14 06 1941
убийство отцов
Баке Мара ( Лойте ) родилась в 1938 году
Меня зовут Мара Лойте.
Baķe Māra Aksela m., dz. 1938, lieta Nr. 13345, izs. adr. Valkas apr., Jaunlaicenes pag., Kalnāji , nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ačinskas raj. , atbrīvoš. dat. 1956.05.15
Baķe Hermīne Otto m., dz. 1903, lieta Nr. 13345, izs. adr. Valkas apr., Jaunlaicenes pag., Kalnāji , nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ačinskas raj. , atbrīvoš. dat. 1956.05.15
бежала 13 5 1947
вернули 28 1 1949 - страница 635 Aizvestie
Arhīva dokumenti >> Meklēšana datubāzē >> Detalizējums 
|
Я родилась в Алуксне 18 июля 1938 года.
Семья в то время жила в Малупе, отец служил полицейским Малупской волости.
Мама учительница.
Меня зовут Мара Лойте. Я родилась в Алуксне 18 июля 1938 года. Семья в то время жила в Малу-пе, отец служил полицейским в Малупской волости, мама учительница. Жили они отдельно, мама работала в Латгале, летом жила с отцом. В 1940 году отцу сообщили, что нужно встретить русскую армию, которая войдет на территорию, и следить за порядком. Это время было ужасным, ночь была страшная. Он рассказывал, как входили войска, как выглядели солдаты, пропыленные. На рукаве у отца появилась повязка с буквой «М», так как он обязан был обучать милиционеров. И как только обучение закончилось, его сразу же освободили от работы. Он переехал жить в Яунлайцене, где у них было хозяйство, хозяйничала там его сестра. Мама в это время возобновила работу и преподавала в Эвельской школе. Летом 1941 года, когда начались каникулы, она приехала в Яунлайцене, на хутор «Калнаи», к отцу, отдыхать.
Утром 14 июня 1941 года постучали в окно. За нами приехали с русскими солдатами. Отца предупредили, чтобы не ночевал дома, чтобы ушел. Никто же не думал, что будут забирать семьи, думали, только мужчин. Ночью отец спал где-то в лесу и домой пришел утром. Когда увидел машину, решил, что заберут только его. Через окно выпрыгнул на улицу. Он был хороший стрелок, имел множество наград, хорошо стрелял в цель. Может быть, поэтому дом не окружили, и он сумел скрыться.
Мама рассказывала, что она так растерялась, что не могла сообразить, что брать с собой. Нам сказали, чтобы собирались, что можно взять с собой кое-что из вещей, что нас увезут. Какие-то вещички мама покидала. Тетя дала ей продуктов - хлеба и мяса. Когда мы
уже сидели в машине, кто-то сказал: «Можете взять кое-какую посуду». И мамина сестра дала пару тарелок, пару ножей и вилок. И это все, что мы взяли с собой в Сибирь. Ночью и утром было холодно, и она накинула на меня еще отцовский полушубок, и повезли нас в Гулбене.
Поезд в Гулбене стоял долго. Женщинам и детям разрешили выйти из вагона. Мама из окошка выкинула записку, что мы в Гулбене, чтобы сообщить своим, где она находится. Мимо шел какой-то мужчина и наступил на записку, но потом, видно, записку поднял и доставил, потому что в Гулбене приехали сестра мамы и сестра отца и привезли нам продукты и вещи, но было поздно - поезд уже ушел. Поезд направился в Валку, собрал людей и оттуда - в Сибирь. Из Яунлайцене взяли семью мельника Лиепы, семью Кексис, он был командиром айзсаргов, мадам Канторис, имени не помню. Поезд был переполнен, спали в вагонах в два этажа. В вагоне было и отверстие - уборная. Мужчин отделили, им велели деньги отдать женам и детям. Когда стали спрашивать, почему отделили мужчин, ответили: «Чтобы вам было удобнее ехать. На месте вы все встретитесь». Конечно, не встретились. В вагоне были женщины с маленькими детьми, и по дороге один умер. Похоже, у меня была корь, какие-то высыпания, но все, слава Богу, обошлось. Условия были ужасные, горячей воды не допросишься. Делились едой, у кого что было. О том, что началась война, не знали. Если был заплесневевший хлеб, выкидывали в окно, и русские дети бежали за поездом, подбирали его и ели. Мы этому поражались. А навстречу шли поезда с надписью «Хлеба голодающим латышам». Когда останавливались, видели на
страница 111
срседних путях поезда с танками и оружием, начали понимать, что что-то случилось, надеялись, но, что вернемся в Латвию.
