14 06 1941

Гедровска Аустра родилась в 1928 году.

Ночью 14 июня 1941 в Миезитенес Белявской области Гулбенского района вошли четверо вооружённых мужчин -

2 русских солдата, остальные местные кангари,

предатели, велели собрать вещи и увезли на железнодорожную станцию в Гулбене.

Отец - Гедровскис Мартиньш, староста Белявской волости, сразу же был с нами разлучён.

Последний раз отца видели совершенно седым, никаких иллюзий у него не было.

Умер он в 1942 году в Свердловском лагере смерти.

страница 501

Ночью 14 июня 1941 года в «Миезитенес» Белявской волости Гулбенского района вошли четверо вооруженных мужчин - два русских солдата, остальные местные «кангари», предатели, велели собрать вещи и увезли на железнодорожную станцию в Гулбене.

Отец - Гедровскис Мартиньш, староста Белявской волости, сразу же был с нами разлучен. Последний раз отца видели совершенно седым, никаких иллюзий у него не было. Умер он в 1942 году в Свердловском лагере смерти.

Остальные - мать Ете Гедровска и три дочери -17-летняя Тамара, 15-летняя Майга и я - 13-летняя Аустра начали свое путешествие в телячьем вагоне. Допытывались у конвоиров, но они ни в какие разговоры не пускались, ничего не объясняли, и на длительных остановках ничего узнать не удавалось. Под монотонный стук колес нас увозили все дальше на чужбину. Что жизнь там будет нелегкой, было понятно, когда смотрели мы сквозь зарешеченное оконе, - бедность, грязь, запущенность во всех деревнях и городах.

Только после месяца тряски добрались до конечного пункта - Ачинска. Там всех из поезда высадили и разместили в местной школе. Как-то устроились прямо на полу и заработал «невольничий рынок» - председатели окрестных колхозов выбирали рабочую силу. Самым ходовым товаром были семьи с молодежью до восемнадцати лет (мужчин старше здесь не было). В конце концов, нас с матерью взяли в какое-то дальнее село Медведевку. Первое впечатление было ужасным: примитивные хибары, по селу бродит худющая домашняя скотина и люди в темной одинаковой одежде, смотрят они на приезжих

подозрительно, даже враждебно. Поселили нас в пустовавшем строении. Была там только русская печь, стол с вырезанным ножом бранным русским словом на три буквы, и больше ничего. Мама недалеко от нашего жилища нашла какой-то чугунный предмет, который можно было использовать вместо котла. Он еще долго служил нам для приготовления пищи, так как другую посуду достали не так быстро. Вечером к нам заявились местные, встали в дверях и разглядывали нас, как каких-то зверей, не говоря ни слова. Так стояли они не один вечер, с завистью и удивлением рассматривая привезенные латышами вещи.

Днем ссыльные должны были идти на работу. Существовавший здесь порядок казался абсурдным: каждое утро, как только рассветет, бригадир, громко ругаясь и щелкая кнутом, объезжал на лошади село и будил его обитателей, которые неохотно тащились на работу. Дома оставались только дети, я тоже. Из хибары выходить не решалась - по селу бегали мальчишки, били кнутом по ногам и обзывали нас фашистами. Мама со старшими сестрами в поте лица трудилась в поле, чтобы выполнить норму и взамен получить продукты. Платили за работу осенью - полмешка зерна и банку меда. И это все, что удавалось заработать за лето, хотя трудились не щадя живота.

Зимой толковой работы не было, только иногда на зерносушилке. А так как с пропитанием было трудно, постепенно продали местным все взятые с собой вещи. Красивое домотканое шерстяное покрывало купила какая-то женщина, пообещав за него 60 литров молока. Но когда расплатилась едва ли наполовину, решила, что хватит кормить этих

страница 502

«фашистов», и договор расторгла. У другой соседки за полотенца и простыни покупали яйца. Так и уходили вещи одна за другой.

