14 06 1941

Гайлитис Гундарс родился в 1928 году

Gailītis Gundars Paula d.,
dz. 1928,
lieta Nr. 17248,
izs. adr. Rīgas apr., Lielvārdes pag., Vēveri ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Nazarovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.02.21

отец Паулс умер в Вятлаге 15 7 1943 - страница 576 Aizvestie

Gailītis Pauls Toma d.,
dz. 1869,
lieta Nr. 17248,
izs. adr. Rīgas apr., Lielvārdes pag., Vēveri

Gailīte Olga Andreja m.,
dz. 1892,
lieta Nr. 17248,
izs. adr. Rīgas apr., Lielvārdes pag., Vēveri ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Nazarovas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.04.17

Дети Сибири ( том 1 , страница 484  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

 страница 484 

Я родился 17 сентября 1928 года. 14 июня 1941 года для всей семьи оказался тяжким, роковым днем, когда и в окна, и в двери постучали вооруженные люди и в полумраке утра вошли в дом, приказали одеться. Мама попросила их выйти, чтобы можно было, по крайней мере, одеться. Никто, конечно, никуда не вышел. В соседней комнате спал брат, последнюю ночь после перенесенного воспаления легких, ему предстояло возвращаться в Ригу. Его даже не было в списке высылаемых. Вошли и спросили, кто это. Уважаемый Межапуке, убийца лиелвардцев, сказал: “Внесите!” Так он и поехал, и впоследствии нигде не появился - ни в документах умерших, ни в документах высланных. В 1942 году его призвали в трудармию, и он умер от воспаления легких - где похоронен, не знаем, следов отыскать не удалось. Как неизвестно ничего и об отце - в Вятлаге... Кировская область, Ждановский район, какой-то Вятглаг... Умер 15 июля 1943 года. Последний раз я видел отца, когда садился в Лиелварде в вагон, - он оставался несгибаемым...

Так мы с мамой и братом попали втроем в Назарово, фактически в тайгу. Потом из тайги в колхоз. Там, еще ребенком, встретил свою будущую жену, и с четырнадцати лет мы вместе. В 1941 году отец уже был пенсионером, подрабатывал бухгалтером в Лиелвардском волостном правлении. Он окончил Тартуский университет как теолог, священник - один из первых латышских священников в Пиебалгском крае. Во время войны беженцем оказался в Крыму, там руководил комитетом латышских беженцев, потом был представителем Латвии в России - когда Латвия стала самостоятельной. Организовал возвращение беженцев в Латвию. В Латвии работал в департаменте Министерства иностранных дел, был министром образования, директором 1-й Рижской гимназии. В

последние годы, с 1936-го, был в Лиелварде священником. Был редактором молодежного журнала, президентом Красного Креста со дня его основания до того момента, когда русские эту организацию закрыли. И везде он пользовался большим уважением. Каждый год в день смерти отца - 19 июля - в Лиелвардской церкви, которая в свое время была восстановлена из руин его усилиями, проводится богослужение, посвященное его памяти. Когда-то президент К. Учманис подарил церкви все ее внутреннее убранство. Друг отца, Карлис Миес-ниекс, с которым они были знакомы еще со времен Пие-балги, написал алтарную картину - все это по-прежнему здесь. Лиелварде для всей нашей семьи остается святым местом. Пятидесятилетие нашей с женой свадьбы мы отмечали в Пиебалгской церкви.

Помню скученность в вагоне, двухэтажные нары, страшную дыру из белых досок - трубу, которую мы обтянули простынями. Вначале нечего было есть, когда переехали границу, раздалась команда: «Кипяток!» -и следовало идти с ведром за горячей водой. И так было на всех русских станциях. Воду давали кипяченую, очевидно, чтобы не завелась какая-нибудь хворь. Давали пшенную кашу, поверху было налито растительное масло. Теснота была страшная, дышать нечем, никто не знал, куда везут. Вначале еще наивно надеялись -может быть, окружат, не дадут увезти. Может быть, освободят все-таки. Наивные надежды на освобождение у многих теплились еще и в России. Когда отправляли на Север, отправляли в небытие, многие, в том числе и я, побежали в комендатуру спрашивать - почему не взяли нашу семью? Была надежда, что это будет корабль свободы, который с севера увезет нас в Латвию. Корабль свободы отправился на небеса, из тех, кто уехал на Север, в живых осталось ничтожно мало.

страница 485

Первый раз открыли двери во время поездки уже за Уралом, в лесу, состав остановился, и всем разрешили выйти. Поразила удивительная природа. На насыпи росли лилии, орхидеи. И было странно - такая прекрасная природа и такие жестокие люди. Но не все были такими... Жестокими были подручные, и кое-кто даже не сознавал, что делает. И сегодня следует сказать - Боже, прости тех, кто не ведает, что творит. Но простить трудно.

