Аваро Лео ( Хофмане ) родилась в 1929 году.

(  примечание - в книге Aizvestie не найдена,

в базе данных отыскать не удалось )

Я родилась в маленьком городке Тырва,в 30 километрах от Валги.

Здесь же мы с братом ходили в школу, где мамина сестра работала учительницей.

страница 22

Я родилась в Эстонии, в маленьком городке Тырва, в 30 километрах от Валги. Здесь же мы с братом и сестрой ходили в школу, где мамина сестра работала учительницей. Жили в доме, который отец со своими родителями и маминым отцом сами построили, на первом этаже у отца была обувная мастерская и магазин тканей. Я училась балету - это была не балетная школа, а просто группа - каждую неделю фрейлейн из Тарту приезжала учить нас. В дальнейшей жизни это очень мне пригодилось.

В 1940 году нас выселили из дома, а в наш дом вселились офицеры с семьями. Хорошо, что на окраине города у нас был дачный домик. Мебель поставить было некуда, она стояла в сарае, что где. Прожили мы там год. В 1941 году сестра закончила 1-й класс, я - 6-й, брату в то время было 15 лет, и он учился в средней школе. И вот пришел этот день - 14 июня 1941 года. Отец болел - недели за две до этого он поднял что-то тяжелое, и у него открылась язва желудка. Он так и остался лежать в поле, потом его отвезли в город. Утром мама разбудила всех троих. Солдаты перерыли шкафы, под кроватями, везде совали свои штыки. Милиционер - это был эстонец из Валги - сказал маме, что папа уже арестован, а мы все должны ехать в Валгу, там начнется следствие. Мама ответила, что поедет одна, незачем туда ехать детям. Милиционер возразил - ну как же можно детей одних оставлять! Мы пробудем там неделю или две, можно взять с собой кое-что из белья, возможно, придется пойти в баню. Мама удивилась -неужто мы такие грязные, что надо будет идти в баню? Он велел взять и маленький чемодан. На что мама ответила, что нет у нее маленького чемодана. Он сам увидел на шкафу два чемодана - большой и маленький. Передал маме маленький. Побросали в него что-то - чулки, платья, погода была теплая, пальто не взяли. Подъехала машина - «виллис», из нее вышел офицер НКВД, увидел, что из дома выходит женщина с тремя детьми и маленьким чемоданчиком, и обратился к милиционеру: «Вы сказали, куда они едут?» На что милиционер ответил: «Нет». Тот скривился и нехотя сообщил, что нас высылают в Сибирь - навечно. При этих словах мама потеряла сознание. Нам велели собрать вещи. Соседка и мамина сестра помогли найти зимнюю одежду. Запихнули все в мешок - пальто, шапки, сапоги, фетровые сапожки - были тогда такие. Брат взял из альбома несколько фотографий, отрезал небольшой кусок мяса на дорогу. Нам из деревни привезли большой кусок, но, растерявшись, мы взяли лишь кусочек. Вещи наши закинули в грузовик, самих посадили в легковушку. Мама заплакала, милиционер накричал - чего вы плачете, стыда нет, цивилизованные же люди. Сначала отвезли нас в Ратушу, мы видели, как арестованных мужчин вооруженные люди запихивают в автобус. Потом нас автобусом доставили на станцию Пука, перед Тарту, велели садиться в вагон. Встретили отца, он меня обнял и поцеловал в лоб - это был прощальный поцелуй, так как обычно эстонцы очень сдержанны, никогда не обнимаются и не целуются.

В Валге эшелон остановился, нам разрешили выйти, и мама пошла в магазин. К нам подошел отец и попросил хлеба. Ему с его язвой надо было что-то съесть. Я сказала, что хлеба у нас нет, у нас его действительно не было, отец повернулся и ушел.

