14 06 1941

Екабсоне Рута ( Биркмане )  родилась а 1939 году.

 страница 690

В 1940 году мы жили в Ирлавской волости, дом назывался «Жаутери». Мама - Херта Екабсоне, отец Янис Екабсоне. У нас было 80 гектаров земли, хорошее хозяйство, был новый хлев - там были коровы, свиньи, было 16 лошадей, молотилка.

По-другому до нашего добра было не добраться. В одной телеге уехали мы в «Леяскруми», в Гренц-скую волость, к папиной двоюродной сестре, жили там до 14 июня 1941 года. Оттуда нас и увезли. Папы не было дома, нас с мамой и сестрой повезли, во дворе было полно чекистов, нам велели собрать вещи. Помню, мама взяла перину. Потом она нам очень пригодилась, сохранилась у нас и после маминой смерти.

Посадили нас в грузовик и повезли на станцию Тукумс 2, пересадили в товарный вагон. Людей было много, все плакали. Папа тоже приехал на станцию. Его забрали, и больше его мы не видели. У вагонов были раздвижные двери, нас очень строго охраняли.

Оказались мы в тайге - в Нижнем Ингаше. Отец был в Кировской области, в Вятлаге. Умер он через год и несколько месяцев, об этом мы узнали гораздо позже.

Мы с мамой жили в бараке, в одной комнате. Там и плита была. Мама уходила на работу - сочить смолу. Работа это тяжелая, есть нечего, мы тоже иногда помогали ей носить ведра. И если мама что-то получала за работу, все отдавала нам. Она совсем ослабела. Случилось, что однажды в том селе издохла лошадь. Мясо поделили, а потом многие умерли от дизентерии. И наша мама тоже...

Возможно, причиной стало мясо павшей лошади.

А нас потом выкинули из комнатки. Многие дети остались без родителей.

Помню - чья-то мама сошла с ума. У нее было два сыночка - один из них много болел. С мамой мы прожили три года. Соседка зашла в комнату, прикладывала маме грелку, и мы ее согревали, хотя она была уже мертвая... Утром соседка сказала, что мама умерла. Я не поняла - как это? Соседка объяснила, что мама больше никогда не встанет. Помню, у нас был кусок белой ткани, в него маму завернули, положили на доски и поставили под навес, где стояли железные бочки. Не было ни гроба, ничего. Положили маму в могилу и закопали. Мы потом часто туда приходили. Латышей много поумирало. Потом уже по кладбищу стали бродить коровы, и никто не обращал на это внимания, все было затопано, кладбища уже не было.

Всех детей разместили в конюшне, построенной из бревен. Посередине стояла только что вмурованная плита. Мы носили дрова, целый день топили. Спали вдоль стен, на лавках. Нас спасла перина - половину подкладывали под себя, второй половиной укрывались.

Я была маленькая, простудилась, писалась. Мама сердилась и говорила - я пойду попрошайничать, а ты в это время сиди и суши своим телом перину. Я послушно сидела, но с тех пор писаться в кровать перестала.

Ходили и мы попрошайничать. Деревня от деревни километра три. Там, где мы жили, добрые люди помогали. Нам давали очистки, мы их собирали, варили и пекли лепешки, пекли на плите. Помню, как-то ушла я в дальнее село, а сестре ничего не

сказала. Там русские люди надавали мне картошки, морковки, всяких еще овощей. Было мне года четыре, нести не было сил, и я волочила все за собой. Сестра вышла мне навстречу, я была несказанно счастлива, что мне

страница 691

помогают и что на неделю нам хватит! Мы и с другими детьми делились. Раз в неделю давали нам жидкий суп, колючий овсяный хлеб давали нам каждый день.

Если не слышала охрана и русские, мы говорили по-латышски. Нами начали интересоваться в Латвии, так как узнали, что наша мама умерла. У крестного были знакомства, и он отправился к Кирхенштейнсу. Нас поместили в Красноярский детский дом. С сестрой мы были в разных группах. По-латышски разговаривать не разрешали, за это наказывали - пороли, ставили в угол.

