14 06 1941

Гайдлазда Ливия ( Баумане )  Петеровна родилась в 1932 году.

Вспоминается весна 1941 года, тёплая, солнечная, как я, девятилетняя девочка пасла коров.

В семье я была младшая, старшие братья Освалдс и Харолдс уже были студентами.

Сестра Алиса была уже замужем и жила в Даугавпилсе.

Дома оставались родители и мы с братом Арвидсом.

Окутанные цветами и ароматами, текли июньские дни, 

и ничто не предвещало приближающейся трагедии.

Лишь в правлении Тилжской волости в это время составлялись списки высылаемых семей.

В то утро, 14 июня 1941 года , я на опушке леса пасла коров.

страница 479

Вспоминается весна 1941 года, теплая, солнечная: как я, девятилетняя девочка, пасла коров. Я в семье была младшая, старшие братья Освалдс и Харолде были студентами. Сестра Алиса была уже замужем и жила в Даугавпилсе. Дома оставались родители и мы с братом Арвидсом. Окутанные цветами и ароматами, текли июньские дни, и ничто не предвещало приближающейся трагедии. Лишь в правлении Тилжской волости в это время составляются списки высылаемых семей.

В то утро, 14 июня 1941 года, я на опушке леса пасла коров. Родители были дома. Брат Арвиде ушел в церковь, готовился к причастию. На лугу ко мне подошел незнакомый мужчина и сказал, что надо идти домой, так как приехали гости. Зашла в дом, мамочка плачет, отец кидает в мешок вещи, продукты, чужие торопят; вскоре привели и Арвидса. И последнее прощай дому, знакомым тропинкам, ничего не понимающей собаке, которая заходится лаем. Последний таз наша лошадь отвезла вещи до дороги, где уже ждала грузовая автомашина с такими же несчаст--И1МИ. Отец, думая, что жить мы будем вместе, все вещи взял с собой, чтобы жене и дочке легче было войти в вагон. И мы обе остались и без одежды, и без продуктов. Только позже Арвидса привели обратно, готрешили взять у отца одеяло и подушку.

И начался бесконечно далекий и безрадостный путь. На какой-то станции состав долго толкали, э о том только стало известно, что это отцепили вагон с мужчинами. Куда их увезли, никто

ве знал. По дороге поезд стоял в Даугавпилсе, брат бросил записку сестре Алисе написав ее адрес. Человек, который

поднял записку, передал ее Алисе, но когда  она пришла на вокзал, поезд уже ушёл.

На какой-то станции отца привели к нам в вагон попрощаться; и он понял, что мы никогда больше не увидимся, он так плакал, но не додумался принести нам хлеба и кусок копченого мяса. О судьбе отца я узнала только в 1990 году -умер он в 1942 году в Свердловских лагерях.

Сибирь встретила нас неласково, на станции Ададым-Назарово высадили на огромной площади, все сидели на своих узлах; кто-то оказался умнее, многие семьи захватили с собой сало, одежду. Только мы в чем стояли, в том и поехали, ничего с собой не было.

Потом понаехали из колхозов, фуру тащили две лошади. И как на торгах посадили нас и повезли, на дороге грязь, возницы обгоняют друг друга, и кто-то сказал: «Везут в ад». В колхозе все сидели во дворе детского сада, нас покормили пшенной кашей, и местные стали выбирать семьи, так как жить надо было у местных.

Так началась наша жизнь в колхозе Сютик. Взрослые ходили на работу, какие-то граммы хлеба давали - насытиться им нельзя было, работа тяжелая, мужчины в армии, одни женщины и дети. У местных корова кормилица, в огороде картошка, овощи. Все же и нам не давали умереть с голоду, подбрасывали картофелину-другую.

Взрослые на работе, мы бродили по окрестностям в надежде найти какую травку, где-то стащим брюквину, поделим на кусочки.

Колхозное огуречное поле охранял сторож. В Сибири можно было есть стебли баранчиков, выкопать в кустах луковицы лилий, варили крапиву, лебеду. В голове одна мысль - что бы съесть. В первое лето многие варили суп из лебеды, крапивы, домашнее мясо еще оставалось. У нас не было ничего. Трудно нам было,

страница 480

у кого была одежда, те меняли на продукты. Арвидс заготовил и привез дрова хозяйке, она что-то дала за это.