Поезд тронулся, миновали черно-красные пограничные столбы, мама плакала. В дороге узнали, что началась война, - это была радостная весть. Не

 

страница 23

верили, что нас увезут. Были уверены, что взорвут или мост, или рельсы. Но ничего такого не случилось, и нас увезли. Навстречу шли эшелоны с солдатами, уже шла война. Следующий за нами эшелон - там были мужчины - остановился рядом, мы стали переговариваться, было весело. Мы, дети, не понимали, что происходит. Нам было даже интересно.

В дороге давали хлеб — «кирпичик», нам он не нравился. В этом же вагоне ехала моя подруга из класса, подруга из балетной группы, учительница со своими тремя малышами - двух, семи и десяти лет, с одним маленьким чемоданчиком. Это было ужасно. Ехали медленно, пропускали идущие навстречу эшелоны с солдатами, с этими бедными мальчиками.

Остановились где-то под Омском, станция называлась Чаны, нас выпустили на базарную площадь. Мы, дети, залезли под столы, другие остались под открытым небом. Были ли там люди из других эшелонов, не знаю, в нашем эшелоне было 78 вагонов. Какой-то парень играл на аккордеоне, вокруг него собралась толпа и подпевала. Подошел кто-то из охраны, по-русски сказал, что играть можно, а

петь нельзя. Слов он не понимал, поэтому запретил петь. У кого-то оказался мяч, мы играли.

Потом подошли повозки, и людей начали развозить по колхозам. Мы ждали своей очереди. Потом те, кто уехал, стали возвращаться. Мы обрадовались, решили - что-то случилось. Но всех нас снова затолкали в вагоны, ехали стоя, сесть было невозможно, столько было народу. Кое-как примостились на полу. Гадали - в какую сторону поедем: на восток или на запад. Поезд двинулся обратным ходом. Мы обрадовались, но оказалось, что это только маневр, и поезд повез нас дальше на восток.

Уже на станции Чаны у многих начался понос. У туалета всегда выстраивалась длинная очередь. Мама таскала из костра уголь и давала нам. Это помогало. Не помню, чтобы мы мучились с животами.

На барже отвезли нас в Кривошеино, оттуда в Красный Яр. Вначале поселили в клубе. Не было ни паники, ни криков - мы поняли, что надо жить и делать, что приказывают. Позже нас разместили по домам. Нас поселили в маленьком домике, где жили мать и взрослая дочь. Приняли они нас хорошо,

 

страница 24

все время улыбались.

У них не было к нам никакой ненависти. Местные русские вообще относились к нам, ссыльным, хорошо.

Там пробыли недолго, посадили в машины и в тайгу, на «лесовалку». Был там один эстонский профессор с двумя сыновьями. Мужчины валили деревья, женщины собирали сучья, жгли костры. Долго там не пробыли, поселили вместе с двумя русскими -из Эстонии. Одна аристократка из Петрограда, другая жена префекта полиции Виланде, зубной врач. И тут опять велят собирать вещи и переводят в другой барак, там жил профессор со своими сыновьями. В бараке можно было встретить людей самых разных -много молдаван, русских из Печор. В Печорах было много белогвардейцев, всех их выслали.

Это было в первую зиму 1941/42 года. Мама работала в лесу - собирала и жгла сучья. Поверх всякой одежды на ней были ватные штаны, которые вечером, когда она возвращалась с работы, были совершенно мокрые, задубевшие, и снять их она не могла, помогал ей сын профессора. Я должна была штопать дырки, прожженные костром. Через месяц я уже могла говорить по-русски.

Потом нас снова отвезли туда, где мы жили в первые дни, через день снова велели собираться и снова увезли. Внезапно возница свернул с дороги в тайгу, мама упала, испугалась - решила, что нас выбросят и оставят. Оказалось, этот путь до Химлесхоза, где собирали сосновую смолу, просто короче. Снова мы жили в бараке, были там и другие эстонки из Виланде, из Пярну - жена адвоката и жена судьи с семьями. Я радовалась - у них были

 

девочки. Спустя время привезли и мою подружку с матерью. Настала весна 1942 года. Помню, в день моего рождения, 20 мая, ко мне пришли девочки, мы надели платья, а на улице был снег.

