14 06 1941

 Бриеде Мара ( Васуле ) родилась в 1936 году.

страница 282

Меня зовут Мара. Теперь я Васуле, была Бриеде. Мама - Зелма, отец - Хенрихе Бриеде. Жили недалеко от Кандавы, в так называемом Кандавском имении, официально «Виестури». Мама работала в Кандавском волостном правлении делопроизводителем или что-то похожее. Отец хозяйствовал, но дом этот был не его, а брата. Землю и дом выделили брату как кавалеру ордена Лачплесиса. Дом был огромный, старинное имение - длинное одноэтажное здание. Помню большой яблоневый сад.

Я родилась в тридцать шестом году, 6 марта, брат Андрис в тридцать третьем, младший Петерис - в тридцать седьмом году. Эти времена в Кандаве, детство как детство, вероятно, доброе и солнечное.

14 июня 1941 года до сих пор живо в памяти, все перед глазами. Было очень раннее утро. Мама нас разбудила, одевала, что-то натягивала на нас. В доме была огромная кухня со сводом, там стоял сепаратор. Помню - отца поставили лицом к стене. Мне кажется, я это помню сама. Или мне кто-то рассказывал? Какие-то вещи связали в одеяла, в такие тюки. Потом погрузили нас в грузовик, но вместе ли с отцом, не помню. Была сестра отца и очень старая папина мама, ей было около 80 лет. Они поехали с нами. Помню дорогу, по которой мы уехали из дома. Мама начала петь «С Богом, родная Видземе», но ей велели замолчать. Это я помню отчетливо. Что

было дальше, не помню. Как ехали, куда привезли -в Тукумс или в Стенде, не помню. И не интересовалась.

Дальше помню - мы уже в вагоне. В каждом конце нары, середина пустая. Я была на втором этаже, там было маленькое окошко. Что за люди были  с нами в вагоне, не помню. Помню

только Айну Индриксоне с мамой. Мне кажется, вначале мы даже были в одном селе. Саму поездку помню смутно. Помню только, что страшно хотелось пить и не было воды. Кто-то высунул в окно металлическую кружку, чтобы с крыши в нее накапала дождевая вода. Из еды в первый раз нам дали хлеб - кирпичик. Помню его вкус - соленый. И рис, кажется, впервые ела рисовую кашу.

Где нас высадили и как, я уже и не знаю, но было это на берегу какой-то большой реки. Вечер, синие огни, то ли пароходы, то ли баржи. Нас посадили на эти баржи. Мы, огромная толпа, сидели на берегу, ждали пароход. Но саму поездку совсем не помню. Мама рассказывала - делили людей по селам, и всех уже разобрали, а мы остались. Мама, мы трое: мне пять, брату восемь, младшему четыре года и две старые тетушки - папина сестра и папина мать, бабушка. Никто нас не брал. Мама говорила, что бросится в реку. Потом, наконец, нас отвезли в село. То ли в Бобровку, то ли в Зырянку, не помню, села недалеко от Казачинска.

Поместили в большую комнату, где уже было несколько семей. Отделялись простынями, спали на нарах. Что у нас было из одежды - кажется, очень мало. Уезжали ведь летом. Зимой вообще на улицу не выходили. Все время ужасно хотелось есть. В первую зиму умерла бабушка. Как-то ее похоронили.

Потом, кажется, ближе к весне, мама пешком

пошла в Казачинск. Насколько теперь мне известно, километров за 40 или 50.

Никакого транспорта в те времена не было.

Нужно было найти работу.

Каким-то образом она связалась с латышами и узнала , что и где есть в том районе.

Вернулась мама через несколько дней и поделила среди всех  хлеб. Что мы там ели, не

страница 283

знаю, не помню. Следующей весной в распутицу мы отправились в Казачинск. Дали повозку, какой-то русский человек был с нами. Мы сидели в телеге, мама шла рядом, русский тоже, грязь была страшная. Ситуация экстремальная. В какой-то момент мама присела в телегу отдохнуть, но русский пнул ее ногой и вытолкал из телеги. Этот момент я помню.