Летом взрослые уезжали на луга, косили сено, метали стога; потом мы, дети, на лошади свозили копны в одно место. Арвидсу приходилось трудно на голодный желудок, работа была тяжелая. Зимой латышки стали вязать местным красивые белые шерстяные платки, кофты, носки, рукавицы. Местные не умели пятку вывязать. Моя мама тоже вязала, за работу давали картошку, молоко.

Взрослые относились к нам нормально, разве что подростки донимали. Несколько семей жили в одном доме. Когда взрослые были на работе, подростки приходили ватагой, пугали нас, колотили в дверь, в окна, разглядывали нас в окно. Мы дрожали от страха, забирались под кровать. Нас дразнили: «Латыш, куда летишь, под кровать, говно клевать», продолжалось это долго.

В Сибири безжалостно относились к лошадям. Их били толстыми, сплетенными из ремней кнутами. Били страшно. Однажды, когда лошадь застряла в грязи и не могла вытащить воз, ее били до тех пор, пока вся морда ее не покрылась пеной, и она задохнулась. И тогда мы, латыши, приходили, отрезали куски и ели это мясо.

У русских был какой-то праздник на кладбище, тогда они делили кашу ложкой, у кого-нибудь был с собой и пирожок. Мы, дети, тоже становились в очередь, но нам не доставалось, видно, делили среди тех тетушек, которые молились Богу.

Жизнь была трудная, одна мысль - что бы съесть, где бы достать. Зимой было особенно трудно. Как-то мама, возвращаясь с работы, насыпала в карман зерна, идет, а навстречу начальник. Она от страха метнулась в кусты, высыпала все в снег, долго не приходила домой, думала, что начальник ждет ее на дороге, чтобы посадить в тюрьму. Потом-то уж присмотрелась, как делают местные женщины. Пришила к штанам подкладку. Зимой посылали в амбар перелопачивать зерно, чтобы не горело, чтобы сохло. Так женщины перед тем, как идти домой, садились на кучу, и зерно через карманы сыпалось за подкладку. Так что жизнь всему научит. Там стерню на поле сжигали, тогда пшеничные колосья легко было собирать, но не разрешалось. Все время приходилось оглядываться: появится вдалеке черная точка, мы сразу же в кусты, прискочит на лошади, посмотрит - никого нет, ускачет обратно. И только поздно вечером мы возвращались домой.

Брат Арвиде ухаживал за лошадьми, ему выделили жилье там же, на работе. Я ходила за хлебом, выстаивала в очереди, и меня так давили, что я падала в обморок, а обратно в очередь не пускали, и приходила я домой ни с чем, а брат сердился. Случалось, летом заставляли пасти свиней. Однажды две свиньи пропали, ну и шуму было! Не знаю, чем все закончилось.

И нас коснулось несчастье. Брата увезли, долго не знали, где он. Мама ходила к гадалке, та сказала, что жив. Без брата нам совсем было трудно. Я ходила на работу, зимой кормила скотину, но нас выкинули из казенной квартиры, жили у какой-то женщины. У нее был свой дом, земля, помогали ей заготовить сено для коровы. Впрягали лошадь в двухколесную тележку, она и сено привезет, и дровишек. Я таскала хворост каждый день, когда шла с работы. Бывали случаи, когда местные мальчишки отнимали у меня хворост, раскидывали. Зимой забивали свиней, можно было поскоблить кожу, чуть-чуть жира набиралось. Посадили картошку. Потом-то оказалось, что жившие на другой половине дома из своего погреба прорыли ход и тащили картошку, как крысы. Больше картошку в погреб не выносили. Матушка Силинып была поумнее, она в погреб ничего не ставила.

Иногда на базу сдавали овец, которых можно было подоить, сварить кашу, шерсть пощипать для носок. Летом послали нас пасти скот далеко от дома, ночью спали в землянке - мы с мамой, еще одна женщина, старичок, который ночью сторожил скот от волков. Мама раздоила яловую корову, молока она давала немного, но надоенное делили, по кружке выходило. Ели еще не готовую черную смородину. Потом пришла пора земляники. Коровы ночью находились в выгородке.

