14 06 1941

Дзиле Парсла ( Скребле ) родилась в 1940 году.

 страница 642

Звать меня Парсла Скребеле, девичья фамилия Дзиле, а фамилия рода - Забловскис. Отец изменил фамилию в улманисовские времена. Вывезли меня из поселка Ринда Анцеской волости Вентспилско-го района 14 июня 1941 года. Родилась я 15 июня 1940 года. По рассказам тети, они приехали в середине дня, так как мама приготовилась печь крендель и торт, и все это так и осталось в виде теста и взбитых яиц. Мама упала в обморок и ее, как мешок с картошкой, закинули в кузов грузовика. Отец собрал, что сумел, и со мной на руках сел в машину.

Отца поместили в другой вагон в том, в чем он стоял. Об этом узнал папин брат, который жил в Вентспилсе, и привез папе шубу, а моя крестная бегала вдоль вагона и просила отдать меня, но ей не позволили.

Не знаю, где нас выпустили из вагона, где мама увидела отца, сунула меня в руки Петерсоне, а сама побежала - это была их последняя встреча, так как

на следующее утро мужских вагонов в поезде уже не было.

По рассказам Ирмы Мурниеце, мы, несколько семей, жили вместе в одной большой комнате, и моя мамочка заболела и умерла, а я там сидела, и меня взяла на воспитание старший зоотехник лагеря, а потом она стала в лагере каким-то начальником -Ирина Дмитриевна Княжевская. Она была хороший человек, ко мне хорошо относилась. Она мне говорила, что звала маму к ней на ферму работать. По рассказам Ирмы, это был Сухобузимский район, село Жилинское. О маме я ничего не помню. Мне было три года, когда она умерла.

Помню, что там был маленький домик, тесно, куры там неслись, помню, что там был ее отец, которого я звала

дедушкой, потом еще помню, что жили мы в огромном доме, который стоял на сваях, и мы, дети, свободно гуляли между сваями под домом. Помнится, что свиней забивали в кухне, там же были привязаны телята.

Помню, как меня везли в Красноярск, но не в кабине, потому что я была закутана в шубы и сидела между чьих-то ног, чтобы не замерзнуть.

По рассказам Дмитриевны, моя мама заболела брюшным тифом и умерла. Понятно, что я тоже болела, когда меня везли в Красноярск в больницу, врач сразу же признал, что я дочка Эммы. Насколько понимаю, доктор был латыш, так как какой-то доктор написал бабушке с дедушкой в Вентспилский район, ему адрес дала мама. Я в больнице лежала на той же койке, где умерла мама, так совпало. Я ездила туда в 64-м году, и мне эту больницу показали. Я могу сказать, что там я жила хорошо, ходила в детский сад, она мне покупала игрушки. Табак, сигареты, спирт

она меняла на вещи.

Запомнилось, как она вела меня в баню, а когда возвращались домой, она показала вдаль и сказала: там кладбище, там твоя мамочка лежит... Она об этом мне всегда напоминала, хотя я звала ее мамой, но она от меня ничего не скрывала.

Она водила меня в столовую и всегда угощала рисовой кашей, каша была такая вкусная, а тарелка была большая, и я всегда доедала все до крошки. И дома бабушка варила рис и я никогда ничего не вспоминала, а когда повзрослела и зажила своей жизнью, однажды муж пришел с работы, | а у меня был холодный рис, я его согрела с маслом, и все вдруг всплыло в памяти. Фантастика, эта столовая, эта тарелка риса. И я тогда поняла -видно, каша та была с маслом.

страница 643

У нее был брат, который страшно меня ненавидел и при каждой возможности обязательно меня стукнет. Я у нее спросила, почему этот человек так меня ненавидит? И она сказала, что он воевал в Латвии, попал в окружение и зашел то ли в поселок, то ли в дом, и его выдали немцам, потому он меня и ненавидит, что я латышка - такие вот воспоминания.