Но всех отправили в Ачинск. Потом пришли нас разбирать, сначала взяли мужчин и крепких женщин,а так как у мамы был маленький ребенок, ее брать не хотели. А Алма Кексис сказала, что никуда не пойдёт, если не возьмут и маму. В семье Лиепы было парня - 18 и 17 лет и 14-летняя девочка. Сказали если возьмут, то всех вместе. И тогда совхоз взял и отвезли нас за 20 км от Ачинска. Сначала подселили нас в комнатушку к каким-то русским, уних у самих была крохотная комнатка - с одной стороны стояла их кровать, по другую сторону наша с мамой кровать, посередине столик. И больше в комнате ничего не было. Кажется, у них была корова. Есть хотелось ужасно, но мама сказала, что я не должна смотреть в ту сторону, где едят, чтобы не получилось, что я выпрашиваю еду. Помню такой эпизод: они сбивали масло и отварили картошку. Мама легла с краю, я у стены, и мама приговаривала: Ты только не смотри, не смотри». И они мне дали чашку пахты. А я ответила: «Я же не смотрела». Я удивилась - в пахте было и масло. Это было такое чудо. Есть ведь было нечего. Мама голодала. Мясо, мы взяли с собой, повесили в сарае, и его украли.
Нам давали баланду, на дне был песок. Кажется, взрослым давали 300 г, детям 200 г хлеба. Хлеб был напловину из половы, но все-таки хлеб.
Чтобы меня прокормить, мама продавала мои простынки, продала свою юбку. С условием - за это ей дадут, скажем, 20 литров молока, по пол-литра в день, за юбку больше. Это и была вся моя еда молоко и хлеб. Мама, конечно, голодала. Потом ее приставили к коровам. Среди них были и больные бруцеллезом. Потом мы из маленькой комнатушки перебрались жить в другое место. Было нас там шесть семей. Три латышские семьи, одна финская, тоже высланная, и две русские - не знаю, высланные ки местные. Жили все вместе - женщины и мужчины, и сыновья Лиепы там же, и когда ложились спать, на полу ступить было негде. Вещи лежали под кроватями.
Там и жили, пока не пришла пора идти в школу. Мама доила коров. Стало уже получше - можно ыло потихоньку попить молока. При Сталине было ужасно. Если увидят, что ты что-то украл, под суд и в лагерь. Сначала мама работала в поле. Когда приходилось работать с зерном, в карман насыпать - упаси Бог! Разве что в носки или в сапоги
само насыплется. Дома зерно парили. Так и пытались выжить, чтобы не умереть с голоду. Первый год был страшный. Потом уж можно было купить картошку. Делили картофелину на три, четыре, пять частей, по числу ростков, сажали эти росточки и выращивали картошку. Стало полегче.
Самое страшное, что я помню, когда начали брать в трудовую армию. Взяли Алму Кексис и маму. У Алмы Кексис детей не было, мне было лет 5-6. Помню ту страшную ночь, я думала, что маму больше никогда не увижу. Мама сказала латышкам: «Пока еда есть, присмотрите за Марой, а потом как знаете». Ее продержали там сутки. Там было много женщин с детьми. Мама потом рассказывала: «Мы были как сестры, стояли, прижавшись друг к другу, и говорили о своих детях». Но в трудармию взяли тех, у кого не было детей, остальных отпустили. Сказали: «Пока вы свободны. Пока». Но, слава Богу, их и потом не забрали.