И еще одна беда - одолели нас вши, и в голове, в одежде. Прятались в кусты, снимали с себя все, счищали лучинкой. Когда жили у местных, вшей не было -мы ходили в баню, из золы делали щелок, мылись им вместо мыла, и волосы мыли щелоком. От камней жар, над ними и прожаривали одежду. Еду выдавали на неделю, хватало на несколько дней. Еду привозил старичок сторож, запрягал корову. Как-то я попросила сторожа, чтобы отпустил меня за продуктами, хотела повидать подружку Айну Пакалне, они жили вдвоем с матерью. Ну, он меня отпустил, поехала я на той корове, после обеда собралась домой, а мать подружки говорит - обожди, жарко еще, корова беситься начнет. Но я должна ехать, корове пастись надо. Проехали немного, корова давай метаться, помчалась

страница 481

по пашне, коляска по воздуху, вырвалась, убежала, хорошо, что фура не опрокинулась. Вернулась я, дали мне другую корову, домой доехала.

Осенью собирали черную смородину, пироги там пекли с ягодами черемухи, со всеми косточками. Зимой на работу ходила я, на двоих одежды не было. Скот туда сгоняли со всей округи, частники должны были сдавать, колхозы должны были сдавать. Околевавших забивали, которые могли идти, тех гнали в Ачинск. Одно лето отправили в Ачинск со скотом меня, Айну, инвалида с сыном и еще одну женщину. В стаде были коровы, телята, овцы, тащила повозку корова. Мужчина и женщина сидели на возу, гнали стадо мы, дети, гнали весь день. К вечеру остановились ночевать посреди поля. Согнали скот, мы сторожили, взрослые легли спать. Мы тоже заснули, проснулись - подопечные наши разбрелись. Нам, детям, по десять лет, что мы можем. Так всех и не нашли. Погнали дальше, по пути попалось село, загнали во двор, можно было выспаться. Когда кончились продукты, размешивали в воде муку, это и ели. В дороге женщина нащипала от овец шерсти, продала в городе, что-то купила, нам с Айной достались ситцевые платья. Через Чулым надо было переправляться на пароме, а бортик - одна-единственная доска, можно и в реку упасть. Согнали стадо, повернуться негде, и меня со стадом, чтобы на том берегу могла пасти, пока остальных не перевезут. Посреди реки бычки стали бодаться, страшно было, как бы в реку не столкнули. Пробралась я подальше от края, нескольких телят столкнули, но они плыли за паромом, только мордочки торчали. Счастливо перебрались на другой берег. Дорога шла через тайгу, и вдруг огромный баран помчался за мной, я бегом, спрятаться за деревом, а он так поддал мне под зад, что я упала, хорошо, за деревом спрятаться успела, но большой палец на руке вывихнула. Наконец сдали стадо. Не под отчет, отбившихся так и не смогли найти. Возвратились домой, и у того мужчины забрали под отчет последнюю корову, семья осталась без молока - четверо детей, он отвечал за перегон стада. Он был инвалид войны. Сам, мол, зиноват, мог кто-то из взрослых и не спать в ту ночь. Хотел выспаться за счет детей. Нам ничего не было, с нас, несовершеннолетних, и взять было нечего.

Осенью собрали картошку, я осталась, мама пошла просить, чтобы Янис привез картошку домой, но возчика не нашла, вернулась, когда совсем уже стемнело, мама найти меня не может, кричала, звала, а я так крепко спала, что ничего не слышала. Мама в тчаянии - вокруг кустарник, там волки, побежала

обратно за помощью. Уговорила Яниса, конюха, он меня быстро нашел.

Бились за жизнь, колоски подбирали - если поймают, собранное на землю, лошадь все растопчет, пусть лучше сгниет, но брать не разрешалось. Зимой ездили за углем, в сани запрягали быка, на санях огромная корзина, тонны три можно было привезти. Взрослые грузили быстро, а я, пока насыплю, уже вечер, темно. Еду, бык идет медленно, дорога разъезжена, воз тяжелый, корзина с воза соскользнула, хорошо, что недалеко от села. Поехала домой, корзина на дороге осталась. Доехать не успела, смотрю: два волка недалеко от дороги. И волков боюсь, и домой идти боюсь. Но волки меня не тронули, пришлось идти домой и рассказывать все маме. Она пошла сторожить корзину, чтобы уголь не растащили, назавтра перетаскали в дом. Был случай, когда волка застрелили в свинарнике.

