14 06 1941

Боне Янис родился в 1932 году.

Bone Jānis Ivars Kārļa d.,
dz. 1932,
lieta Nr. 15344,
izs. adr. Cēsu apr., Priekuļu pag., Vītiņkalns ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Turuhanskas raj. ,
atbrīvoš. dat. 1946.09.15

 страница 254

Я родился 19 октября 1932 года в Цесисе. Старший брат родился в 1929 году. Родители были присяжные адвокаты. Отец - айзсарг, участник Освободительных боев, капитан первой футбольной команды Латвии. В составе команды участвовал в Парижской олимпиаде. Мама закончила юридический факультет Университета и была одним из основателей студенческой корпорации «Даугави-ете». И она считалась айзсаргом.

После установления советской власти родители не имели права работать адвокатами. Мы переселились в дом их родителей, в четырех километрах от Цесиса- на хутор «Витинькалнс» Приекульской волости. Оттуда нас и выслали 14 июня. Нас не особенно торопили, так что с собой мы взяли достаточно много вещей.

За нами приехали три или четыре человека. Главный среди них был офицер чека, чернявый, в галифе, револьвер на боку. Похоже, они искали золото и оружие, открывали шкафы и ящики.

Мы с братом спали в детской комнате. Подняли и наши матрацы. Переживали из-за этого мы ужасно. Отец у нас был строгий, дешевую литературу читать запрещал, но мы тайком, конечно, читали. А под матрацем лежала книжечка Уолта Ваверли. Отца боялись, и из-за книжки переживали больше, чем от того, что придется уезжать в неизвестном направлении.

Мама спросила, куда нас повезут. На этот наивный вопрос и ответ был соответствующий: «В Крым!» Мама не восприняла это как шутку. К счастью, один из пришедших шепнул, чтобы брали теплые вещи.

Привезли нас в Цесис, где простояли день. Потом поехали в Валмиеру,

там прицепили еще пару вагонов. На станции мужчин отделили, женщин с детьми поместили в другой вагон. Большинство было из Цесиса и Цесисского уезда. Были и те, кто, прослышав о том, что готовится, скрылись в лесу, но узнав, что забирают семью, пришли добровольно.

Медленно доехали до Даугавпилса, до Индры. Первая остановка в России была Бигосово. Нам, мальчишкам, было интересно - мы попали в другой мир. В Москву въехали с северной стороны - через Ярославль и Рыбинск. В нашей теплушке двери были чуть приоткрыты: смотрели во все глаза. Поражало то, как были одеты люди, поразил и невиданный в Латвии хлеб - «кирпичик». Большие неудобства создавала теснота. Были совсем маленькие дети, мамы, были совсем старые люди. И уборная тут же - у всех на глазах. В первые дни было просто ужасно - хочешь пописать, а не можешь. Потом все привыкли.

В дороге узнали, что началась война. Так что настроение не было мрачным - все были уверены, что скоро ей наступит конец. И еще надеялись -приедем, все снова будем вместе, поживем немного и вернемся в Латвию.

В соседнем вагоне произошла трагедия - женщина из Карли, что в Цесисском районе, Екабсоне, убила своих сыновей, перерезала себе вены и умерла. В нашем вагоне ни смертей, ни болезней не было. Хотя и среди нас были совсем старенькие бабушки, но и они добрались до конца. А «конец» был в Ачинске Красноярского края.

Там уже были вывезенные из Белоруссии и поляки. Через некоторое время начали нас делить. Нас отвезли вверх по Чулыму, и оказались мы в селе Полевое Бирилюсского района.

страница 255

Здесь уже жили высланные в1931и1932 годах кулаки с Кубани. Село было большое, с десятилеткой, парикмахерской, три ряда домов. Когда нас привезли, все местные высыпали смотреть. Брат уже носил длинные брюки, а на мне были короткие штанишки. Таких в деревне никто не носил. И женщины были одеты иначе, чем латышки. Пришли и местные мальчишки. Первое, что они произнесли, - мама нам потом объяснила, - были три самых популярных русских ругательства.