Она была такая же страдалица, как и мы, - жена врага народа. Муж ее был арестован в 1937-м или в 38-м году. Я его встретила только после войны, он был в лагере, а она была идейная коммунистка. Мужа ее реабилитировали в 1942 году, когда потребовалось пушечное мясо, и отправили прямиком на фронт. Мне запомнился его портрет, а в 1964 году Алексей Княжевский был вторым секретарем в Красноярской области, ответственный за сельское хозяйство, и образование у него было подходящее - агроном и ветеринар. Я встретила его в 64-м году, когда ездила туда с мужем и сыночком.

Я жила в приемной семье, ходила в садик. Неожиданно ко мне в садик пришли мужчина и женщина, о чем-то со мной говорили, не помню, о чем, но, как я поняла, они были из Риги, из Красного Креста.

Сама Княжевская была очень больна и решила отправить меня в Ригу. Мы переписывались с Латвией, я посылала рисованные и скопированные картинки. Когда меня отправляли на станцию, я почему-то не плакала. Она мне с собой дала огромный тюк с вещами, и вот я приехала в Латвию.

Это был август 1946 года. Вагоны были хорошие, помнится, я спала на третьей полке, которая для чемоданов. Давали нам сайки, разрезанные пополам и намазанные маслом. Сайки эти запомнились навсегда. Однажды нас повели в вагон, где была столовая. Там были маленькие красивые столики, нас накормили. Делили одежду, мне досталось очень красивое пальтишко. Со мной была девочка с блестящей металлической ногой, не помню, как ее звали.

На станции в Риге нас засунули в какое-то темное помещение, потом отвезли в детский дом. Помню комнату и столик, одежду, вероятно, сдавали в дезинфекцию, потому что когда вернули, она была деформирована, шубки надеть было невозможно, дети растягивали их и смеялись.

Однажды я дежурила и разносила на большой тарелке яички, и все по очереди их брали. Мне доста-

страница 644

лось почти вытекшее яйцо, и я начала горько плакать, это было такое переживание.

Потом я заболела корью. И меня отвезли в инфекционную больницу, положили одну в палату за стеклянной стеной. Однажды сестричка поставила меня на стул возле окна - смотрю, внизу стоят две женщины. Как меня увидали, так стали плакать, узнали меня, вывели в коридор, одели и увели. Это была младшая мамина сестра с подругой, Бирута в 1949 году тоже была репрессирована. Я приехала под именем Людмила Князевская, но я везде говорила Княжевская. Родственники говорят, что она хотела, чтобы ей заплатили, но я в это как-то не верю.

Сначала повезли меня к крестной в Вентспилс, потом поехали к бабушке в деревню. Я была смелая, тут же бросилась дедушке на шею. Меня научили: «За Сталина, за Родину, ура!» На какой камень пли пенек ни встану, сразу же слова эти произношу. В деревне все были шокированы. Из еды самым первым в дедушкином доме был мед. Я пасла коров и зарабатывала свой хлеб.

Сначала ходила в Риндскую школу, потом в Ан-цескую, там окончила пять классов, дома начались конфликты. Меня не очень привечали, дедушка с бабушкой, относились хорошо, а вот тетя... она чуть ли не выживала меня. Было нелегко. Нет, меня не били, но обговаривали, старались оболгать, считали куски. Так это было, но тетя еще жива, и она так страшно реагирует, когда упоминаешь про это. Позже у нее родилась двойня, и мы с бабушкой их нянчили. Когда мне исполнилось 15 лет, в школу я уже не ходила, потому что в школе у меня всякое бывало. С учебой было все в порядке, а вот в комсомол меня заманили. Были предметы, по которым я хорошо успевала, - сельское хозяйство, ботаника, очень хороший учитель был, но я была вынуждена уйти из школы.