Неожиданно в село пришел приказ - собрать всех женщин с детьми старше 13 лет и увезти. Опять двинулись в неизвестном направлении. Привезли в Красноярск, разместили вместе с другими несчастными в грязных бараках, - и там, вшивые и грязные, мы прозябали несколько недель. Потом всех запихали в трюмы баржи, где были трехэтажные нары. Пароход потащил три баржи с живым грузом по Енисею на Север. Конечная цель - Усть-Порт, рыбацкий поселок в устье Енисея, в 400 километрах на север от Полярного круга. Здесь сгорела рыбоконсервная фабрика, и надо было отстраивать ее заново. По реке везли бревна, доски и другие стройматериалы, все это надо было принести на стройплощадку и возводить постройки. Продуктовая норма была нищенская, но на месте сгоревшей фабрики еще можно было найти деформированные консервные банки.

Но судьбе не угодно было оставить нас здесь надолго. В порту пришвартовалось огромное океанское судно, которое часть высланных должно был доставить еще дальше на север - в устье реки Хатанги. И снова в списке оказались и мы. Нас, как и многих других, затолкали в трюмы, как рабов в средние века, и поплыли мы на Диксон - в последний порт в устье Енисея. Дальше простирался Северный Ледовитый океан. Ходили слухи, что вблизи видели немецкую подводную лодку, поэтому команда решила дальше не идти. Из списка вызвали 40 латышей и пересадили на маленький пароход, среди них были и мы с мамой, остальных увезли обратно. Маленький катерок отправился в устье Пясины. Стояла поздняя северная осень, дули ледяные ветры, одежда на всех была жалкая, так что неудивительно, что сестра Майга простудилась - начался насморк и кашель.

Вскоре достигли конечного пункта - небольшого рыбацкого поселка Мисходный. Высадили всех на берег, а катерок отплыл. И вот мы на берегу далекой северной реки. Могучая, но мрачная, неприветливая река. Противоположный берег не виден, да и смотреть там не на что - голая, поросшая серо-зеленым мхом тундра. Чуть в стороне от берега 20 бревенчатых изб под крышами из дёрна, без труб, без окон. Других латышей здесь не было. Были немцы, финны, украинцы и русские. Начальник поселка отвел вновь прибывшим самое большое строение, которое скорее напоминало сарай, показал, где брать уголь, где воду, и ушел, предоставив ссыльных самим себе.

Люди как-то начали устраиваться, затопили печурку, согрели воду и за долгое время наконец-то смогли помыться. Майга, несмотря на то, что по-прежнему чувствовала себя плохо, ополоснула руки, лицо, шею, а на следующий день заболела серьезно. Стремительно поднялась температура. Вокруг небольшого поселка Пясино простиралась бескрайняя тундра, помощи ждать было неоткуда. Все съежились на своих нарах, больше молчали, чем говорили. В темном сумрачном помещении слышно было только быстрое прерывистое дыхание. Майга пошла в свой последний бой. Я сидела в изножье нар и ничем не могла помочь, но все еще верила, что Майга победит, эта упрямая, настойчивая девочка, которая никогда не отступала от своей высокой цели. Даже учителей поражала ее настойчивость, трудоспособность, они предрекали ей блестящее будущее. Майга, сестричка, держись! Завтра станет легче! Но Майга не слышала, между удушливыми приступами кашля она жадно ловила воздух, а дышать становилось все труднее. Снаружи выл суровый северный ветер, но никакие ветры мира не могли уже вернуть ей дыхание. Побелевшая, застывшая и красивая - такой навечно осталась она в этой заледеневшей тундре.

Когда сестру хоронили в выдолбленной в вечной мерзлоте яме, мне казалось, что сердце мое разорвется. Я должна выдержать наперекор всему. Зло не может продолжаться вечно, надежда на лучшее теплится в каждом до последнего мгновения.