В селе был один магазин, и раз в месяц продавали сахар. В России сахар был как колотый камень. Твердый, но чай с ним пить - одно удовольствие. Сахар молотком разбивали на маленькие кусочки, закладывали за губу, и он не так быстро таял. С маленьким кусочком можно было выпить две чашки. Когда однажды привезли сахарный песок, местные долго рассуждали, что же с ним делать.

В первый год ссылки у нас с собой было много вещей, поэтому мы не голодали. К тому же немцы наступали, и все были уверены - война вот-вот закончится, и мы вернемся домой. Люди активно продавали все вещи, так как у местных с одеждой было плохо. Так мы перезимовали.

Мы жили еще в Полевом, когда получили записку, что отец умер 10 ноября 1941 года в Север-ураллаге. Там был и мамин брат. Он работал в Министерстве иностранных дел Латвии и его арестовали еще в 1940 году - он находился в Астраханской тюрьме. Большинство женщин о судьбе своих мужей узнали намного позже.

Летом из каждого села забирали людей, у кого не было маленьких детей, и увозили на Крайний Север. Пришла и наша очередь. Путешествовали по Чулыму до Ачинска, потом в Красноярск, потом пароходом по Енисею. На пароходе было полно людей, в каждом селе высаживали на берег группу. Нас высадили в Горошихе Туруханского района.

Эта зима выдалась тяжелая - все вещи были проданы. И условия были другие. Со временем люди пообвыкли, но пока это случилось, многие ушли на тот свет. Нас как будто послали туда работать, но, как уж при советских порядках заведено, настоящей работы там не было. Работу каждый раз придумывали.

И жить было негде. В конце концов, поселились мы в бане. До этого несколько семей обитало в бревенчатом строении с окном и железной печкой.

Брат ловил в силки зайцев, на ноги наматывали заячьи шкурки - с обувью было трудно. По нужде бегали босиком. И в соседский дом босиком. Дети ведь привыкают к бытовым неудобствам. Да и местные жили не лучше.

В то время на север попадали разные люди. Приехал, например, директор школы, москвич, с супругой. Это был тот еще «фрукт» - ему грозила армия, и он внезапно потерял дар речи. Не может разговаривать - значит, не может и в армию. Жена у него была учительница. Жить им тоже было негде, и как-то вечером, поднапившись, пришел он вместе с приятелями к нам, разбил окно и ругался. Мы оттуда убежали и оказались в бане. Но этот директор добился, вообще-то заботясь о себе, чтобы ученикам во время большой перемены давали кусок хлеба и ложечку сахара. Кипяток был бесплатный. А это уже великая вещь. Когда кончилась война, он заговорил.

В апреле нас отправили еще дальше. Около 100 км пришлось идти пешком на озеро Мадуйку. Шли вдоль притока Енисея Курейки вверх, потом еще 15 км в глубину тайги. Озеро было большое -пять километров в ширину, а в длину - берега было не видно. Отправили нас ловить рыбу, но какой может быть промышленный лов - на берегу стояли три или четыре избы.

Зато рыбы было много.

Там мы пробыли до 1946 года. Мне, ребенку, все это казалось приключением. Маме, конечно, было трудно. С едой там все было нормально, но не было ни медицинской помощи, ни школы.

Когда отец умер и в 1943 году стало ясно, что немцы войну проиграли и домой мы не попадем, мама уже не видела смысла в жизни. Нам она не жаловалась на здоровье, но женщине, которая за нами потом присматривала, сказала: если со мной что-нибудь случится, не бросай моих детей.

Мама с такой жизнью не справилась и умерла в 1943 году в возрасте 39-ти лет.

Ее послали на сенокос, она пожаловалась, что плохо себя чувствует. Потом заснула. Пролежала два дня и умерла. До этого у мамы распухли ноги. Помню похороны - двое местных помогли вырыть могилу, пришли две латышки из Мадуйки за 15 км. Выкопали яму, а гроба нет. На могилку насыпали горку камней.

