14 06 1941

Дзинтарс Петерис родился в 1931 году.

страница 638

Я родился в Даугавпилсе, в Даугавпилсской крепости, так как отец мой был капитаном Земгальского артиллерийского полка Латвийской армии, командиром батареи. Мы, вся семья, жили там до прихода Советской армии в 1939/40 году, когда нас оттуда просто выгнали. Отца выгнали и из армии, так как он был офицером контрразведки Земгальского артиллерийского полка и участником боев за независимость Латвии. Воевать он начал с войсками ландесвера, потом с Бермондтом и закончил боями за освобождение Латгалии в 1920 году.

Наступило 14 июня 1941 года. Мы с мамой находились тогда в принадлежащем нам хозяйстве “Лиелпетери” Деменеской волости Илукстского уезда. Отец и старший брат, который окончил Даугавпилсскую гимназию, были в Даугавпилсе. Я очень хорошо помню вечер того дня. Дом наш находился на горе, примерно в километре от станции Земгале, и освещался заходящим солнцем. Во двор въехала машина. Мама в это время доила корову. Велели ее позвать. Один был в кожаной куртке -комиссар, был красноармеец с винтовкой и прим-кнутым штыком. Маме сказали, что нас высылают в отдаленные области Советского Союза и дано нам на сборы пятнадцать минут. Наши вещи находились, конечно, в Даугавпилсе, в деревне ничего не было, так что и взять мама ничего особенно не могла. Привезли нас в Даугавпилс, посадили в телячий вагон, в эшелон, который на следующий день отправился в Россию.

Отца и брата арестовали в Даугавпилсе. Я не знаю, как брату удалось сбежать от чека. Он остался, а отца посадили в эшелон, и как получилось, я уже не очень помню, мне было девять лет, но отцу удалось через какого-то человека передать маме свои золотые часы. Так мы узнали, что отец тоже находится в этом эшелоне. А брат остался в Латвии, и он, конечно, раз его семью выслали, вступил в немецкую армию. Вошли немцы, и он вступил добровольно, до того, как образовался легион, - это было начало 1942 года. Он знал генерала Данкерса и генерала Бангерскиса, которые командовали Земгальской дивизией. Его отправили на фронт, осенью 1942 года он был ранен и умер в госпитале.

Нас посадили в переполненный вагон. В вагоне были двухэтажные дощатые нары. На верхних нарах были такие маленькие оконца, и все по очереди пытались заглянуть в них, чтобы хоть что-то увидеть. Я помню, что я видел, - Уральские горы. На склонах паслись козы, это мне запомнилось.

Кормили нас пшенной кашей, кажется, раз в три-четыре дня приносили ведро. Удобства там же в вагоне. Один случай просто врезался в память. В вагоне была женщина с младенцем. Женщина, конечно, очень переживала, у нее пропало молоко, и малыш просто голодал. Младенец умер, и тогда охрана взяла его и просто выбросила на насыпь. Похоронить и не подумали. Мать после этого сошла с ума.

3 июля привезли нас в Канск, в Красноярскую область, дальше отправили за 140 километров на север, в село Тасеево. Это был районный центр, там мы и остались. В самом начале самые большие трудности были с жильем. Жители были настроены к нам очень враждебно.

Им рассказали, что привезли фашистов, врагов, они там на наших людей нападали, убивали их.

страница 639

С пребольшим трудом отыскали прибежище - малые поволжские народы не отказали.

С продуктами было трудно. Был в моей жизни и такой момент, когда я чуть не погиб. Началась у меня дизентерия, я страшно ослабел, а достать что-нибудь существенное из продуктов у мамы не было никакой возможности. Помню - еле передвигался, а хозяйка не разрешала держать в комнате горшок, надо было выносить на улицу, на мороз. И так продолжалось около шести месяцев. И хотя я был в двух шагах от смерти, выжить мне все же удалось. Конечно, благодаря самоотверженности моей матери.

Как удалось выжить? Многие ссыльные меняли вещи на продукты, на сметану, еще на что-то, и все съедали, а мама старалась выменять их на семенную картошку. И в первую же весну мы вскопали землю - я тоже копал - и посадили картошку. Все выросло, и это нас спасло. Земли там было много, на полтора метра чернозем - копай только. Ситуация была интересная. В лесу росли тонкие сосенки, мы их вырубили, землю вскопали, что-то посадили и как только мы землю окультурили, так нас с нее прогнали. Начальники местные, как увидели, что земля стала пригодной, так нас - вон, и мы снова вынуждены были вырубать деревья и снова обрабатывать землю.