Какие были условия? Туалет на улице, в страшный мороз приходилось бегать. Мама требовала, чтобы я ходила на горшок, - ни за что не разрешали. Потом уж, когда у меня кишка выскочила, все испугались и в туалет не гоняли. Мама пришла домой, положила на живот что-то теплое, и к врачу идти не пришлось.
Никто за нами не присматривал, носились по деревне целый день. Коровам давали жмых из подсолнечника. Мы его тоже грызли. Ягоды собирали. Однажды в тайге я заблудилась. С нами была и взрослая женщина. Так вся деревня бегала искать.
Где вы были в первый раз? Сначала мы попали в Ачинский район. Как село называлось, не помню, а почтовый адрес «Совхоз Свирблим, бригада номер один». От Ачинска километров 15-20.
Сколько вам было лет, когда война уже шла к концу? Когда вывезли, было мне три года, война заканчивалась, было мне лет восемь, уже ходила в школу. Когда пришла пора идти в школу, мама упросила, чтобы нас поселили поближе. До школы было далеко - километров десять. Нас перевели в центр совхоза, поселили в хлеву, в комнатке для доярок. Плита там была, и больше ничего. Жила еще там семья Розитисов, с мальчиком Юрисом моего возраста. Так мы там и жили. Но холодно там было страшно, волосы к стене примерзали. Мама прислоняла к стене мое пальто, чтобы волосы не примерзали, велела делать зарядку. Когда взрослые уходили, мы забирались на плиту - было теплее. Когда они возвращались, мы спрыгивали и прини-
страница 112
мались делать зарядку. Так и жульничали. Потом пошли в первый класс. Вероятно, потому что мы хорошо учились, согласились нас перевести жить поближе. Латышский язык там уже забыли, хотя нас и учили. Я умела читать и писать по-латышски. Юрис говорил еще хуже меня. Все слова путал. Обрусели как следует.
Одежды не было. Мама покупала. Она умела немного шить. Купила как-то на рынке в Ачинске грязную одежду. Выстирала в щелоке, перешила. После этого в селе говорили: «Богатые вы, раз дочку так одеваете». Русские что покупали, то и надевали. Мама всегда старалась на меня приладить. У меня было даже вышитое платьице.
В Латвии мама была учительница. Но как уж латышка, умела делать все. Никакой портнихой она, конечно, не была.
В 1946 году детей стали увозить в Латвию. Вы об этом знали? О том, что в 1946 году детей увозили в Латвию, никто из нас не слышал. Да и не знаю, отправила ли бы меня мама, потому что и в Латвии было не очень... Мамина сестра работала на
Грубеской электростанции. Тогда это была картонная фабрика. У них там была квартира, и во время войны в дом попала бомба, все нажитое в развалинах и осталось. А бабушка воспитывала еще двоих внуков, так что в Латвии жили они тоже плохо.
А домой поехали сами. Решили - едем. Побегут две семьи - Волратсы и мы. Поехали в Ачинск. Жила в Ачинске одна латышка, но к ней не пошли, боялись, что она шпионка. Ждали на вокзале. Билетов не купить. Потом у кого-то с рук купили. В поезд сели, а тут проверка, оказалось, что это билеты железнодорожников. У мамы не было никаких документов. У мадам Волрате были какие-то бумаги. Она пошла, все устроила, но купила билеты второй раз. О том, что мы убежали, так никто и не узнал. Так доехали до Челябинска. Там была пересадка. Тут же нас и обокрали. Когда мы сидели на вокзале, вокруг устроили представление. И пока мы смотрели, вещички и украли. С большим трудом снова сели в поезд, добрались до Риги. Зашли к знакомым.