После смерти мамы мы оказались в детском доме. Помогла нам одна пожилая дама, мамина подруга. Она за нами присматривала, заботилась

страница 256

о нас. Так мы с братом и жили. Брат все мужские работы выполнял уже с 14 лет. Мне повезло - я был мелковат, этакий маленький домохозяин.

Когда после войны стали увозить детей домой, пришла телеграмма. Меня отпустили, а брата нет -ему было 18 лет, мне 14. Председатель сельсовета был из местных чукчей. С высшим образованием (в Москве окончил институт народов Севера), подписываться умел, но способом мышления отличался странным. Получил от него требуемую печать, что могу ехать в Туруханск и дальше.

Когда я уезжал, весил 29 кг, и когда приехал весил 29 кг.

Но не об этом речь, а о том, что и на ссыльных действовала советская пропаганда. Когда я вернулся из России, я был очень прогрессивно настроен, и не только я. И если мои взгляды изменились, то только благодаря тому, что в Латвии я оказался среди своих родственников - в старой интеллигентной латышской семье.

Моей родственнице пришлось надо мной потрудиться, так как выросла она в очень обеспеченной семье, и моя «сибирская школа» была ей абсолютно чуждой. Так же росла и моя мама. Люди ее поколения были убеждены: если у человека не работает голова, он должен работать руками. Но в Сибири, как оказалось, ее «голова» была не нужна. В Полевом была школа, мама владела немецким (ее бабушка была немка), знала и французский язык. Но в школу ее не взяли, хотя местная учительница владела немецким на примитивном уровне.

Солженицын пишет: в Сибири происходил естественный отбор - были созданы условия, в которых должны были погибнуть люди, опасные для советской власти. Думаю, именно поэтому нас отправили на Север. Мама знала русский язык, работала адвокатом, к ней приходили латыши за советом и помощью. В Полевом была комендатура, надо было писать письма и прошения, чтобы хоть что-то узнать о мужьях. Мама взялась за это. Советская власть не любила активных людей. Потому и отправила нас на Север.

Мое путешествие обратно в Латвию началось на моторке - другого вида сообщения не было. Добрался до Курейки. Во всех селах на моем пути жили ссыльные латыши, они меня принимали. Потом посадили на пароход, и я приехал в Туруханск. В Туруханском детском доме уже набралась одна группа сирот, ее успели отправить. Пока ждал, появился парнишка - Федор Безымянный. Вообще-то

звали его Фриц, но во время войны имя это бьт-.з под запретом.

На пути в Красноярск случилось происшествие, так что до места назначения мы могли и не добраться. Пароходы были переполнены, но на один мы все же проникли.

Разместились на палубе с подветренной стороны, мест больше нигде не было. Один из бывших заключенных, который ехал из Дудинки, хотел отобрать у нас мешок с продуктами, а самих нас выкинуть за борт. Но тут какой-то другой русский из Ленинграда спас нас, забрал к своим на корму.

Так мы доплыли до Красноярска. У нас был адрес, и в гостинице мы нашли даму из Министерства образования Латвии. Она отправила нас в детский дом где-то за городом. Жили там до тех пор. пока не набрался полный вагон детей. Думаю, что вагон наш был предпоследний, в Латвию приехали 26 октября.

В пассажирском вагоне нас было 50 человек. Вошел чекист и стал допрашивать тех, что с виду постарше: сколько лет? Одной девушке могло быть лет 18-19. Он проверил документы и высадил ее. Она вышла, где-то спряталась, а когда чекист ушел, снова села в поезд. И приехала в Латвию.

В Риге нас ждал автобус. Одеты мы были страшно, и когда нас вели к автобусу, люди останавливались и показывали на нас пальцем.

Отвезли нас на улицу Кулдигас, отмыли, избавили от вшей. От них избавиться, между прочим, оказалось не так-то легко. Я заболел, и за мной приехали только через две недели и увезли в Саулкрасты.