И началась полярная ночь. С последними лучами солнца исчезло тепло, которое едва ощущалось в этом царстве снега и льда. Воздух заледенел, и внезапно началась пурга, сумасшедший снежный танец. Это не сравнить ни с одной снежной метелью в Латвии, даже самой свирепой. Люди кутались в телогрейки, обматывались так, что едва видны были глаза, и все равно, выйдя на улицу, казалось, что ты голый - тело пронизывал леденящий холод. Лицо секли льдинки, захватывало дыхание, хотя тебе надо было сделать всего несколько шагов до сложенной из ледяных кирпичей уборной. Вот, вот тут она должна быть. Но тьма непроглядная, снег кружит как безумный. Человек делает пару шагов в одну сторону, в другую. Нету! Надо поворачивать назад! Но куда? Он идет, он продолжает идти, в темноте теряя всяческую ориентацию, сражается с бурей из последних сил и, совершенно обессилев, падает и тут же остается лежать. Так в первую зиму в поселке расстались с жизнью около двенадцати человек.

страница 503

Большинство из них, когда пурга стихла, нашли там же поблизости, а кто-то навсегда исчез в бескрайних просторах тундры.

Дни ссыльных проходили однообразно. Выходить из холодного сарая без нужды никто не осмеливался, вокруг враждебная, чужая среда. Если бы людей высадили на Луну, то, вероятно, там они чувствовали бы себя такими же одинокими и незащищенными. Неподалеку были люди, но некоторые из них считались начальниками, всеми командовали, существовал и языковой барьер - русский язык не стал еще настолько привычным.

Между собой латыши находили общий язык, хотя жили в страшной тесноте - нары в два этажа, вплотную друг к другу. Чтобы хоть как-то отгородиться от соседа, между нарами сложили какую-то одежду. Общая картина была довольно мрачная. Посреди помещения находилась «чугунка» - источник тепла и очаг одновременно. Мрачное настроение усиливал голод. В центре поселка раз в месяц выдавали продукты, правда, очень хорошие американские продукты - копченые колбаски в бочоночках с жиром, тонко шинкованную кислую капусту, снежно-белую муку и сахар. К сожалению, порции были ничтожными, их не хватало. Буханку черного хлеба надо было с умом разделить на неделю. Тем, кто был выше ростом и посильнее, приходилось хуже, появились первые признаки цинги - начали опухать ноги, шататься зубы, не было сил ходить.

Внезапно начальство опомнилось - надо работать! Привезли ведь не для того, чтобы ленились, -все на реку! Рубить проруби и ловить рыбу! А на реке лед двухметровой толщины. Чтобы опустить под лед сеть, надо было прорубить шесть лунок - две больших, сквозь которые сеть тащили, и четыре маленьких, чтобы протянуть сеть в первый раз. Делали это с помощью шеста, который толкали от проруби к проруби, пока сеть не протягивали. Потом шест вытаскивали, сеть оставалась подо льдом, крепили ее веревками к вбитым в лед кольям. Спустя время ее вытаскивали через одну прорубь, рыбу, которая моментально замерзала и превращалась в стекло, вынимали, потом с помощью веревки сеть снова затаскивали через вторую прорубь. Полная сеть была настолько тяжела, что даже вдвоем надо было приложить немало усилий. Рыбу из сети следовало вытащить как можно быстрее - кому хотелось возиться в темноте и на холоде. К весне день на пару часов становился чуть прозрачнее, но домой возвращались в полной темноте. А если день был пасмурный, то

преследовало ощущение, что работаешь на дне колодца. Обычно температура воздуха колебалась в пределах минус 30 градусов, но случались дни, когда она падала до минус 40, 50, а может быть, и ниже. На этом жутком холоде руки быстро белели, и потому по вечерам вязали полотняные рукавицы из ниток, выдернутых из сетей, добавляя к нити шерстяную, из старого свитера, иначе на холоде полотняные рукавицы становились деревянными.

Но нет худа без добра - вытаскивали богатые уловы, рыба была большая, жирная и вкусная - разные виды лососевых. Чтобы избежать цинги, рыбу ели и сырую - замерзшую строгали, и кусочки буквально таяли во рту. Ухов брать не разрешалось, однако рыбаки наловчились сунуть рыбу под ватник и отнести домой. На берегу их проверяли, иной раз и ощупают, но и тут нашли выход - привязывали рыбу на длинный шнурок и тащили следом за собой - в темную полярную ночь никто из охраны не замечал, как рыба проскальзывала между ног. Голод никто не переносил - вот и цинга отступила. Однажды русскому охотнику удалось добыть белого медведя. Все впервые попробовали экзотическое жаркое.