В Казачинске жили в одной комнате с русскими. Потом перебрались в двухэтажный деревянный дом на краю села. Там тоже жили ссыльные, татары. Это время я помню плохо. Мама в первое лето работала на обжиге кирпича, «пекла» кирпичи. Мы приходили смотреть, как это делается. Это было в лесу, в самой тайге.

Потом мама достала работу в конторе по заготовке скота - «Заготскот». Туда привозили скот, была скотобойня и все, что связано с животноводством. Она была счетоводом, если не ошибаюсь. Жить мы перебрались во двор конторы. Был такой огромный двор, постройки, где держали скот. У нас была маленькая комнатка рядом с такой постройкой. Маленькая кладовочка. Была ли там плита, не помню, скорее всего, была. Спать было не на чем, абсолютно. Мама откуда-то притащила огромные, сбитые из досок щиты. Их положили на чурбаки, настелили солому, простынь, кажется, не было, какие-то одеяла были, и мы все рядом так и спали.

С русским языком было интересно. Я даже не знаю, как мы его выучили. Первое слово, которое я произнесла, - «что». Мама русский знала, она ходила в школу еще в царское время. Папина сестра тоже понимала по-русски. Им было легче общаться. Русские соседи, с которыми мы столкнулись, были вполне нормальные люди, никаких разногласий, вражды между нами не было. Они помогали, давали картошку. Картошку мы пекли на плите. Разрезали на красивые кружочки. Это было наше пропитание.

Обуви у нас не было. Обувь появилась позже, когда можно было посылать посылки. Оказывается, вначале как будто не разрешалось. Письма тоже вначале писать было нельзя, получать тоже. Что мы носили, не помню. Хотя голыми не ходили, а босиком бегали.

А как со школой? Брат был старше, он раньше пошел в школу. Я помню свой первый школьный день. Меня отвели. Тетя научила меня читать по-русски. По -латышски я читать уже умела, с четырех лет умела. Брат ходил в Кандаве в школу, и у меня проблем не было - училась вместе с ним. А читать по-русски научила тетя. Писать - не помню, а читала я отлично.

Пришла в школу. Учительница, по фамилии Мороз, Прасковья, кажется, Митрофановна, открыла книжку, велела мне читать. Сначала проверила буквы, для меня это была не проблема. Читала довольно бегло. Она решила, что я выучила все наизусть. Перелистала книгу, открыла в конце. Вполне нормально шли дела. Некоторых соучениц помню по именам. Из сосланных в этом классе былая одна. Был, кажется, еще один еврейский мальчик, но, по-моему, в другом классе. Сосланных было несколько человек. Проучилась я там четыре года. Выдали табель об окончании - маленький такой листочек, написано от руки фиолетовыми чернилами. Имя мое изменили, вместо Мара написали Маргарита. Думали, вероятно, что Мара - это сокращенное имя. Потеряла я этот листочек, не могу найти. В школу ходили босиком до поздней осени, и когда земля уже замерзала. Картина была, вероятно, мрачная. Когда выпадал снег, надевали валенки.

Летом ходили в лес собирать сучья. Все трое. Мошка кусалась ужасно, у нас были сетки, как у пасечников, сплетенные из конского волоса. Но мало помогало. Ходили за сучьями каждый день.

Летом собирали щавель, лебеду и крапиву. Суп из лебеды уж такой невкусный, из крапивы еще ничего. Иногда русские давали нам кружку молока. Добавляли в суп из крапивы, тогда есть можно было. Есть хотелось всегда. Тетя пекла зеленый хлеб. Откуда брала она муку, не знаю, может быть, кто-то давал. И она добавляла в нее все, что было, - крапиву или еще что-то, отчего она становилась зеленой. Есть можно было, вполне.

страница 284

За щавелем переходили через Енисей. Летом на том берегу, где мы жили, было мелко. Пароходы шли вдоль правого берега, там было глубоко, мы жили на левом. Брели на острова, где рос огромный щавель. Мальчики ловили рыбу.

Вообще-то было невесело. Но как-то пережили это время.

Однажды в наше село зашел мужчина, на вид очень несчастный. Мама сказала, что он из лагеря. Не знаю ни имени его, ни откуда он пришел. Но он был страшно голоден, его тоже надо было кормить. Но он сам ходил на свалку, подбирал отходы, картофельные очистки. Тетя мыла их, варила суп.