Как добрались до Яунлайцене, не помню. Там, возле реки Вайдава, в съемной квартире жила
страница 113
бабушка и мамина сестра с двумя мальчиками. Ночью мы постучали в окно. Вот уж они удивились, когда нас увидели! Мамина сестра сказала: «Херми-на приехала». А мне дали хлеба со сметаной. Настоящее лакомство! Бабушке было нелегко. Мама летом работала то там, то здесь. У нее были проблемы с паспортом. Закон-то был какой: есть у тебя работа, будет паспорт, а если есть паспорт, то будет и работа. А у мамы не было ни работы, ни паспорта. Потом узнали, что в Алуксненском районо работает то ли мамин одноклассник, то ли знакомый, и на свой страх и риск он ее на работу принял. Мама стала работать в Яунлайценской школе. И паспорт после этого выдали. Так она прожила до 1949 года, работала в школе. 5 марта 1949 года, а не 25, когда всех вывозили, она получила повестку. Прислали за ней и сказали, что надо ехать в ссылку. Я знаю, что мы очень боялись, что вышлют, и бабушка закрывала нас на чердаке, снаружи вешала замок. Но когда надо было, маму все равно забрали, меня оставили.
25 марта 1949 года ее взяли второй раз. Вроде бы выслать. Оказалось, что ее увезли в Алуксне, оттуда в Ригу. Мы уже знали, как там голодно, забили поросенка, дали маме с собой мясо. Учителя скинулись, вручили маме деньги. Люди в то время были участливые. У нее был большой полосатый спальный мешок. Конвоиры шутили: «Могла бы и кровать захватить, раз уж матрас взяла». Так она оказалась в Рижской Центральной тюрьме. Там было не так плохо, она работала в прачечной. Режим был строгий, пару раз сидела в карцере. Потому что петь в тюрьме не разрешалось, а в камере кто-то тихо напевал, а она не выдала. Мама почти год пробыла в тюрьме, потом ее отправили в Волго-Донской лагерь. На комсомольскую стройку. Был там такой эпизод. Выстроили их, стали вызывать и спрашивать, по какой статье осужден. Мама ответила: « Не знаю, по какой статье, суда у меня не было». А ей говорят: «У политических две статьи - 58 и 58а». Или как-то так. По одной - что ты «лесной брат», по другой - что ты помогала «лесным братьям». Мама говорит: «Лесным братьям» я не помогала, значит, я сама и есть «лесной брат». Когда вызывают: «Бакис!», надо ответить и назвать свою статью. Она говорит: «Пятьдесят восьмая». Те заглянули в свои бумаги, усмехнулись и ничего не сказали. Это потом она узнала, что у нее была статья за побег.
Условия в лагере были ужасные. Политические сидели вместе с уголовниками. «Жучек», как они
называли женщин, посылали вместе с мужчинами, и те уже не возвращались. Всех выстраивали и вызывали, и если кого-то не хватало, отгоняют дальше, через ворота впускают следующую бригаду. Перемерзли они там, работа тяжелая. Она как будто была осуждена на три года, но ее отпустили раньше, потому что объявили амнистию тем, у кого были несовершеннолетние дети. Мама думала, что ее отпустят домой, но, конечно, домой ее не отпустили. Объявили, что высылают. Второй раз ее направили в тот же Красноярский край, но уже в Тасеевский район. Километрах в 18 от Тасеево было село Яковлево, туда ее и выслали.
В Латвии дела тоже были плохи: бабушка старенькая, мамина сестра заболела туберкулезом, да еще два мальчика, и мама решила взять меня к себе. Мне было уже 13 лет, здесь я училась в 6-м классе. В Риге была такая певица Арта Пиле, и ее отец был сослан в то же село, что и мама. У него был рак, и мама этой Пиле поехала за мужем ухаживать. Так я с этой мадам Пиле и приехала к маме в Яковлево.
Было это в 1952 году. В Сибири мама работала в «Химлесхозе» - собирала смолу. Летом я ходила ей помогать. Уходили рано утром и до самого вечера в лесу - чтобы что-то заработать. Три латышские семьи жили в одной комнате, посреди печка, так называемая «буржуйка», вокруг койки. Было нас немного - человек шесть, три семьи. Голод уже не мучил, была, по крайней мере, работа. Местным колхозникам тоже было нелегко с продуктами, были и такие, кто работал на производстве, раз в неделю приезжала автолавка, можно было что-то купить.