Тамаре исполнилось уже 19 лет, и она ходила на эту тяжелую работу - ловила рыбу. Мы с мамой работали в рыбообрабатывающей бригаде. Мы должны были рыбу почистить, вынуть внутренности и сложить в бочку. Когда начиналась пурга, все садились чинить сети, ставить заплатки на свою одежду, с последней было трудно, телогрейки, правда, выдавали, но холодно было и в них. Угнетала и вечная темень, и ссыльные научились делать коптилки из рыбьего жира. Наливали его в посудинку с хлопчатобумажным фитилем, пристраивали на краю нар. И таким светильником надо было обходиться всю зиму. Когда весной, наконец, появлялось солнце, все с удивлением узнавали, что у некоторых совсем другой цвет глаз и волос, чем они думали, но зато у всех кончик носа был в копоти.

Кончилась первая долгая зима. Пора было прекращать подледный лов, и часть рыбаков перевезли на берег Северного Ледовитого океана, чтобы продолжать лов уже в Карском море. Начальник велел собрать пожитки - палатки, одеяла, продукты, уложили все на несколько саней, в каждые сани впряглись четыре-пять женщин, и караван двинулся на отстоящий за 40 километров берег моря. А так как весеннее солнце в тундре ослепительное, надо было беречь глаза, остерегаться снежной сле-

страница 504

поты. Налицо набрасывали белую ткань, оставляя для глаз узкие прорези. Ориентиров никаких. Направление - северное, конечная цель - океан. Заблудиться было трудно, разве что пропустить берег и оказаться прямо в море. Путь далекий и тяжкий, так что не верилось, что в тот же день можно будет дойти до цели. Бедные женщины шли и шли по однообразной, слегка волнистой равнине. Еще утром снег похрустывал под ногами, а днем отпустило, под ногами захлюпало, ноги промокли, как и сами женщины от собственного пота и снега. Уже смеркалось, во рту горький привкус, сил нет ни в руках, ни в ногах, тело как побитое, а солнце еще высоко. Когда оно скатилось к горизонту, появился, наконец, берег. Люди без сил попадали в сани, но предстояло еще в снегу поставить палатки, съесть скудный холодный ужин и в тех же телогрейках отправиться спать, закутавшись в одеяло. На следующий же день ссыльные приступили к строительству небольшого поселка с несколькими рыболовецкими пунктами на расстоянии 10 километров друг от друга, оставляя в каждом из них по восемь-десять человек. Все побережье моря было усеяно топляками, они и служили строительным материалом. Когда море освободилось ото льда, надзиратель велел тащить бревна по воде, и женщины побрели по пояс в ледяной воде, волоча за собой бревна. Побережье Северного Ледовитого океана - это вам не южный курорт, и брести по пояс в ледяной воде сомнительное удовольствие. Но долгая зима закалила людей, научила их упорству, и никто даже не заболел.

С появлением «блатных» отношения в рыболовецкой бригаде обострились. Ссыльные столкнулись с грубой силой, с «цветочками» русского языка. Но так как политических было гораздо больше, уголовникам не удалось взять верх. И хотя вначале женщинам неприкрыто угрожали, до насилия не дошло. В каждой бригаде было по одному, по два преступника, и они вынуждены были подстраиваться под остальных. Жили все вместе в одной будке, выполняли одну и ту же работу, знали, что точно такая же будка находится в десяти километрах, а еще дальше вообще ничего нет. Что здесь можно было украсть, кого убить и куда сбежать?