Когда мне было 15 лет, дедушка подозвал меня к своей постели (об этом я тоже говорю очень редко) и сказал так: «Вот тебе, девочка, деньги, собери свои вещички и поезжай к Ангерсам. Смотрю я, жизни тебе здесь не будет». Не помню, чтобы кто-нибудь сказал... ни бабушка, ни тетя - ну, куда ты? Никто, и я собрала свои вещи и уехала в Вентспилс. У тети своих было пятеро, я шестая, сам он работал машинистом на железной дороге. Я, конечно, не сидела сложа руки, вязала, на рынок ходила, во всех очередях выстаивала, как уж тогда было, это был 1955 год, когда не было ни муки, ни сахара; за всем надо было стоять в очереди.

Потом тетя нашла мне работу в столовой, окончила 7-й класс в вечерней школе. Училась хорошо,

директор советовал продолжать, но появилась семья, и все пришлось бросить.

Отец был айзсарг, ремесленник, столяр. Он был молодой человек, активный, руководил обществом в Риндском доме культуры, они ставили спектакли, устаивали балы. Он был и спортсменом, организовывал спортивные мероприятия. Крестный мне рассказывал, что они на велосипедах объехали все поселки, предлагали молодежи заниматься спортом. Сам он увлекался бегом. В Ринде это был один из самых больших народных домов, от которого остались сейчас одни развалины, и это моя собственность.

Мой дедушка не уставал его искать, но ничего не узнал. Приходил всегда один ответ: ищите по последнему месту прописки. Только сейчас мы узнали, что он был в 9-м лагере и там же умер. И больше ничего. 9-й лагерь находится в Вятлаге и действует до сих пор.

Когда я поехала в 1964 году, сказала мужу: если я засну, в Кирове разбудите. Ночь я не спала, все думала об отце: в каком месте, далеко ли от станции. Я, конечно, и в Красноярске была на кладбище, где мама похоронена. Она мне показала одно место в углу кладбища, где хоронили во время войны, там и мама похоронена. Трава там выше пояса.

Это кладбище на горе, и церковь. Это и было то место, которое она мне всегда издали показывала, но увидела я его только в 64-м году.

Она велела нам с мужем съездить в Атамановку, это 60 километров по Енисею, но я хотела поехать на электростанцию. И все же мы поехали, поднялись на гору. В Атамановке единственная улица - это улица Ленина, глиняное месиво под ногами, домишки косые и кривые. Прошлись и поехали обратно, я так и не поняла, зачем сюда приезжали. Когда я узнала, где был тот лагерь, тот колхоз и нашла карту, и увидела пристань Атамановку в Сухобузимском районе, я спросила мужа: скажи, пожалуйста, может быть, ты помнишь, почему она велела нам сюда приехать? Да, сказал он, помню. Вот ее слова: «Когда вы туда приедете, в лагере будет обеденное время, а на том берегу Енисея находится лагерь каторжников, и они пойдут в кандалах на обед». Но она ни слова не сказала, что это там, где была я.

В Латвии я Сибирь не вспоминаю, я быстро прижилась, может быть потому, что мне было всего шесть лет. А вот совсем недавно, картошка, вкус ее вызвал в памяти Сибирь, очень была вкусная. Может быть, мы тогда еще с мамой вместе были... какие-то очистки попались...

Dzīle Pārsla Viktora m.,
dz. 1940,
lieta Nr. 14472,
izs. adr. Ventspils apr., Ances pag., Vecā bode,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Krasnojarska,
atbrīvoš. dat. 1946.08.29

Dzīle Viktors Jēkaba d., dz. 1909, lieta Nr. 14472, izs. adr. Ventspils apr., Ances pag., Vecā bode

Дзиле Виктор Екабович умер в Вятлаге 5 2 1942 года страница 672 Aizvestie

мать Дзиле Эмма Улдриковна умерла в Сибири в 1943 году

Es, Pārsla Skrebele (dzim. Dzīle), ar audžumāti Irinu Kņazevsku. Foto 20. gs. 60 gadi. Autors nezināms.
Pārslas Skrebeles (dzim. Dzīles) personīgais arhīvs.

Иногда есть информация на некрополе

https://nekropole.info/ru

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 642  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

Dokumenti, fotogrāfijas