Яковлево находилось далеко от школы, и мама снова попросила, чтобы нас поселили в «Химлесхозе», но поближе к школе. Осенью мы переехали в село Глинное, в пяти километрах от Тасеево, там была школа. В Тасеево я закончила 6-й и 7-й классы. Летом ходили собирать смолу. В том селе латышских семей не было, жили литовцы. Туда же была сослана семья маршала Советского Союза Худякова - жена с двумя сыновьями - старшим и младшим. Средний сын был Героем Советского Союза, похоронен в Москве, на Новодевичьем кладбище, рядом с Зоей Космодемьянской. И его жена, Варвара Петровна, была первым человеком, который мне сказал, что Сталин уничтожил все светлые головы, всех светлых людей. В то время это была большая смелость. В 1953 году, когда Сталин умер, их освободили, и у них уже началась другая жизнь, в Москве.
страница 114
А в 1953 году нас всех согнали на площадь, надо было идти и плакать. Кто плакал всерьез, кто понарошку. Не плакать нельзя было. В школе у нас случилась трагедия. В 6-м классе был у нас один литовский мальчик. Были и дети поволжских немцев. Мальчик возьми и спроси у учительницы: «А когда Сталин умрет, кто придет вместо него?» Учительница на минуту остолбенела, а потом говорит: «Товарищ Сталин еще долго не умрет, нам об этом нечего волноваться». Последствий никаких не было. Но смелость нужна была, чтобы так спросить. Видно, в классе никого не было, кто бы это передал. На следующий год я перешла в другой 7-й класс, где училось много ребят из нашего села, вместе ходили домой.
Закончила 7-й класс, и надо было думать, что делать дальше - ехать куда-то учиться или здесь оканчивать среднюю школу. Решила, что пойду в медицинский техникум. А он был в Красноярске. Из Канска до Красноярска поезд шел 36 часов. А до Канска - 200 км - не было абсолютно никакого транспорта. Но из «Химлесхоза» в Канск возили 200-литровые бочки со смолой, и мама договорилась, что я смогу поехать на этих бочках. Во время поездки завязался разговор. Какой-то мужчина спросил, куда я еду. Я говорю: «В Красноярск, поступать в техникум». Он спросил, есть ли у меня там знакомые. И в ответ на мое «нет знакомых», дал адрес своего товарища. Доехали до Канска, и оказалось, что этот его товарищ - профессор, с которым они как-то просто вместе выпивали. Но тогда я еще этого не знала. С трудом села в поезд, а там страшное воровство, поезда тогда были не такие, как сейчас, с отдельными купе. Деньги мне мама зашила в разных местах, а вот за баульчик я волновалась -вдруг украдут. Но все-таки кое-как доехала.
В Красноярске с трудом отыскала техникум, но общежития нет, живи, где хочешь. Познакомилась с девочкой, той тоже негде жить. Решили, что пойдем к этому моему профессору. Пришли к профессору, он оказался человеком отзывчивым, но нас побаивался, в дом не пустил. Предложил нам сарайчик: можете ночевать, пока сдаете экзамены. Сами они уезжали куда-то отдыхать. В доме оставалась старая мама. Когда она нас узнала поближе, пустила в дом. Русские тоже боялись - впустишь молодого человека или ребенка в дом, пожалеешь его, а он ночью откроет дверь, запустит кого-нибудь, кто или убьет, или обворует. Так что и осуждать их нельзя, что поселили нас в сарае.