Быстро прошло полярное лето, так быстро, что из Норильска «не успели» подвезти уголь. Начиналась зима, а в Мисходном нечем было топить. Время от времени дрова подвозили с моря. Но было ясно, что всю зиму на этом не продержаться. Начальство решило, что те, кто рыбу не ловит,

отправятся в Южное, к родным. И мы с мамой побросали свои пожитки в собачью упряжку и отправились в тундру. Упряжку вел уголовник Черкашка. Он оказался сообразительным, быстро научился управлять собаками, откормленными и хорошо обученными, так что сани скользили легко и быстро. Для них 40 километров до Южного были просто пустяком. Вскоре мы достигли поселка, оставалось километров десять до хибарки, где жила Тамара, но местный начальник решил иначе. Только чтобы отомстить, не разрешил нам с мамой ехать дальше. Поселили нас тут же, в какой-то финской семье. Финны сюда были эвакуированы из Карелии и даже не считались ссыльными, потому что не подписывали позорный документ о вечной ссылке и запрете менять местожительства, но все равно никуда не могли деться, так как юридически свободными людьми не были.

Зима изнуряла не только нещадными холодами, но и однообразной тьмой, которую прерывали разве что красочные сполохи северного сияния. Они никогда не повторялись ни по форме, ни по цвету -природа, очевидно, создала северное сияние, чтобы как-то оживить это белое безмолвие, не подающее даже признаков жизни. Звери зимой мигрировали на юг, ближе к лесной полосе, где было больше пищи. Здесь оставались только люди, доставленные сюда силой и брошенные на произвол судьбы. Зимой морской лов рыбы не вели, ссыльные латали и плели новые сети. Обычно из своих хибар они сходились в самом большом бараке поселка, где за работой можно было перекинуться несколькими словами, попеть и ждать весны, которая, может быть, принесет какие-то перемены. В Мисходном оставались только те, кто ловил рыбу в реках. Один из самых страшных надзирателей, Антон Иванович, которого ссыльные называли «маленьким Сталиным» не только из-за внешнего сходства, но и из-за жестокосердия, придумал разместить рыболовецкую бригаду на отмели посреди реки. Делать нечего. Пришлось вбивать в отмель сваи, ставить палатки и жить посреди реки в хилых жилищах, изредка добираясь на лодке на берег за продуктами.

Беда подкрадывается незаметно, но на сей раз она заявила о себе страшным воем — поднялась буря, которая с каждой минутой усиливалась. Собравшиеся на берегу с ужасом смотрели, как под огромными, нагнанными с моря волнами исчезает отмель со всеми рыбаками. Несчастные стали спасаться кто как мог. Кому-то удалось ухватиться за

страница 505

плывущее бревно или конец доски, и буря погнала их вверх по реке. Какая-то русская семья, муж и жена, вцепившись в бревно, пытались выбраться на берег. В десяти метрах от берега окоченевшие руки женщины выпустили бревно, и она скрылась под водой. Муж выбрался на берег, повернулся лицом к бушующему течению, тут же упал и умер. Кто-то из рыбаков успел запрыгнуть в лодку, которая еще держалась на якоре. Внезапно один из них заметил тонущего в нескольких метрах от них своего брата. Недолго думая, он схватил топор и хотел обрубить якорь, но молодой немец Володя вырвал из рук товарища топор и оттолкнул его - отпустить лодку на волю волн означало смерть всем, в ней сидящим. И тут же у всех на глазах могучая волна поглотила пловца безвозвратно. К сожалению, жизнь остальных тоже висела на волоске - волны заливали лодку и в любую минуту грозили сорвать ее с якоря и перевернуть. Володя велел мужчинам вычерпывать воду, а сам старался удержать лодку против ветра. Они боролись уже из последних сил. И тут буря притихла настолько, что можно было послать за ними катер. Он забрал промокших, совершенно обессиленных рыбаков и направился вверх по реке в надежде найти еще кого-то. И действительно, вдали они увидели дым - у костра сушились спасшиеся. Кому-то из них удалось сохранить тщательно завернутые спички сухими и разжечь костер. Спички спасли людям жизнь - и согрев их, и дымом указав их местонахождение, в противном случае на этих просторах их вряд ли сумели бы найти. На берегу рыбак, потерявший брата, подошел к Володе, пожал ему руку и поблагодарил за спасенную жизнь. Никто не ожидал, что маленький, хрупкий музыкант способен в минуту опасности действовать так решительно.

