14 06 1941

Бражневица Индра ( Ковалевска ) родилась в 1937 году.

страница 266

Я Индра Ковалевска, урожденная Бражневица. Родилась 5 февраля 1937 года на хуторе «Рутки» Курсишской волости Кулдигского уезда. Отец -Волдемарс Мартиньш Бражневицс, мама Вилма Бражневица, урожденная Дактере, с хутора «Ай-зупес».

Родители и бабушка с дедушкой крестьянствовали. Нанимали работников. Хозяйство было не очень большое. Работали все. Мама рассказывала, как детьми они трудились в хозяйстве отца. Лениться времени не было.

В 1940 году, когда вошли русские, у родителей отняли землю, оставили одну треть, надо было работать, жили, как все. И наступил несчастный 1941 год, когда утром 14 июня во двор дома въехала грузовая машина с вооруженными людьми. Сказали, что следует ехать с ними. Все были в шоке, ничего не хотели с собой брать, но один из них сказал, что надо взять как можно больше одежды, продуктов, так как предстоит долгий и трудный путь, будет холодно, и начал запихивать одежду в мешки. Так маму и нас, двоих детей, посадили в машину, где уже сидели дедушка, бабушка и младший брат мамы, восемнадцатилетний Арвиде Дактерис. Отца в это время не было дома, так как ему кто-то сообщил, что его арестуют. Отец был командиром айзеаргов Курсишской волости. Так что он в то утро «ушел в лес». Взяли маму и детей.

Привезли на станцию в Салдус, посадили в вагоны для скота. Мне кажется, сначала нас согнали в помещение станции, где была масса народу. В вагонах были нары, на которых разместились все -и взрослые, и дети. Вместо уборной была дыра, которую занавесили простынями.

Из маминых рассказов помню, что один знакомый подозвал ее к окошку и сказал: «Смотри, вон ведут твоего мужа!» Его вели двое в форме, избитого, держали подмышки. Больше мама своего мужа не видела, мы даже не знали, куда его увели. Так начался наш долгий путь. Помню только, что мне очень хотелось пить, но воды то ли не было, то ли ее не давали. Когда поезд останавливался, мы, дети, кричали в окно, что хотим пить.

Высадили нас в России. Первую деревню не помню, место меняли очень часто. Не по собственному желанию - куда везли, туда и надо было ехать. В тайге стоял дом, куда всех нас запихнули. Там были нары или топчаны, на которых все мы спали рядком. На нарах умерла бабушка. Куда увезли деда, мы тоже не знали. И он пропал, не было никаких известий... Бабушка умерла в самом начале, то ли от голода, то ли от воспаления легких. Не знаю. Мама никогда не рассказывала, говорила - не надо копить

в сердце ненависть.

Возили с места на место. Мы, дети, летом бегали, ели всякую траву. Там росли лилии, выкапывали корни, по виду как чеснок, их ели. Сладкие, вкусные. Или пекли... Жили все в одной большой комнате, каждый в своем углу...

Было лето, дети бегали, лазали повсюду. Дом стоял на краю болота. Ужей было много, мы с ними играли, словно это игрушки. Мама работала в тайге, валила деревья. Мужчин не было, и валить лес приходилось женщинам. Хлеб был такой, какой давали. Сейчас я, наверно, его бы есть не стала, а тогда казался вкусным. Тогда хлеб казался чем-то особенным. А сколько давали - 200 г или 400 г или полкилограмма на всех. Да и что за хлеб это был - из мякины...

страница 267

Первую зиму не помню, да и об остальных только эпизодические воспоминания. Было холодно, не было обуви, если хотели выбежать на улицу, то босыми ногами по снегу. Однажды зимой, когда не было еды, мы, ребятишки, доставали из щелей между бревнами, из которых был построен дом, мох и жевали его, чтобы утолить чувство голода.

Еще случай: как-то играли мы дома с фотографиями. Явились из чека, забрали множество маминых и бабушкиных фотографий. Об их судьбе ничего не известно.