Так мы, живя в сарае, сдавали экзамены. Конкурс был большой, но я прошла. Был и курьезный случай. Но, видно, если суждено, то сбудется. Чьи только мы в 7-м классе биографии не изучали! Но это так только, а на экзаменах надо было знать твердо. Заготовила я шпаргалки, годы рождения и смерти записала. Вытаскиваю билет о Некрасове, а ни имени, ни отчества не помню. Зато год рождения есть. И начинаю героически: «Великий русский поэт Некрасов родился близ Волги. Он очень любил Волгу и говорил: «О, Волга! Колыбель моя! Любил ли кто тебя, какя!» - «Достаточно, больше не надо». Если бы надо было рассказать что-то еще, не знаю, что бы я делала. Так я благополучно прошла. С диктантом было похуже. Экзаменов было много, не так, как сейчас. И геометрию, и алгебру сдавали, и историю, и всего чего. Одним словом, прошла.
А общежития нет, живи, где хочешь. Сговорилась с мамой профессора. У нее где-то в горах была квартира. «Пока можешь пожить у меня, а после колхоза найдешь себе жилье». Раньше же 1 сентября посылали в колхоз работать, на целый месяц. И мы поехали. Работали, работали, условия плохие, надоело, решили сбежать. Билетов не было, ехали «зайцем». Проводник нажал на «стоп-кран», но мы все же домой добрались, и ничего нам за это не было. С трудом нашла жилье. Красноярск город гористый -везде горы и горы. На какой-то горе нашла. Собака меня искусала, пока искала.
А в школе было все, как в обычной школе. Учились, ходили на практику в больницу.
В следующем году открылось медицинское училище в Канске, и я перебралась в Канск. Там я жила у очень хорошей хозяйки. Домик маленький, но обитало там очень много народу. Для меня возле дверей устроили лежанку с матрасом. Утром убирала, вечером раскладывала. Так прожила год. Потом наладили сообщение, из Канска в Тасеево стал ходить автобус, рано-рано утром. Было много зеков. Тебя могли проиграть в карты и сказать: «Первый, пятый, кто попадется навстречу, женщина или мужчина, ты должен его убить». В очереди могли проиграть, например, последнего. Воровство и бандитизм были страшные. И маме досталось. Пошла она в Ачинске на рынок, деньги положила во внутренний карман. Она рассказывала, что почувствовала, как кто-то жакет тянет, посмотрела - внутренний карман разрезан. Не снаружи, изнутри. Все деньги не успели вытащить. Там говорили: если видишь, что воруют, молчи. Если у тебя воруют, можешь кричать,
страница 115
тебе ничего не сделают, но если скажешь кому-то: «Смотри, вор!», у них бритва между пальцев и тебе по глазам: «Видел, больше не увидишь!» Боялась по утрам идти на автобус, но ехать надо было.
Окончила 2-й курс в 1956 году, и объявили, что можно уезжать домой, мы свободны. Маму освободили в мае, она хотела сразу же ехать, потому что тут обстановка была еще хуже: бабушка уже не вставала, и мамина сестра не вставала. Мальчики не очень-то взрослые - старшему было 18, младшему 13 или 14. МаМа и решила сразу же ехать. Но ее не отпускали с работы. Она даже ходила к прокурору: «Я свободна, а меня не отпускают!» С трудом она добилась своего, а я еще осталась в Сибири. Надо было закончить год. Получить стипендию. Но мне «повезло» - один экзамен сдала на тройку, а в этом случае стипендию не платили. Пришлось пересдавать экзамен. Между прочим, в первый год занятий в техникуме надо было платить за учебу. Платили и стипендию, и надо было платить за учебу. Экзамен сдала, возвращалась одна. Я была уже взрослая, кажется, было мне 17 лет.
Поезд шел медленно, ехала неделю. Вместе со мной ехала латышская семья. Жена у него была русская и маленький мальчик Янек. Он разговорился с каким-то молодым мужчиной, латышом. Подошел ко мне и говорит: «Он такой же, как ваш отец». Я думала - полицейский. Оказалось - из «лесных братьев». Был выслан, и теперь возвращался на родину. Эта латышская семья как будто предлагала мне у них переночевать, но на вокзале они про меня забыли. Тогда подошел этот молодой, спросил, есть ли мне где в Риге переночевать. Я ответила, что переночую на вокзале. «Нет, - сказал он, - пойдемте со мной!». Кажется, на улице Суворова жила жена его двоюродного брата, и я, молоденькая девочка, смело пошла за ним, не зная, куда. Это оказались очень любезные люди. Жаль, что я не запомнила их фамилии. Хотела хоть спасибо сказать. Я переночевала у них, и они же помогли мне устроиться в медицинское училище.