Вы помните, как выглядели те, кто пришел вас арестовать, кто они были по национальности? Одного я даже знаю. Его двоюродная сестра жила напротив, она и сейчас живет в Лиелварде. Солдатики были из восточных народов, в буденовках, с винтовками. Когда нас усадили в машину, они разместились в углах. Самого главного - Рудиса Межапуке - знаю очень хорошо. Если бы он и после войны дольше прожил, лиелвардцам не избежать было бы и 1949 года, но жители сами его и убрали. И благодаря честному и порядочному Каулинь-шу, отцу, как его называли, в 1949 году из Лиелварде не выслали ни одного человека. Ав 1941 году жителями Лиелварде набили два полных вагона. Я, например, совершенно не понимаю, что плохого мог сделать мой отец, которому в 1941 году было 72 года - старый человек, пенсионер, учитель, священник, никогда никому ничего плохого не сделал, но вот кому-то не понравился. Но народ сохранил о нем добрую память.

В России нас высадили на станции Ададым. И стали приходить покупатели, набирать рабов. Кто никому не пригодился, тех отправили на лесоучастки, в Тамо-женку. Так и мы оказались там - в горах, в диком месте. Чтобы спустить бревна вниз по обрыву, связывали их, и катились они, как колеса. Жили в бараке, выдавали дневную норму хлеба. Работали на сплаве леса, и никто не считался, есть у тебя на это силы или нет. Зимой, разбирая заторы, проваливались, иногда везло - выбирались, выплывали. Если кого-то затаскивало под бревна, спастись никакой надежды не было. Осенью, когда сплав заканчивался, отправили нас в колхоз. Не оставили ни женщин, ни детей - толку от них не было никакого. Колхоз находился километрах в 20 от Таможенки, где мы жили. Не могу не рассказать об одном моменте в Таможенке - километрах в трех вверх по течению реки тянулся забор, за ним полуразвалившиеся строения и пулеметная вышка. Местный человек рассказывал, что туда в 1939 году привезли польских офицеров. Их не расстреливали - просто раздели до белья и оставили на сибирском морозе. И они замерзли. Кто решился бежать, тех застрелили. На всех осинах, что росли вокруг, остались наросты на месте пуль. Так там действовали.

Выжить помогло невероятное желание возвратиться в Латвию, на землю отцов, желание выжить. Безусловно, и голос второго человека, его дружеская рука. В 1950 году мы поженились, в ссылке провели вместе девять лет. Два года назад она подняла меня с постели, когда рижские врачи подписали мне смертный приговор и привезли меня домой на носилках, умирать... Благодаря жене, благодаря цесисским врачам я сегодня двигаюсь и кое-что делаю. У мамы, когда ее увезли в Сибирь, уже тогда было плохое здоровье. Она еще в латвийское время переболела ревматизмом, полиартритом, лечилась в Кемери, грязями, ей надо было продолжать лечение. В 1940 году это уже было невозможно. Так мама и уехала, пилила на морозе дрова, жила в хлеву, выполняла самые разные работы. Когда перебрались в Назарово - в 1943-м, в 1944 году - стало немного легче, по крайней мере, в тепле, работала вязальщицей. Там многие пожилые дамы занимались вязанием. Полиартрит разрушал руки и ноги, лекарств не было. Так мамина мечта и не осуществилась - умерла она в 1957 году. Мы возвратились в Латвию в 1958-м.

Там и похоронили, обнесли могилку заборчиком, чтобы скотина не растоптала. Потом появилась возможность туда поехать и эксгумировать тело, перевезти - за это я должен благодарить жену, потому что это она меня «настроила» - надо ехать. Мы привезли маму на Цесисское кладбище. Там теперь надгробие и общая надпись на несуществующей могиле - моего отца, отца Арии и моего брата, могилы которых никогда уже не найти. В памятные дни мы приезжаем, возлагаем цветы.

Немного юмора - цветастые штаны моей жены, которые сшили ей из коричневого цветастого одеяла, так мы и познакомились. Я тоже красавцем не был -надо было отправляться на зимние работы, а зимней шапки не было. На голове фуражечка Рижской 48-й основной школы, а поверху вязаный желтый платок. Так мы там ходили. Юмора, конечно, было мало, еды не было. В Назарове вокруг дома были съедены и крапива, и лебеда, не надо было ни полоть, ни косить. Когда стали постарше, ходили в клуб, в дом культуры. Веселья в жизни не было, но были знакомые. Помню Рождество, которое устроила госпожа Стоне. Она вокруг себя всегда собирала молодежь.

Мы решили пожениться в 1950 году. Ей был 21 год, мне 22, жили в одном селе, рядом. Знакомы были с самого начала, вместе ходили в вечернюю школу. Женихались долго. В тех нелегких условиях дружба, верность имели огромное значение. Летом я ходил помогать ее маме.