Были зимы, когда вообще нечего было есть. Мама вязала - местным большие платки, рукавицы, чулки и меняла на продукты. А продукты какие -картошка или еще что-нибудь. Как-то жили.

Я уже стала постарше, когда нас увезли в другое село - Хабайдак. А в тот дом, где мы жили, привезли калмыков. Долго они там не прожили, быстро поумирали, кажется, от тифа, а может быть, от голода. После этого там поселили лесорубов, вероятно уж мужчин. Хозяйки чистили им картошку, а мы бегали собирать очистки, чтобы сварить суп. А супы - лебеда, травы всякие. Ранней весной бегали на болото за диким чесноком и луком, собирали все, что росло на болоте. Это считалось лакомством.

Еще один случай зимой запомнился. Мама пила в соседнее село, и мы ее ждали. Уже вечер, темно, соседка начала говорить, вероятно, маму разорвали волки, потому что идти надо было через лес. Начала она думать, что с детьми делать. Возьмут в детский дом - что из них вырастет? Мама все-таки пришла. Рассказывала, что волки были вокруг, но ее хранил Бог.

Когда кончилась война, меня отдали в детский сад. Все были вместе - младенцы и дети постарше. Брат ходил в школу за семь километров в село Мина. Это была русская школа. Долго ли он туда ходил, не помню. Потом нас из Хабайдака перевезли в Мину, а мама все так же работала в тайге. Потом наступил 19-ьб год, когда латыши позвали детей обратно. Нас, детей, было много, собрали, и мы пешком отправился в Красноярск. Долго ли и как шли, не помню. По-моему, и лошадь была. Если кто-то уставал, его сажали лошади на спину. Многие не попали на поезд - заболели в пути, мы с братом дошли. Обратно ехали на поезде. В дороге голодали, никто нас не кормил, каждый обходился тем, что взял с собой. В Риге отвезли в детский дом, как говорил брат, кажет-ся. в Плескодальский. Оттуда нас забрали родственники. Меня взяла мамина двоюродная сестра Эрна

Дактере, брата - родители поэта Мариса Чаклайса. Так жили мы до 16 лет.

О Сибири. Ребенку все нравится, если не надо работать и желудок полный. Природа там красивая - горы. Брат любил бродяжничать, ни разу не заблудился, лес знал как свой дом. Хороший инженер-строитель.

Повлияло ли на вашу дальнейшую жизнь пребывание в Сибири? На брата повлияла, на мою жизнь не очень. Мне посоветовали писать в автобиографии, что мы сами эвакуировались. Брат писал правду, ему чинили всякие препятствия, давили, чтоб вступал в партию, а он не хотел. Он закончил партийную школу, чтобы его оставили в покое, стал инженером-строителем. Сделал он это для того, чтобы можно было в чем-то участвовать. Я в России в школу не ходила, язык знали, так как жили в латышской среде. Там выбирать не приходилось -где поселят, там и живи. Там было много латышей, и детей тоже. Постепенно их посылали все дальше на север или на восток. Мы остались там же.

Жаль, мамины записки остались у Мариса Чаклайса. Он сказал, что использует их, но умер. Мама сумела бы рассказать больше. Разное там случалось, и там были воры, пропала пила - рабочий инструмент, ага, значит, ты продал, а деньги истратил. Потом кто-то пустил слух, что мама отличная колдунья, и если пила не найдется, будет плохо. И пила, в конце концов, нашлась!

Когда мы уехали, маму как «одиночку» послали работать на ферму - снова одна посреди тайги. Она рассказывала, что боялась ужасно, но желание жить было сильнее. И выжила.

Вот так мы там жили и вернулись обратно. Только забыть этого нельзя. Наша жизнь, жизнь многих людей, исковеркана, не только у меня и у брата.

Вы это ощущаете? Конечно. Я знаю, что значит расти без отца, что значит, когда хочется есть, а есть нечего, надо просить, чтобы дали что-нибудь. И после войны - у приемных родителей. Приемная мать была неплохим человеком, умела со мной обходиться, но все равно это не мама.