Из Риги приехали из отдела образования. Увидели, что латышских детей в Сибири много, и отправили нас - целый эшелон - в Латвию. На остановках мы могли выходить из вагона. В Москве дали одежду, на всех вегцах изнутри стоял красный крест - вещи были новые. В Риге отвезли нас в детский дом. За нами приехала папина сестра - наша приемная мать. Я ее с первого раза стала называть мамой, как только увидела. Меня можно было удочерить, сестра уже была большая. Жили мы в «Леяскруми», в Гренц-ской волости. Приемный отец должен был платить большие налоги. Он был инвалид - у него не гнулась нога. Зимой приходилось работать в лесу, ему было трудно. Он просил оставить землю и дом колхозу. Взяли лошадь, корову и перебрались на житье в Ра-маву, в Рижский район. Папа и мама работали, была у нас квартира, жили скромно.

Услышали, что вывозят второй раз. Приемные родители переволновались, боялись, как бы нас не забрали второй раз. В «Дзелзамури» жил брат приемной матери, он помогал нам учиться, и нас отправили к нему. Больше нас не искали, хотя многих отослали обратно.

Когда я вернулась в Латвию, по-латышски не говорила. В детском доме мы прожили больше года.

Понимать понимала, а разговаривать не могла. Целый год не посещала школу из-за того, что не знала языка. А потом обучилась быстро.

Сведения о смерти отца мы начали искать еще в советское время, и тогда нам сказали - зачем вам это нужно? Сестра сдала экзамены, но дальше учиться ее не пустили. Она училась очень хорошо, но нам неизвестно было место смерти отца, так что в образовании ей было отказано. Органы думали, что отец находится за границей. О судьбе отца узнали недавно, в латвийское время, когда оформляли бумаги на наследство. Отца осудили только за то, что он был богатым крестьянином. Сведения об отце мы получили в прокуратуре.

Мне трудно вспоминать, рассказывать так, как в фильме «Долгая дорога в дюнах». Летом было легче - на лугах росла всякая съедобная травка, лебеда, крапива, были ягоды - черная и красная смородина. Поддерживала нас и кедровая смола - мы ее варили в баночках, получалось вроде жвачки, вот ее мы и жевали. Потому и выжили. На ноги надеть было нечего, делали лапти, обвивали веревкой, так можно было ходить. Удивительно, что мы выжили. Вероятно, дети крепче своих родителей.

Высланным в 1949 году было немного легче -они уже имели какой-то опыт, знали, что с собой брать. Мама обменяла все, что у нее было, лишь бы достать мешочек картошки. Помню, последнее, что она продала, было обручальное кольцо. Плакала она тогда безутешно.

Тяжело вспоминать. Почему они так сделали -не знаю. Нас воспитывали в прославлении Сталина. Однажды приемный отец, увидев дома портрет Сталина, сказал: «Этот идиот сделал несчастным весь народ!». На что я возразила: «Так нельзя говорить о нашем Вожде и Учителе!». Это нам привили в детском доме.

Во сне иногда вижу Сибирь. Отца не помню, но хорошо помню маму и почти каждый вечер, когда иду спать, читаю молитву и думаю - где она там лежит одна-одинешенька. Ни съездить туда нельзя, ни место это не найти. Из-за этого страшно переживаю.

У меня двое сыновей, был хороший муж. Я много работала, и приемные родители мне много помогали.

Jakobsone (Jēkabsone) Ruta Jāņa m.,
dz. 1939,
lieta Nr. 16809,
izs. adr. Tukuma apr., Grenču pag., Lejaskrūmi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ņižņijingašas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.06.15

Jakobsons (Jēkabsons) Jānis (Žanis) Gustavs Jēkaba d., dz. 1898, lieta Nr. 16809, izs. adr. Tukuma apr., Grenču pag., Lejaskrūmi

Якобсонс Янис Густав Екабович умер в Вятлаге 6 11 1942 дело 16809 страница 615 Aizvestie

Дети Сибири ( том 1 , страница 690  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.