Еще помню, что была в селе странная женщина, не в своем уме. Ходила босая при любом морозе, на ней был мешок, в руке большая палка, и маленькие мальчишки бегали за ней и дразнили. Она и к нам заходила, и мама ей всегда что-нибудь давала. Из того, что ели сами.

Когда начались разговоры о поездке домой, сразу у нас не получилось. Кто организовал, не знаю, выяснилось потом, что через Латвийский Красный Крест люди взялись собирать детей. Забирали в основном сирот, без отца и матери.

Как вы ехали? Не страшно было уезжать от мамы? Вероятно, особого страха не было. Мне было 11 лет. В Красноярск ехали на открытой машине, был октябрь или конец сентября. Машину топили чурочками, как она называется, не знаю. Останавливались, чтобы подбросить дров. Где жили в Красноярске, не помню. Сохранились два письма, которые я написала маме из Латвии. Оказывается, в Красноярске мы пробыли один день, потом нас посадили в товарные вагоны и до Москвы ехали около двух недель. Поездка тоже была не из веселых. Мама дала нам с собой денег, но купить было нечего. Даже хлеба не было. Помню, вышли на одной остановке, и там я за 16 рублей купила половинку кирпичика. И за братом надо было присматривать, чтобы он никуда не делся.

Не знаю, кто нас в Риге забрал. Жили в какой-то квартире, потом нас отвели на поезд, поехали в Кан-даву. Приехали, когда было уже совсем темно.

Какой-то мужчина показал нам дорогу. От станции Кандава до самой Кандавы восемь километров. С нами были еще какие-то люди, дети. Но кто, не знаю. И вот мы отправились в Кандаву. У меня был адрес, я знала мамину подругу с улицы Дарзас, куда я в возрасте четырех-пяти лет ходила в гости. Знала, куда идти, улицу помнила, номер помнила и дом

помнила. Госпожа Егермане работала медсестрой в амбулатории. Потом пошли в свой дом, в «Ви-естури». Хозяйничали там жена маминого брата и ее сестра. Приехали почти сразу после того, как нас выслали, примерно через месяц. Вид в доме был страшный, когда они зашли. Никогда не думала, что такое может быть. Они написали маме письмо, описали, как все выглядело.

И как же? Я прочитаю отрывок из письма. «В Виестури приехали на лошади и остановились возле лестницы. Сошли. Албертс пошел к господину Ла-урису за ключами. Прочитали молитву и сказали -ну, с Богом, да не оставит он нас. Господин Лаурис открыл дверь, и мы вошли. Сначала в кухню. Я чуть не закричала. Ничего похожего в своей жизни не видела. Графины с вином на кухонном столе - полные, выпитые наполовину. Но самое страшное - бумаги, шагу не ступить. В ночном горшке молоко, вонь такая, что хоть нос затыкай. Во многих посудинах молоко, заплесневело, гниет. Бутерброды с вареньем и мясом валяются на полу. Разделись и принялись за работу». Не знаю, кто там так веселился. Кое-что соседи взяли к себе, надеялись, что мы скоро вернемся, собирались якобы отдать, а у кое-чего «выросли ноги». «А из одежды в Виестури нашли только пальтишко Марите, в кухне на стене, и все». Оказывается, уехала я даже без пальто.

Вы возвратились в Латвию в сорок седьмом. Как складывалась ваша жизнь? Как мама? Мама со старшим братом осталась там. Сестра отца приехала позже, в шестидесятом, после маминого приезда. Брат служил в армии, потом какое-то время жил на Сахалине. Женился и приехал в европейскую часть России, в Кингисепп. Не в Эстонию, а в Ленинградскую область. Он и сейчас там живет. В позапрошлом году приезжал в гости. Немного по-латышски говорит. Одно время вообще не мог.

Начали учиться, здесь я пошла сразу в 5-й класс. Было по-всякому.

В России дома мы говорили только по-латышски. Знаю, что были семьи, где уже говорили по-русски, процесс обрусения шел очень интенсивно. Но мы держались.