Володя ничего не ответил, снова притих, замкнулся. Он никогда не был словоохотливым, зато звучала его скрипка. Как часто длинными темными ночами, когда ссыльные, подавленные и хмурые, вслушивались в вой метели, неожиданно в него вплетались звуки скрипки. Исчезали и мрачное жилище, и черная ночь, слушатели погружались в грезы, в мир музыки - то навевающей на размышления, грустной, то радостной и задорной. Если у кого-то возникало желание петь, Володя тотчас подхватывал мелодию. Ведь он в свое время был талантливым учеником Энгельсской городской средней музыкальной школы. Профессор пригласил тогда Володю с собой в Москву продолжать

образование, но началась война, и всех немцев без исключения сослали на восток - в Казахстан. Уже тогда проявился сильный характер юноши - Володя пытался сбежать, но оказался здесь, на берегах Пясины.

Скрипач-рыбак стоял на берегу реки и смотрел в ее зеленую глубину, которая поглотила его единственное богатство - скрипку. Это была самая большая Володина любовь, величайшая мечта его жизни. Он играл на скрипке по двенадцать часов подряд, она кормила его в голодные годы на Украине, когда вечерами он играл в кабачках, на свадьбах - кое-что зарабатывал на пропитание. Может быть, сейчас скрипка играет реквием погибшим, которые покоятся на дне вместе с нею? Кто знает! Для Володи звучать она больше не будет никогда. Суровая действительность оборвала какую-то струну в душе Володи - чуткие пальцы музыканта никогда больше не коснуться королевы инструментов - скрипки. Несчастные ссыльные постепенно утрачивали все - дом, родину, близких, свои надежды и мечты. Оставалась голая жизнь, но такие жизни гасли одна за другой. Каприз надзирателя потребовал пятнадцать человеческих жизней.

И снова наступила зима. Вообще-то казалось, что из времен года здесь существует одна зима, которая прерывается долгим днем, который называют здесь летом, и снова приходит пора метелей и морозов. На три месяца в году здесь исчезает даже солнце, и хотя в марте оно появляется, до конца зимы еще далеко.

Особенно долгой эта зима показалась финнам, окольным путем они узнали, что с Диксона можно уйти на все четыре стороны, так как они считаются людьми свободными. Но до Диксона двести километров по тундре, ни дорог, ни ориентиров. И все-таки весной финны собрались и тронулись в долгий путь.

Условия лова становились все труднее, так как рыбы становилось все меньше. Когда наступила очередная, вот уже пятая зима на крайнем севере, начальство внезапно решило, что поселок Южное следует ликвидировать. Всю утварь и вещи сложили в собачьи упряжки и, несмотря на суровую погоду, караван отправился в путь на Мисходный. Но оставить людей здесь не предполагали. На реке, примерно в четырех километрах от центра, был небольшой островок Чайка, где уже построили небольшой поселок немцы. Там же поселили рыбаков Южного.

страница 506

В драматической ситуации оказались и островитяне. Ледоход на реках Севера действительно грандиозное зрелище, если наблюдать за ним на безопасном расстоянии с берега. И совсем иные чувства вызывает стихия, когда ты находишься на крохотном островке посреди реки. Огромные ледяные глыбы со всех сторон давят на остров и с фантастической скоростью, словно живые, наползают друг на друга. Когда гора льдин достигает высоты многоэтажного дома, она с грохотом рушится. Глыбы льда разлетаются во все стороны, и человек, оказавшийся поблизости, должен нестись со всех ног, чтобы не произошло несчастья. Островитяне, отрезанные от всего мира, вынуждены были день и ночь слушать треск ломающихся льдин, беспомощно ожидая исхода. В любую минуту горы льда могли снести с островка все, что на нем находилось. Но Бог все же сжалился над людьми, и они остались живы. До построенных хибарок лед не добрался. И люди остались там жить и работать.

На Чайке условия рыболовства были особенными. У самого берега островка была большая глубина, поэтому большие белые киты проплывали близко от острова. Рыбаки следили, не покажется ли где фонтан воды, не блеснут ли могучие спины, иногда и с малышом на спине. Тут же закидывали сети, так как киты всегда шли за косяком сельди, разгоняя рыбу в разные стороны. И всегда были удачные уловы.