страница 486

Вуз я окончил заочно, было все не так просто -чтобы ехать сдавать сессию, приходилось заранее испрашивать у коменданта разрешение. Случалось, что разрешение запаздывало, надо было идти на риск, ехать на свою голову. В институте никто ничего не говорил, там было спокойно. Заместитель директора тоже был из сосланных. Сначала поехал я в Абаканский институт, прослушал одну лекцию, которую читал специалист из Красноярска, забрал документы и отправился в Красноярск. Окончил Красноярский институт в 1956 году.

Когда возвращались домой, я в вагоне топил печурку лучинами и варил кашу. Приехали. Ехали как важняки, в купейном вагоне. Я грузил лес, был учеником столяра, работал в деревообрабатывающем цеху, мастерил бочки, сани. Был и учителем.

Можете считать меня ретроградом, человеком с устарелыми взглядами, но я считаю - если человек не знает своего прошлого, не ценит своих предков, - а ценить их он может только в том случае, если знает, за что надо ценить, - жить ему будет трудно. Я считаю, что историю надо знать, воспоминания записывать. Когда этих людей уже не будет, начнут искать их днем с огнем. Историю надо знать, надо учить. В нынешних школах большим недостатком является слабое патриотическое воспитание. Мы многое забыли, но, безусловно, появилось и много хорошего. Как учитель физики, я переживаю, что мало внимания уделяется изучению естественных наук. Сегодня ученик может окончить школу и в том случае, если он не знает биологию. Простите, но такого человека интеллигентным я считать не могу. Не надо знать на каком-то высшем уровне. Должно быть хоть какое-то представление, не будет его, мы продолжим уничтожать природу. Уничтожаются малые реки, человеку скоро будет негде жить. Забыли о патриотическом воспитании. Кое-где возрождаются отряды мазпулков, скаутов. Но очень малочисленные. Возможно, государственные чиновники от образования должны думать не столько о своих постах, сколько о том, как вырастить молодежь, которая нужна Латвии, чтобы Латвия процветала и не была разграблена. Больно видеть, к чему мы пришли. Хочется напомнить слова одного журналиста ТВ -наше правительство в состоянии только совершать глупости, а потом, как бедная девица, разводить руками - что же теперь делать.

И еще о чем бы хотелось сказать - о памяти.

Говоря о патриотическом воспитании, хочу вспомнить кавалеров ордена Лачплесиса. Им по статусу положено покоиться на Братском кладбище. Понятно,

что большинство покоятся в Сибири. И отец моей жены - кавалер ордена Лачплесиса - умер в Сибири в 1941 году, попросту был уничтожен. С самого начала восстановления свободного государства мы боролись и за восстановление памяти героев. Мы не раз обращались в Кабинет министров Латвии. И вот ответ Арии Цалите от 28 ноября 2000 года - канцелярия Президента ваше письмо получила, оно передано Президенту на рассмотрение, и ваше мнение о восстановлении памяти кавалеров ордена Лачплесиса заслуживает поддержки. Надеемся, что Президент напомнит об этом Рижской думе и правительству, чтобы началась, наконец, работа над проектом места памяти. Согласен, что таким местом могло бы стать Братское кладбище. Но вот уже и 2002 год, но пока не сделано ничего. Этот вопрос обсуждался и на собраниях политически репрессированных. В той стене, у входа на Братское кладбище, вполне хватает места, чтобы выбить на ней имена кавалеров ордена Лачплесиса, которые там не захоронены. В годы советской власти в Саласпилсском мемориале были высечены имена всех прошедших через лагерь людей. Могли это сделать! А мы не в состоянии увековечить несколько сотен имен! Очевидно, не хватает времени. Это только один пример того, как правительство относится к тем людям, благодаря которым и существует свободное государство. Свободное Латвийское государство вынесли на своих плечах политически репрессированные и те люди, которые помнили свободную Латвию, кому была дорога память о ней и о которых мы уже не умеем вспоминать.

Те, кто остался в Сибири жить и не вернулся в Латвию, несчастны, так как путь сюда для них закрыт. Латвию они не знают, Латвию своего детства они забыли. Радует только, что в латышских селах говорят по-латышски. Дочери моего двоюродного брата долго пришлось учиться латышскому языку, а когда она уехала, все забыла.

Для меня детство как прекрасный сон... Солнечные дни, дом Лиелвардского священника. В Риге мне пойти некуда, так как людей этих уже нет среди живых. Учился я в 48-й школе, в очень патриотической школе, у нас был флаг, подаренный президентом республики. В 1941 году она стала основной школой для детей русских офицеров. Детство как прекрасные солнечные дни, несмотря на все трудности, переживания, несмотря на то, что в 1940-м ив 1941 году пришлось так много перестрадать. Сейчас, после возвращения, я черпаю тепло и любовь у своей спутницы. Мы вернули дом отца жены в Сели, но он далеко, а чтобы его восстановить, нет уже ни средств, ни сил.