У мамы не было времени взять меня на руки, а про приемную я и не говорю - куда уж такую большую девочку. И у брата так же. Там все было в порядке, у него дела шли хорошо.

Что вы делали, когда вернулись в Латвию? В Салдусе окончила семилетку, один год проработала на Броценском цементно-шиферном заводе. Мне хотелось чего-то другого. Приехала в Ригу и посту-

страница 268

пила в Индустриальный политехникум. Но учеба не самая сильная моя сторона, проучилась неполных три года и ушла, поступила работать обойщицей на мебельный комбинат, освоила ремесло. Последние 20 лет была закройщицей, сейчас на пенсии...

Кто там в Сибири за детьми приглядывал! Бегали, где хотели. Я любила ловить летучих мышей. Ночью их много было. Еще я болела легкими - лежала в больнице. Там была больница, село было немаленькое. Много бараков, много переселенцев. Село Хабайдак Партизанского района. Мама тоже болела, лежала в больнице с тифом, но выздоровела.

Рассказывала ли вам мама о Латвии? О Латвии говорила много. Помню - когда кончилась война, кому-то прислали посылку из Латвии, в которой были продукты - много Голландского сыра. В Риге я ни разу не ела такого сыра, какой ела там. После войны, когда жила в Салдусе, этот сыр и достать было нельзя. Вкус был не тот, что сегодня. Только во время Атмоды случайно купила на рынке, и вкус у него был такой же! В последние годы, когда нас увезли в Мину,

жилось немного лучше, потому что появился свой огород. Мама посадила капусту. Хоть я и не очень люблю овощи, но трава надоела, это уже было что-то. Помню еще, как зимой нас куда-то отвезли, есть было нечего. Потом привезли полугнилую перемерзшую картошку. Мы на нее набросились, грызли сырую. Чтобы как-то утолить голод, мама и другие женщины заваривали хвою, спасало от цинги. Жевали смолу. Сейчас жуют жвачку, а мы жевали кедровую смолу. Не еловую, она горькая, я здесь пробовала.

Из коры кедра брат мастерил мне игрушки. Он хорошо рисовал, мастерил, делал лошадок.

Когда вас отправили в Латвию, интересовались, куда едете?

Вообще-то знала. Мы знали, что примут меня родственники из Салдуса, что брата возьмут тоже. Обоих в одну семью брать было нельзя. Чаклай-сам больше понравился мальчик, потому что у них у самих был сын, меня взяла мамина двоюродная сестра, у которой не было детей. Представления о том, куда еду, у меня не было. Главное - поездка.

страница 269

Мне было уже десять лет, пора бы и умнее быть, но никакого представления не было.

В чем разница между жизнью там и в Латвии? Этого же не забудешь! Я, правда, не помню, как находилась в детском доме, но брат говорил, что ничего особенного там не было. Я заболела корью, лежала в изоляторе. Кормили там хорошо. Потом, когда нас забрал мамин брат, нас тоже кормили хорошо, хозяйка работала на рынке, мамин брат на ВЭФе, там хорошо платили. Первый раз ели, сколько хотели. И в Салдусе. Там был брат отца. Дактерсы взяли нас к себе, один из них работал на хозяев, зарабатывал. Не голодали. От дома почти ничего не осталось, колхоз многое забрал себе.

Мама в наш дом не вернулась. Она скорее не хотела, чем не могла, потому что там уже жили другие люди, многое перестроили, было уже не так, как когда-то. Она осталась в Риге, прописалась у хозяев в Юрмале, у Межмачей. Хозяйка была порядочная. Прибыли от нашей прописки у нее никакой, мы были бедными. Для нее главное было, чтобы прописались латыши. Койка была, и хорошо. В Риге вообще прописывать было запрещено. Общежития не было, если не договоришься.

Не было ли желания вернуться обратно? Нет, ни у меня, ни у брата. Брат ездил в отпуск во время службы, навестил маму. Разве что съездить посмотреть на природу, этого бы хотелось. Не могу понять тех, кто уехал и все забыл. Вот и весь рассказ о моей судьбе.