И еще что нас спасало - я маленький еще был, и с моим хорошим еврейским дружком, он был старше меня, вместе стали ловить рыбу. Крючки получались у нас таким образом: доставали где-нибудь иголку, сосланный часовой мастер превращал ее в крючок, в единственный наш крючок. Если случался зацеп, мы вынуждены были нырять в глубину хоть на несколько метров, чтобы его достать. Леску научились плести из конского волоса, все прочее тоже сами мастерили. Каждый день приносили домой несколько килограммов рыбы, и так все лето. С весны до осени, когда река начинала замерзать. Этим и жили, пескари были сытные, жирные. Мама достала три камня, примитивную сковороду, укладывала рыбу, доливала воды, и они тушились в собственном жире. Это и спасало нас от голода. Так вот и перебивались, спасла нас своя картошка и рыба.

Мама работала. Сначала пилила так называемые чурочки. Из березовых бревен надо было напилить кругляши, потом поколоть их - для газогенератора. Я тоже помогал колоть. Потом маму отправили в лес. Однажды в лесу на нее пытались напасть уголовники, которые там работали. Сказали: сейчас мы эту курчавую - у мамы были вьющиеся волосы - обработаем. Мама взяла топор и сказала: ну, подходите! Так ей удалось отстоять себя.

Работала мама все время, а зарплата в то время была у нее 30 рублей. Пуд муки, например, стоил 1200 рублей, литр молока - 20 рублей. Этих денег едва хватало, чтобы выкупить так называемую дневную «пайку». Да и пайка была из суррогатов - тесто, как глина. Пользы от нее было мало, и норма была - 400 граммов на взрослого, а на иждивенцев - по 200 граммов. На это не проживешь. Это приводило к голодной смерти. Так что совершенно необходимо было искать дополнительные источники пропитания. Летом собирали лебеду, крапиву, но питательная ценность всего этого была очень низкой. Так что спасала нас пойманная мною рыба -летом и картошка - зимой. Благодаря этому мы и выжили.

Вначале относились к нам, ссыльным, очень плохо. Потом все, конечно, изменилось. Например, я, мальчишка, знал, по каким улицам не должен ходить, потому что меня просто-напросто поймают и поколотят. Но я умел защищаться, я был как тот волчонок, как собака, которую загнали в угол и которая умеет защищаться. Помню в связи с этим один случай, я тогда уже был постарше. Как-то ехали мы с мамой на лошади, а навстречу толпа местных парней вместе с ребятами из соседнего села, и один из чужих заводит все ту же песню - «Ага, латыш, куда летишь? Под кровать». А местные ему говорят:

страница 640

«Ты не трогай этого длинного латыша. Он страшно злой». Я был длинный, вытянулся, но и закалился. Я тут же остановил лошадь, выпрыгнул из телеги и как следует намял ему бока. Они уважали только силу и знали, что со мной лучше не связываться. Я знал, что надеяться мне не на кого, только на себя. Они меня боялись.

В 1942 году нас хотели отправить еще дальше на север. Как говорится, было бы счастье, да несчастье помогло. Мама заболела и попала в больницу. У нее больное сердце было еще здесь, в Латвии, а там началось какое-то обострение. Так что не отправили нас ни в Игарку, ни в Дудинку. Многие латыши, которых туда услали, там и погибли.

По-русски, возможно, я что-то и понимал, но разговаривать не разговаривал. Через год язык я освоил и пошел в 3-й класс. В школе сначала было очень трудно. В первом диктанте допустил 11 ошибок. Получил единицу. Потом как-то сдвинулось, учился я хорошо. Учительница посоветовала мне не ходить в 4-й класс, сдать все экзамены, и я сдал экзамены по всем предметам и пошел сразу в 5-й класс. По существу, в средней школе я был первый ученик, и мои сочинения по русскому языку были лучшие. Я не хвастаюсь, действительно, так и было.

И, конечно, за нами все время следила чека. Пришел однажды в школу представитель чека, раздал всем листочки и говорит - спишите предложения с доски печатными буквами. Потом-то мы поняли, что кто-то распространял печатные листки. Нам велели написать, чтобы получить образцы почерка. Листки собрали и сравнили. Это лишь один из примеров непрерывного надзора чека.

А сейчас я хочу рассказать, как все было. Вообще-то я должен был получить золотую медаль. У меня были одни пятерки. Но, конечно, ссыльным этого не полагалось. Заведующий районо был когда-то учителем литературы. Я написал сочинение, помню, про Пушкина - «Поэтический голос мой был эхо русского народа». У нас была молодая учительница, она так сказала - делайте, что хотите, но четверку я поставить не могу, написано без ошибок и так хорошо - я ставлю пятерку. Следующий был устный экзамен по русскому языку и литературе. И заведующий, бывший учитель литературы, специально пришел на экзамен, чтобы мне не поставили пятерку по русскому языку. Он предложил мне проанализировать предложение из «Слова о полку Игореве», которое было написано на старославянском. Я был лучший ученик, но я не был студентом филологии. Этого было достаточно.