Вызвали маму в милицию, говорят - «бабушка», можешь ехать к сыну. Арвиде получил разрешение забрать нас к себе.

Мама нажарила драников, сложила все пожитки в мешок, сговорилась с грузовой машиной, что та отвезет нас на станцию. И мы отправились к брату. Подошел поезд, а народу видимо-невидимо, и все с мешками. Мама пробралась, а меня оттолкнули, и осталась я на перроне. Мама кричит: «Ребенок остался!», тогда проводница меня впустила, а маме сказала: «Если ты, бабушка, еще кричать будешь, высажу!». Доехали до Красноярска, там была пересадка, один мешок с барахлом мама оставила под мостом, чтобы легче было сесть в поезд.

Дальше ехали без приключений. Добрались до места, где Арвиде жил вместе с поволжскими немцами. Был там еще один латыш - Мускарс. Был и женский барак. Вокруг забор, вход по пропускам. Дождались Арвидса с работы, встреча была радостной. Арвиде сказал начальнику шахты, что приехала мама с сестренкой. Тот пригласил всех вечером к нему, посмотрим, сказал, на твою семью, поговорим. Собрались пойти, на вахте не пропускают, немка говорит - подождите. Тут подъехала милицейская машина, взяли Арвидса и второго латыша. Их было всего двое среди немцев.

Так и остались мы среди чужих, в мужском бараке. На территории шахты была столовая, ходили чистить картошку, нас за это кормили. Нам не платили, только кормили. Потом одна немка сказала маме, что слышала разговор - старуху в богадельню, а малую - в детский дом. Это был удар, слезы. Мама рассказала

страница 482

заведующей столовой, та знала Арвидса, она была латышка, в Россию приехала давным-давно, дочка ее латышского языка не знала. Рассказала мама, что Арвидса арестовали, и она над нами сжалилась - взяла к себе в дом. А дом из одной комнатки и кухни, даже коридора не было, жили там дочь с зятем, внук шести лет, но никто из них не возражал, приняли нас, и спали мы возле двери на полу. Потом брата в Кемерово судили. Мы жили в восьми километрах от Кемерово, на шахте «Пионер». Суд был за закрытыми дверьми. Семеро немцев свидетельствовали, что Арвиде сказал: «Эх, хорошо раньше жилось в Латвии, как трудно здесь уголь добывать ». За эти слова Арвидсу дали восемь лет, второму - шесть. Хотя второй и не говорил ничего. После суда разрешили увидеться. Так мы и остались без братниной опеки. Пошли домой, темень, восемь километров по рельсам.

Арвидса отправили в лагерь, из Кемерово туда можно было доехать на поезде. Хозяйка дала буханку хлеба, вареной картошки в мундирах, брату отвезти. И я поехала. Все, кто приехал, ждали до вечера, когда их с работы поведут. В толпе увидела брата, увидеться не смогли, посмотрели друг на друга издали, узелок я отдала конвойному. В тот же день обратно не уехать, надо ждать до утра. Приютила меня местная женщина, накормила, утром проводила на поезд. Местные были люди отзывчивые. Так я несколько раз ездила к брату. Потом Арвидса отправили в другой лагерь, ездить я больше не могла, и не виделись мы долгие годы. Вероятно, поволжские немцы сердиты были на Арвидса, что ему семью раз

решили привезти. Арвиде на шахте работал хорошо, начальник дал бы ему квартиру, все было бы хорошо, если бы не эти предатели.

Паспортов нам, как высланным, не полагалось, но здесь ссыльных не было. Наша хозяйка сказала милиционеру: у меня живет «бабушка», она паспорт потеряла, и тот выписал маме временный паспорт на шесть месяцев, через шесть месяцев выдаст постоянный.