А внуки ваши знают об этом? Да, знают. Я рассказывала, они интересовались, но понять не могут - как это, увезли и бросили. Как это - когда нечего есть. Но знают и помнят все. Увезли семью деда, увезли маминого младшего брата, которому было 18 лет. Но он был умнее - избежал всех этих мучений, сразу уехал в Красноярск, потом раньше сюда приехал, устроился. Мамина сестра после войны уехала в Германию, в Америку. Словом, семья распалась, остались только мы. Мамин брат вначале тоже был с нами, но он сбежал из села.

Маме легче было, когда брат был с вами? Он ног помогать... Да какое там помогать... Брат год прожил в Красноярске, но об этом только мама рассказывала, я помню мало.

Часто ли вспоминаете жизнь в Сибири? Вооб-ше - да. Но не только плохое. У ребенка остаются г г-.ько хорошие воспоминания - цветы, и все такое. П: мнится, что в желудке было пусто, все время хотелось есть. Помню, мама принесла маленькие картофелинки, как орешки, есть надо было с кожурой. Ели лебеду, крапиву, невкусная, но полезная. Ела, потому, наверно, и выжила. Но такое я не пожелала бы и врагу. Сейчас и самой кажется странным, куда уж людям понять.

О родителях. Отца расстрелять не успели, он умер в марте 1942 года, в другом документе сказано - в апреле. И дедушка умер там же - в Вятлаге, в конце 1942-го или в начале 1943 года. Мы не знали, где они. Только в годы Атмоды мы узнали, что дедушка был приговорен к расстрелу, потому что был кулаком. И отец, потому что он был командиром Курсишского отделения айзсаргов, но он умер раньше.

А что было с мамой? Маму не отпускали. Она не имела права менять место жительства, иначе ей грозило двадцать лет каторги. Только во времена Хрущева мама получила документы и вернулась -это был 1956 год. Приехала как отбывшая срок - без паспорта, была у нее только бумажка, что может уехать. Я жила в Юрмале, Артуре был в армии. Прописала ее Эмилия Межмача в Юрмале, я рассказывала. Мама всю жизнь проработала в Риге уборщицей в школе, в группе продленного дня. Последние два года не работала. Умерла в 1990 году, так и не дождавшись настоящей свободы.

Все эти перемены, душевная боль утихли, но не забылись. Вероятно, это и подкосило ее здоровье больше, чем мы думали.

Bražneviča Indra Voldemāra m.,

dz. 1937,
lieta Nr. 14223,
izs. adr. Kuldīgas apr., Kursīšu pag., Rutki ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Partizanskas raj.,
atbrīvoš. dat. 1946.10.20

 Бывает информация на некрополе.

Смотрим https://nekropole.info/

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 266  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2014 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

ISBN	9789934821929 (1)
	9789934821936 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Krievu val.
Nosaukums	Дети Сибири : мы должны были об этом рассказать-- / воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году обобщила Дзинтра Гека ; интервьюировали Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис ; [перевод на русский язык, редактирование: Жанна Эзите].
Izdošanas ziņas	[Rīga] : Fonds "Sibīrijas bērni", [2014].
Apjoms	2 sēj. : il., portr. ; 30 cm.
Saturs	Saturs: т. 1. А-Л -- т. 2. М-Я.

9789934821912 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Angļu val.
Nosaukums	The children of Siberia : we had to tell this-- / memories of the children deported from Latvia to Siberia in 1941, compiled by Dzintra Geka ; [translators, Kārlis Streips ... [et al.]].
Izdošanas ziņas	Riga : "Fonds Sibīrijas bērni", 2011-c2012.
Apjoms	2 sēj. : il., portr., kartes ; 31 cm.
Piezīme	Kartes vāka 2. un 3. lpp.
	"L-Ž"--Uz grām. muguriņas (2. sēj.).
Saturs	Saturs: pt. 1. A-K : [718 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2007] -- pt. 2. L-Z : [724 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2012].