В маленькой хижине я осталась одна и занималась вязанием сетей, так как эта работа у меня получалась. С нетерпением ждала весточки из Норильска. Как там мама? В начале лета весть пришла -Ете Гедровска умерла в больнице. Умерла... Мамы больше нет, она покоится на Норильском кладбище. Никого из близких не было рядом, никто не проводил ее в последний путь. Люди здесь уходят так, словно они никогда не существовали на свете - погиб труд всей жизни, дом на родине порушен, дети умерли, самих их где-то зарыли, нет даже могильного холмика и памятной доски.

Шла зима 1948/49 года. Наконец ссыльным стали платить за их труд. В магазинчике в Мисходном можно было кое-что купить - продукты, керосин для лампы, бытовые мелочи. Не часто они проделывали эти четыре километра через реку, закупались на весь месяц.

Жила я в своей хибарке совершенно одна, но боль от потери мамы постепенно притупилась, и я стала ходить в большой барак, где собиралась по субботам молодежь, вместе пели, танцевали, болтали. Мне все больше внимания стал уделять Володя -тот самый хрупкий скрипач. Наконец мы решили соединить наши жизни.

Следующей осенью рыболовецкие бригады стали постепенно ликвидировать, и ссыльным разрешили уехать в Норильск. Собрались и мы. Путь предстоял долгий - по реке Пясина 500 километров на юг. Но очень рано грянули холода, и пароход застрял во льду. Высадили пассажиров в небольшом ненецком поселке - они уже стали появляться в тех местах.

Приехали мы в том, что на нас было, и с небольшими деньгами. Но это уже был город с многоэтажными домами, со всеми удобствами. Правда, ссыльным приходилось самим искать себе жилище. Чаще всего это была комнатка в бараке, зачастую с оставленной прежними владельцами шаткой мебелью. Было центральное отопление, электричество, туалет, правда, на улице, но Норильск строился. И, конечно, не комсомольцами.

Устроились на работу - Володя в шахте, я там же на комбинате лаборанткой. В городе мы смогли зарегистрироваться, но чтобы не было путаницы в списках высланных, я должна была оставаться на своей фамилии. Зато ребенок, которого мы ждали, будет носить фамилию отца - Баллах.

Казалось бы, все наладилось. Родился чудный мальчик. Но нас подстерегло очередное горе - в трехмесячном возрасте малыш заболел. Возвращалась из больницы я одна, судорожно сжимая в руках его одежду. И мы похоронили его рядом с мамой. В холодной мерзлой земле будет покоится теперь и мой сынок.

Только через полтора года, когда я поняла, что о себе заявила новая жизнь, я начала приходить в себя. Осенью 1953 года родилась Майя, еще через год Лиене. В 1955 году мы с девочками поехали в Томскую область, к моей двоюродной сестре Бените (урожд. Грасис), которая вместе с матерью была выслана в 1949 году. У них была корова, огород, и моим девочкам, страдавшим рахитом, это пошло на пользу. Что для одних ссылка, для других курорт - все в этом мире относительно.

Осенью мы вернулись в Норильск, а в 1958 году вместе с дочерьми я вернулась в Латвию. С мужем договорились, что он будет присылать нам деньги, пока мы не устроимся - зарплата в шахте у него была очень приличная, а потом приедет и он сам. Через год на родину вернулась и Тамара с Арнольдом и дочкой. Устроились мы в Цесисе. В Сибири провела я 17 лет...

Gedrovska Austra Mārtiņa m.,
dz. 1928,
lieta Nr. 13649,
izs. adr. Madonas apr., Beļavas pag., Miezītene ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Nazarovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1957.02.19

Gedrovskis Mārtiņš Pētera d., dz. 1889, lieta Nr. 13649, izs. adr. Madonas apr., Beļavas pag., Miezītene

Гедровскис Мартиньш Петрович умер в Севураллаге 12 2 1942 года страница 379 Aizvestie

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 501  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.