Пошлая в министерство. В русскую группу меня не брали. В Красноярске вместе со мной училась Дайна Рикмане, мы вместе приехали. Она попала в 1-е медучилище в русскую группу, а меня не взяли. Директором 2-го медучилища был такой доктор Полоцк, он меня принял. Но общежития не было. Ситуация ужасная. Приехала мама. И у бабушки, и у маминой сестры абсолютная пустота, средств никаких. Мама говорит: «Поезжай, учись. Будет стипендия, как-нибудь проживешь». Снова те же Пиле мне помогли
устроиться. На улице Лапу у них жили родственники, они меня приняли. Во 2-м медучилище был отзывчивый директор и воспитательница Бисниека, которая работала в больнице Страдыня старшей медсестрой. Через месяц у меня было общежитие. Когда в том же году умерла мамина сестра, мне не было на что поехать в Яунлайцене на похороны. А в Яунлайцене соседка переписывалась с Америкой и написала, что вернулась Хермина с Марой. Так отец узнал, что мы в Латвии, и сразу же прислал посылку.
А с отцом было вот что. Когда он выскочил в окно и убежал в лес, он был чуть ли не голышом. Испугался, что его найдут. Лес прочесывали. Он зарылся в мох, лежал там. Так в лесу он и пробыл до прихода немцев. Потом вышел из леса и жил нормально. Женился на докторше Лейте из Малупе. Когда мы встретились, он сказал, что думал, что нас нет в живых. В 1943 или в 1944 году они, кажется, из Вентспилса уехали в Германию. До 1949 года еще надеялись вернуться в Латвию, думали, что англичане и американцы Латвию освободят. А так как никто Латвию не освободил, зимой 1949/50 года они перебрались в Америку. Там им потребовался поручитель, что у них будет работа.
В 1958 году умерла мама. Но тогда жизнь уже понемногу налаживалась. А так как я работала в медицине, никаких особых репрессий не испытала. Ничего никому не рассказывала. Когда-то в Резекне был аэродром и требовался медицинский работник. Я хотела устроиться там в медпункте, но мне сказали: «Вы нам не подходите». Виной была биография. И когда я хотела поехать к отцу, мне отказали. Раза три обращалась. Говорила, что он стар, он болен. «Мы не считаем это целесообразным».
В 1963 году я вышла замуж. Муж работал в Резекне, и я перебралась в Резекне. Через четыре года он заболел - рассеянный склероз. Дали первую группу. У меня была зарплата медсестры. Если бы не отец, то было бы, как было бы. Но ничего.
Дети у вас есть? В 1968 году родилась дочка. Окончила школу, потом университет - факультет иностранных языков. Потом Институт бизнеса. Сейчас работает. Внучка учится в Английской гимназии.
Что еще скажешь? Сердита я на русских, что не учат латышский язык. Жаль денег, которые государство тратит на их обучение, а они учиться не хотят. Силой язык в голову не вложишь, но если хочешь, выучить можно и без помощи государства. И еще. Чтобы никогда больше не повторился ни 1941-й, ни 1949-й, ни 1937-й год в России.
Baķe Māra Aksela m.,
dz. 1938,
lieta Nr. 13345,
izs. adr. Valkas apr., Jaunlaicenes pag., Kalnāji ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ačinskas raj. ,
atbrīvoš. dat. 1956.05.15
Дети Сибири ( том 1 , страница 110 ):
мы должны были об этом рассказать... :
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ;
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.
Добавить комментарий
лица депортации 1941 года
лица Депортации 1941 года