Работа была нелегкая, мама с самого начала чувствовала себя больной, а потом начался голод. Мы ходили в дальнее село за 35 километров менять одежду на еду. Вначале было что менять. Мне было уже 14 лет, я тоже ходила. Скоро мама стала посылать и 9-летнюю сестру, давала ей варежки или шарф, и сестренка тащила на обратном пути все 35 километров на спине ведро картошки, а в руках еще бутылку молока. Я стала работать - собирать смолу, надо было хлеб отрабатывать. А порция становилась все меньше и меньше. Те, кто работал, не имел права ходить менять вещи. После работы мама однажды пошла, ее за это оштрафовали и на полгода на 25 % снизили зарплату.

Настал момент, когда менять уже было нечего. И тогда приходилось шагать те же 35 километров, чтобы нарвать в том селе лебеды и крапивы. Брат ходил или поздно вечером, или ночью. Однажды его с таким же мальчиком послали за деталями для машин. Мальчики возразили, что у них нет обуви, ноги тряпками обмотаны. Но это не стало препятствием. Их все же послали. Тряпки намокли, замерзли, мальчики ползком вернулись в барак. Их отвезли в Красноярск, в больницу. Вся округа слышала, как они кричали, когда отрезали пальцы. Наркоза не было. После этого брат выучился на сапожника и остался там работать.

В 1943 году начался страшный голод. Летом мама на берегу реки собирала какие-то травы, и мы из них варили суп. Если ели чернику, надо было прятать рты, а то охрана упрекала нас в том, что мы не работаем. А только ягоды едим. По дороге домой собирали грибы, варили без соли. Бруснику можно хранить месяц, потом она чернела. Варить ягоды было бесполезно - хранить было не в чем. Хлеб нам давали через день, но в первый же день рассчитанная на два дня порция исчезала. Назавтра давали немного муки, мы разбалтывали ее в воде и ели. Животы пухли от такой еды.

В 1944 году мама совсем ослабела, стала медленнее работать. Однажды приехал технолог, посмотрел, - этим работу не давать, пусть идут куда глаза глядят. В списке была евреечка, три девочки без матери и - мы. У евреечки был брат, он помогал ей, как мог, трех девочек спасла красивая эстонка, которая жила с ними в одной комнате. Она предложила себя технологу, и он разрешил девочкам остаться и

 

страница 25

работать. А нас защитить было некому. На другой день одна из трех девочек, Тия, пошла на работу, я с ней, но технолог прогнал меня, потому что из-за матери, мол, и я не могу работать. Технолог уехал, мастер была не злая, из комнаты не прогнала. Хлеба нам больше не давали. Три дня жили без еды. Тут прибежала помощник мастера, шепнула:: «Бегите на базу, там директор, проситесь обратно». Потащились с мамой за пять километров на базу, директор написал записку, что разрешает работать, но если норму не будут выполнять, - гнать. Нам отдали карточки, назавтра выдали хлеб.

Так прошла неделя. Мы мамой работали, мастер ругался, почему так медленно. После работы собрались домой. Мама говорит - не могу идти так быстро, ты беги, хлеб получи. Я собрала инструменты, маме оставила ведро, чтобы она могла присесть по дороге. Получила свой кусок, сестра тоже - неработающим выдавали 150 граммов, мамину порцию не выдали. Сижу дома, жду ее. Уже стемнело, пошла искать. Недалеко от барака встретила Тию - она идет на четвереньках, слова сказать не может. Поняла - мама где-то упала. Встала на лыжи и с горы увидела ее - внизу.