А что с вашим отцом? Первое письмо, насколько мне помнится, мама получила не от отца, а кажется, от жены брата отца, она тоже была в лагере, только в другом. Не знаю, где. Отец умер в апреле 1942 года. Как получили это известие, сказать не могу. У отца было два брата - Янис и Аугусте. Аугусте был в Норильске, одно письмо от него пришло,

страница 285

куда он потом делся, мы не знали. Янис умер в Вятлаге, там же, где и отец.

Второй раз вас не выслали? Я помню 1949 год. В нашем классе взяли детей прямо с урока. В «Ви-естури» я была одна, брата забрала к себе мамина сестра, в Елгавский район. Вместе мы бывали мало. В сорок девятом то ли кто замолвил за нас доброе слово, то ли еще как, не знаю. Но большинство отправили обратно в Сибирь.

Мама все время оставалась в Казачинске? Ее реабилитировали после смерти Сталина, году в 56-м, но она должна была доработать до пенсии, потому что здесь ей ничего не светило. Она приехала в 1960 году.

Она вернулась в свой дом? Нет, дома практически не было, разобрали. Сейчас там одни развалины. Мама жила в Тукумсе, так как брат, окончив Сельскохозяйственную академию, был направлен на работу в Тукумс, и ему дали комнату. Практически это был сарай. Приехала тетя, и все они там жили. Тетя умерла в 62-м, мама в 82-м.

Видите ли сны о Сибири? Нет, я вообще не вижу снов. Не помню, чтобы и в детстве видела. Иногда переписывалась с классными подружками,

но очень недолго. Все связи прервались. В 70-е годы с группой я побывала в Саянах. По горам я бродила все свое отпускное время. После гор была в Красноярске, решила съездить в Казачпнск. Теперь по Енисею ходят так называемые ракеты. Все изменилось из-за гидростанций. Енисей уже не тот, что был. Тайгу не вырубают. Ее затопили, когда строили водохранилище. Иногда винт парохода цепляется, и приходится освобождать.

В самом Казачинске порта нет - какой там порт, пару сходен, там пристать невозможно. Перед Казачинском есть такое Галанино, километрах в девяти-десяти. Там суда швартуются. Сошла на берег. Когда-то от Галанино до Казачинска надо было идти пешком. Теперь курсируют красные автобусики. Приехала в Казачпнск, зашла к своей семье Лиепиньшей. Айварса самого дома не было, ушел в тайгу, была только жена - немка с Поволжья. По-немецки она не говорит, только по-русски. Побыла я там немного, думала, дождусь Айварса. Я ее-то не знала. Не дождалась, уехала. Посмотрела - такое же село, как было. Они все время ждали, что их затопят или еще что-нибудь, никто ничего не знает. Так они там живут.

Briede Māra Heinriha m.,

dz. 1936,
lieta Nr. 20002,
izs. adr. Talsu apr., Kandavas pag., Viesturi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Kazačinskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1947.10.10

 Бывает информация на некрополе.

Смотрим https://nekropole.info/

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 282  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2014 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

ISBN	9789934821929 (1)
	9789934821936 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Krievu val.
Nosaukums	Дети Сибири : мы должны были об этом рассказать-- / воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году обобщила Дзинтра Гека ; интервьюировали Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис ; [перевод на русский язык, редактирование: Жанна Эзите].
Izdošanas ziņas	[Rīga] : Fonds "Sibīrijas bērni", [2014].
Apjoms	2 sēj. : il., portr. ; 30 cm.
Saturs	Saturs: т. 1. А-Л -- т. 2. М-Я.

9789934821912 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Angļu val.
Nosaukums	The children of Siberia : we had to tell this-- / memories of the children deported from Latvia to Siberia in 1941, compiled by Dzintra Geka ; [translators, Kārlis Streips ... [et al.]].
Izdošanas ziņas	Riga : "Fonds Sibīrijas bērni", 2011-c2012.
Apjoms	2 sēj. : il., portr., kartes ; 31 cm.
Piezīme	Kartes vāka 2. un 3. lpp.
	"L-Ž"--Uz grām. muguriņas (2. sēj.).
Saturs	Saturs: pt. 1. A-K : [718 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2007] -- pt. 2. L-Z : [724 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2012].