Хозяйка дала фланелевую одежду, чтобы продала в Кемерово за 270 рублей. Приехала я на рынок, повесила на руку, хожу, останавливает женщина, на плечах у нее большой платок, пощупала. Как только подошел еще человек, она покупать раздумала, а как только я осталась одна - подошла, куплю, мол. Дает мне три новенькие сотни, сдачи не надо. Я рада - мне еще 30 рублей достанется. Приезжаю домой, вытаскиваю - три старые десятки. Мама меня ругать -не умеешь деньги считать. А соседи говорят - так бывает, один корову продавал, взял деньги, а домой приехал, оказалось, бумажки. Она меня загипнотизировала. С тех пор я с цыганами не разговариваю. Я зарабатывала 360 рублей, и деньги за вещи мне надо было вернуть.

1947 год. Хозяйка говорит - война кончилась, поезжайте домой. Я взяла отпуск, мама выписалась. Хозяйка купила нам билеты до Москвы, деньги скопились с моей зарплаты. Посадила нас в поезд, в Новосибирске пересадка. Просидели на вокзале, на полу две недели, в поезд не сесть, столько желающих. Мама сидела на вещах, я бегала в поисках еды, да и

страница 483

город посмотреть хотелось. Мама все боялась, что я заплутаю; встала посмотреть, не иду ли я, тут же мешок из-под нее утащили. Там были сухари. Пришлось покупать еду. Никак не могли прокомпостировать билеты, потом оказалось, что нужно идти в баню, на билете должна стоять отметка, что вымылся.

Мама всего боялась, сидела на вещах. Жаль было украденного узла, там еще и одежда была, хозяева отдали, чистую, хорошую, хоть и ношеную.

Билеты у нас были на пассажирский поезд, но в результате ехали мы в товарном вагоне, даже без нар, еще хуже тех, в которых нас в Сибирь везли. В Москву приехали грязные, как свиньи. Из Москвы уже ехали пассажирским поездом. В Резекне были в августе 1947 года. Как услышали латышскую речь, так слезы от волнения на глаза навернулись. Поезда до Карсавы надо было ждать до вечера, но нам не терпелось, и мы пошли пешком, 40 километров шли, узлы на палке несли. Сколько-то подвезли нас на лошади. Мама по пути зашла в дом, попросила кусочек хлеба, дали нам, сверху творог положили, сели мы на обочине дороги, поели. И пошли дальше, пришли к родственникам, и поезд подошел в это же время. Через день отвезли нас к маминой сестре Милде. Дедушка еще был жив, но ослеп, нас не видел, только ощупал. Бабушка, умирая, завещала свою одежду маме, так что ей было, что надеть. Бабушка все надеялась, что дочка вернется. Милде было трудно - большие налоги, иной раз и хлеб не из чего было испечь, все сдавала. Поехала я к сестре в Гауиену. Милда дала сукно, родственники пошили. Так что в первую зиму мне в платье тепло было. Здесь тоже было нелегко, но муж сестры, партийный, сказал, что не может содержать высланную. Поехала к брату агроному, жил он под Валмиерой, и там не было мне места, пошла работать в совхоз, дали комнатку. Арвиде отсидел восемь лет, но домой его не пустили, держали в Сибири, в Хакассии. После смерти Сталина я попросила одну учительницу, чтобы написала в Москву, что Арвидс ни в чем не виноват. Удивительно, но его отпустили, была радостная встреча, но приехал он какой-то желтый. Женился, родилась дочка. Но радость была недолгой, пожил пару лет и в 1959 году умер от рака.

Gaidlazda Līvija Pētera m.,
dz. 1932,
lieta Nr. 15599,
izs. adr. Abrenes apr., Tilžas pag., Lemesnieki ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Berjozovskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.12.15

Gaidlazda Pēteris Jura d., dz. 1887, lieta Nr. 15599, izs. adr. Abrenes apr., Tilžas pag., Lemesnieki

страница 128 Aizvestie дали 1о лет лагеря в Севураллаге 31 10 42 - других сведений нет

  О судьбе отца я узнала только в 1990  году - умер он в 1942 году в Свердловских  лагерях.

Дети Сибири ( том 1 , страница 479  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.