Съехала, спрашиваю: «Ты что сидишь?» Мама только сказала: «Что ты кричишь?» Это были ее последние слова. Мне помогли привезти ее домой. Назавтра пришла фельдшер, посмотрела, велела прикладывать к ногам бутылки с теплой водой. Легли спать все трое рядом. Ночью проснулась - маминого дыхания не слышно. Наутро мастер велел ребятам сколотить ящик. Дно устелили еловыми ветками. Я положила ей на лицо носовой платок, чтобы песок не попал, сняла с пальца обручальное кольцо, которое нитками было привязано к пальцу, чтобы не свалилось. Она хранила кольцо в надежде когда-нибудь встретить отца.

Похоронили маму недалеко от барака, там уже хоронили, и маму моей подруги - самой первой. Женщина из Петрограда прочитала молитву -мама была православная. Случилось это 25 марта 1944 года. Остались мы вдвоем с сестрой. Из комнаты нас выселили, дали что похуже. На работу я ходила, но еды не было. Руки и ноги как чурбаки -распухли. Люди удивлялись, как я еще жива. Сестру вместе с другими детьми увезли в другое село, где для них построили дом. Их было много, там же они ходили в школу.

 

страница 26

Зимой 1944 года освободили Эстонию и Латвию, начали приходить письма. Тетя прислала нам немного денег, и я купила картошку.

В 1945 году дела пошли лучше, я считалась «малолетка», хлеба мне полагалось меньше, но так как я выполняла норму, получала прибавку. Только в 1945 году увидели соль, выдали и мыло. Через курьера узнали, что кончилась война. Тетушка прислала мне денег. Появился бензин, стали ездить машины.

Как-то приехал знакомый человек и сказал, что из Эстонии за своим племянником приехала женщина и заберет с собой и сестренку. У сестры не было никаких документов, только хлебная карточка с ее именем. Но все устроилось, тетя, которая лечилась в Пярну в санатории, оплатила дорогу и встретила мою сестру Эстер.

Подружки и меня уговорили бежать. Я пошла на мамину могилку, насыпала в мешочек землю. С приключениями добралась до Ленинграда. Девушка, которую я встретила в поезде, рассказала, как пройти на Балтийский вокзал. На вокзале встретила эстонцев, они мне посоветовали ехать в Тапу. Свою остановку я проспала, а в поезде меня узнала мать моей подруги

детства, ехавшая в Валгу. Она привела меня к себе. накормила, а утром я на попутной машине до б г алась л: Тырвы. Вышла у школы, зашла - тишина. На перемене попросила какую-то девочку позвать хчз стела ж шт Перс. Смотрю - идет моя тетя. Она меня сначала не узнала. Прибежала и моя сестренка.

Я хотела идти работать, но тетя настояла. чтобы я пошла учиться. Закончила 7-й класс. Я быка старше всех - мне уже исполнилось 18 лет. Все лето зашпилась, осенью сдала экстерном за 8-й класс.

Когда я, уже в Тарту, училась в 11-м классе. за мной пришли люди в черных шинелях, и мне приказано было ехать обратно в Сибирь. 20 февраля нас с сестрой взяли и через три месяца мы были хже в Томске. Оказались в том же бараке, через окно видна, была могила мамы. Я начала харкать кровью, волосы вылезли. На нервной почве.

Брат женился на русской, у них было двое детей. Жили в маленькой хибарке в Кривошеино.

Отец болел. Его отправили в лагерь. Ноч; ю V него началось кровотечение, и 17 июля 19-11 гола он умер.

Сейчас я живу в Латвии.

 

 

 

 

 

 

---

 

 

Дети Сибири ( том 1 , страница 22  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

 

 

 

 

 

 

 

---

The Occupation of Latvia [videoieraksts] = Оккупация Латвии : 
(1917-1940 годы) : видеофильм / реж. Дзинтра Гека ; авт. Андрис Колбергс.

Точный год издания не указан
[Диск включает 3 части: 1 ч.: 1917-1940 годы ; 2 ч.: 1941-1945 годы. ; 3 ч.: 1946-1953 годы]На обложке ошибочно указан исторический период: (1917-1940 годы), относящийся только к первой части.
Весь рассматриваемый период: 1917-1953 годы
Регионы: PAL