Пока жил там, все время думал об отцовском доме «Витинькалнс». Зимой я учился, но как только потеплело, я с одной женщиной оказался в Цесисе и бегом помчался к отцовскому дому. Это был двухэтажный дом, построенный в 1938 году. Внизу была столовая, кабинет отца, гостиная и веранда. Наверху7 две спальни, ванная комната. Дом передали Цесис-скому лесничеству. В каждой комнате по семье, на стенах следы от раздавленных клопов.

Все чужое! Мне этого хватило - в Цесис не приезжал 25 лет!

Остался в Саулкрасты, у дальней родственницы. Родителей мамы расстреляли в 1918 году, восемь детей остались сиротами (мама была старшая). Опекуном стал господин Францис - генерал Латвийской армии. У них своих детей не было, и госпожа Францис всю жизнь воспитывала детей сестры. Приняла она и меня.

страница 257

В Сибири я учился два года - один год в Полевом, один год в Горошихе. В других местах школ не было. Но в первый год в России учились 1-й и 3-й классы вместе, в Горошихе - 2-й и 4-й. Кое-что освоил. В Латвии я мог бы пойти в 5-й класс. С математикой проблем не было, а вот с латышским языком... Закончил 5-й класс, пропустил следующий и пошел сразу в 7-й. После 7-го класса поступил в Государственный техникум в Риге.

В 1948 году вызвали меня с урока. Какой-то мужчина отвел меня на бульвар Райниса, где чекист стал меня допрашивать: где мама? - Умерла. - Как докажешь? - Мы были вместе и ее похоронили. -Свидетельство о смерти! - Свидетельство у брата, а он в Сибири. После этого меня отпустили.

Брат вернулся в Латвию в 1956 году, когда после смерти Сталина была реабилитация. В Полевом он отучился семь лет. В те времена этого было достаточно, чтобы стать писарем. В Сибири он и женился. Потом на острове посреди озера он оборудовал лисью ферму. На ферме они женой и директорствовали, и были рабочими. Был он еще и приемщиком - принимал шкурки от местных охотников. Когда брат вернулся, ему было 37 лет. Узнав, что в отцовском доме одна комната свободна, он хотел устроиться в Цесисское лесничество. Но начальник сказал: «Таким, как ты, место только под елкой!».

И все-таки «Витинькалнс» снова наша собственность. Вначале свободна была одна комната, и брат перебрался туда. Весь нижний этаж принадлежит мне.

Сейчас я все чаще думаю о маме. Вспоминаются и встретившиеся в Сибири люди. И как говорит мой брат: люди везде одинаковые, есть и добрые, и злые, и честные, и лживые. Там были люди разных национальностей - поволжские немцы, сосланные русские, местные русские, эвенки. Моя жена русская.

 Бывает информация на некрополе.

Смотрим https://nekropole.info/

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 254  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2014 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

ISBN	9789934821929 (1)
	9789934821936 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Krievu val.
Nosaukums	Дети Сибири : мы должны были об этом рассказать-- / воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году обобщила Дзинтра Гека ; интервьюировали Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис ; [перевод на русский язык, редактирование: Жанна Эзите].
Izdošanas ziņas	[Rīga] : Fonds "Sibīrijas bērni", [2014].
Apjoms	2 sēj. : il., portr. ; 30 cm.
Saturs	Saturs: т. 1. А-Л -- т. 2. М-Я.

9789934821912 (2)
Oriģinālnosaukums	Sibīrijas bērni. Angļu val.
Nosaukums	The children of Siberia : we had to tell this-- / memories of the children deported from Latvia to Siberia in 1941, compiled by Dzintra Geka ; [translators, Kārlis Streips ... [et al.]].
Izdošanas ziņas	Riga : "Fonds Sibīrijas bērni", 2011-c2012.
Apjoms	2 sēj. : il., portr., kartes ; 31 cm.
Piezīme	Kartes vāka 2. un 3. lpp.
	"L-Ž"--Uz grām. muguriņas (2. sēj.).
Saturs	Saturs: pt. 1. A-K : [718 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2007] -- pt. 2. L-Z : [724 children of Siberia were interviewed by Dzintra Geka and Aivars Lubanietis in 2000-2012].