Я сделать этого не смог, мне поставили четверку, и на этом все закончилось. По всем остальным экзаменам - а всего их было одиннадцать - у меня стояли пятерки. Но существовало правило - если по основным предметам - по русскому и литературе - стоит четверка, не положена даже серебряная медаль. То есть, медаль я не получил, и все это объяснялось политическими мотивами.

В 1949 году, когда я окончил среднюю школу, само собой разумеется, учиться дальше я не мог. Пошел работать, все это были случайные работы - в лесу, плотником, дорожные работы, строили какое-то здание. В конце концов был даже колхозным счетоводом. Это было, конечно, интересно. Шел 1953 год, я работал счетоводом. Счетоводу и в те времена полагалось много трудодней. А у меня появилась возможность уехать учиться, но только в Красноярск. Я отправил документы, начал готовиться, но оказалось, что за отработанные мною полгода в аванс я получил всего мешок зерна и поросенка. Больше того, оказалось, что я еще остался должен колхозу. Но потом они рассудили, что работал я хорошо, и списали долг, из маминой зарплаты не вычли. В противном случае маме пришлось бы поросенка вернуть.

А возможность учиться появилась у меня так. Когда в марте 53-го года умер Сталин, почувствовалось послабление. И тогда я с большим трудом в последний момент попытался попасть в Красноярск, в ближайший город. Там был и единственный вуз, в который я мог попасть. В педагогический попасть не мог - ну какой учитель получится из ссыльного, это невозможно. Медицину изучать тоже не мог -можно ли доверить такую ответственную профессию ссыльному? В Красноярске был так называемый Сибирский лесотехнический институт. Мне к тому времени был 21 год, человек более-менее опытный, четыре года прошло после школы, и я подал документы на лесоинженерный факультет, где практически не было конкурса. Меня зачислили, я попал, и это было главное. После чего я пошел к декану и сказал, что хотел попасть на более престижный, на механический факультет. Он ответил - сдай первую сессию на пятерки. Я постарался и попал на этот факультет. Вообще с учебой все было в порядке. Никакой дискриминации не чувствовал. Окончил с красным дипломом. Все экзамены сдавал на пятерки, все пять лет. Потом поехал в Латвию.

Мама работала в артели, дубила кожи. Потом уборщицей в средней школе. Когда маму стало подводить здоровье, ей дали инвалидность

страница 641 

второй группы и пенсию. В Латвию она приехала раньше меня - в 1957 году, к нашей родне в Видземе. Я вернулся в 1958 году - хотел закончить институт.

И мы стали жить вместе. Приехал в Латвию -ни квартиры, ни работы. Нигде не хотят брать бывшего ссыльного. Помог мне муж маминой двоюродной сестры - местный русский из Даугавпилса. До этого он был учителем, потом работал на какой-то должности в Министерстве лесной промышленности. Диплом у меня был, и он устроил меня на работу в Смилтенскую МРС сменным механиком. Главным преимуществом работы в МРС и леспромхозах было то, что там давали жилье - небольшую квартиру. И у меня появилась и работа, и квартира. Потом меня перевели на работу в Гулбенскую МРС главным механиком, поскольку у меня было высшее образование. В Латвии не обучали специальности инженера-механика, надо было ехать в Ленинград, в Лесотехническую академию.

Я женился. Первая моя жена была врач. Сейчас я женат второй раз. В Елгаве нужны были врачи, дали ей квартиру. Я в Елгаве поступил работать на завод сельскохозяйственных машин. Отработал 10 лет, потом еще 20 лет на машиностроительном заводе конструктором, главным конструктором, начальником конструкторского бюро, пока не вышел на пенсию.

Отца отправили в Вятлаг, мы его больше видели. О его судьбе мы узнали от резекненского хирурга Петериса Гришанса, который был вместе с отцом в Вятлаге, а в начале 50-х годов был освобожден из лагеря и отправлен в Тасеево, в то село, куда была выслана его семья.

Он помнил моего отца и рассказал о нем. Отца гоняли на лесоразработки до тех пор, пока оставались последние силы. В марте 1942 года он умер. Это была голодная дизентерия, дистрофия. Человек растрачивает все свои силы и умирает голодной смертью.

Dzintars Pēteris Alfrēda d.,
dz. 1931,
lieta Nr. 20023,
izs. adr. Daugavpils apr., Daugavpils, Alejas iela 57/59-2 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Tasejevas raj.,
atbrīvoš. dat. 1954.11.06

Dzintars Alfrēds Henrihs Kārļa d., dz. 1900, lieta Nr. 20023, izs. adr. Daugavpils apr., Daugavpils, Alejas iela 57/59-2

Дзинтарс Алфред Хенрих Карлович умер в Вятлаге 9 3 1942 года страница 213 Aizvestie

Иногда есть информация на некрополе

https://nekropole.info/ru

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 638  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.