, разбегались, кто куда, смотрели, что есть на складе. Если находили продукты, шли к начальству, просили выписать, продать. Он даже не смотрел, что мы там на складе высматриваем. Но никакого ущерба мы ему не наносили. Это было, когда жили первый год. На следующий год заведующий складом ушел, на его место поставили нового. Когда мы зашли на склад, он сразу стал ругаться - что вы бродите по складу, что вам там надо! Этого хватило. Старался. Груз ставил на весы. Естественно, как он ни следил, нам удавалось кое-что проносить мимо весов. Как он отчитывался потом, не знаю. Если ничего не удавалось, тащили железо для печек, донесем до баржи - и в воду. Довел он грузчиков.

Работал там латыш Арийс Путнынып, больше латышей не было, мы двое. Работали с ним на одной лодке. В Подкаменной строили аэродром, заключили договор, что мы этот груз перевезем через Енисей. Там была протока. По договору работали там побывавшие в плену. Мы с Арием разговаривали по-латышски, не думая, что говорим.

Нам надо было только перевезти, грузили они сами. Сидим мы на барже. Тут и девчата мешки носят, а там мужчины не могут занести. Не знают, как брать. Я толкаю Ариса в бок - глянь, у того мешок, что на корове седло. Один мужчина поворачивается ко мне и говорит: «Девочка, нехорошо над людьми смеяться». Что я почувствовала? Оказалось, что некоторые пленные какое-то время находились в Латвии, язык выучили. Позже, когда работу закончили, они пришли к нам в Белую, и мы поговорили.

Отправили меня в Туруханск, на курсы бухгалтеров. Училась я там в так называемой кооперативной школе. Обучали двум профессиям - продавцы и бухгалтеры, я попала в группу бухгалтеров. Стипендия, конечно, была ничтожная, но как-то выкручивались. Наконец у меня будет профессия, не придется работать в лесу, рубить дрова. Окончила курсы, направили в Енисейский район, в Енисейск. Ну, я теперь бухгалтер. Это был, кажется, 1951 год. Жизнь чуть-чуть наладилась. Не надо было уже так тяжело физически работать. Зарплата была небольшая, но не это было самое важное. Маленькие зарплаты были. Но я от тяжелой работы избавилась. Сестра осталась в Байкит-ском районе, откуда я уехала, потом я ее переманила в Енисейский район.

Igaune Ženija Stepana m., dz. 1927, lieta Nr. 13623, izs. adr. Abrenes apr., Tilžas pag., Žeikari , nometin. vieta Krasnojarskas nov., Berjozovskas raj., atbrīvoš. dat. 1956.03.02

Igaunis Stepans Ādama d., dz. 1890, lieta Nr. 13623, izs. adr. Abrenes apr., Tilžas pag., Žeikari

Игаунис Степан Адамович умер в Севураллаге 17 2 42 страница 128 Aizvestie 

Дети Сибири ( том 1 , страница 789  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.