14 06 1941

Апситис Викторс родился в 1931 году.

Отец был техническим директором Главного управления железной дороги.

 СТРАНИЦА 65

Я родился в 1931 году в Риге. Отец был техническим директором Главного управления железной дороги. Жили в Межапарке, в собственном построенном в 1928 году доме. У меня есть сестра, родилась в 1924 году. Мать не работала - заботилась о доме, о семье, о детях. Жили не богато, но нормально.

В 1940 году, когда русские войска оккупировали Латвию, я закончил второй класс. Ночью 14 июня 1941 года к нам вломились вооруженные люди и велели собираться. На всех четверых у нас была одна сумка, это я хорошо помню... На проспекте Межа стоял грузовик. Нас повезли в Шкиротаву.

Память сохранила немногое - мать плакала, сестра плакала, да и я ревел. Никто не говорил, куда повезут. Не знали, что нас разлучат. Когда в Шкиротаве нас высадили, отца повезли дальше. Вот тогда видел я его в последний раз. Три дня простояли на станции, потом поехали в восточном

направлении.

В обоих концах вагона были двухэтажные нары. Сколько нас было, не знаю - на каждых нарах, вероятно, человек по десять. Туалета не было, в одной стене (напротив двери) торчало странное сооружение из четырех досок. Приносили какой-то суп в ведрах, черный хлеб в виде кирпичика - такой мы видели впервые.

1 июля приехали в Новосибирск. Пробыли там дня два или три. Потом погрузили нас на пассажирский пароход «Тихонов». Плыли трое суток против течения - на север. Часть людей высадили в Колпашеве, потом в Парабели. Нас довезли до Каргасока, оттуда катерок потащил нас по реке Васюган. Река течет в долине - берега гористые, поросшие

хвойными деревьями, где река подступает ближе к берегу - там поселок. Обживать Васюган начали в 1930 году, когда в Советском Союзе проводилась коллективизация, привезли сюда кулаков. В то время людей высадили вообще в необжитых местах.

Мы попали в место, которое называлось Волков Бугор. В 1931 году там поселили 300 человек. Когда нас привезли, из них осталось только тринадцать семей.

Разместили нас у колхозников. Местные и сами жили впроголодь. Единственным их преимуществом были полагавшиеся им 3000 квадратных метров земли, которую они засадили картошкой и капустой, и так перебивались. Ни одного плохого слова об этих людях я сказать не могу. Один только был среди них изворотливый и наглый - колхозный бухгалтер, лавочник и заведующий складом в одном лице. Он и был в колхозе самым большим начальником - ссыльным за любую одежду или обувь давал ведро картошки. В первую зиму он всех ссыльных «обчистил» - у него был хороший огород и крупная картошка.

Мы каждый день съедали по одной картошке -разрезали вдоль и каждую половинку еще на три части.

Нам дали отдельную комнатку. Заготавливать дрова и топить было моей обязанностью. В болоте была сухая береза, смотрел, чтобы мне было по силам. Толстую я одолеть еще не мог.

В магазине можно было купить  спички, керосин и черный чай. Керосина давали литр или пол-литра. На столе стояла бутылка, сверху жестянка, в ней дырка, через которую в бутылку опускали фитиль - он горел

страница 66

и коптил, и смрад стоял ужасный. У тех, кто жил получше, были керосиновые лампы со стеклом.

Без конца пили чай. Еды едва хватало: одна картофелина и 250 граммов хлеба (200 граммов на взрослого, 50 граммов на ребенка). Ни купить, ни достать ничего нельзя было. Весной появилась крапива, лебеда, началось «травоедение». Сегодня вспоминаю и не могу понять, как мы выжили в первые шесть лет. В нашем поселке от голода никто из ссыльных не умер, как-то перебивались.

В школу не ходил, возможности не было -ни одежки, ни обувки. К тому же до школы было 14 километров, а интерната там не было.

Там, где мы обитали, жила эстонская девочка и латыш Алфреде Лацис, на два или три года младше меня. Однажды весной Санька Кондрук, мой ровесник, взял меня с собой на «охоту». У него

был длинный кол с острием на конце. Нам удалось заколоть то ли десять, то ли пятнадцать крыс. Дома мы их ободрали, в магазине принимали шкурки. А мама две или три тушки бросила в котел с сорняками. Суп получился хороший. Так мы и перебивались. Ели и гнилую картошку. Когда нас посылали перебирать картошку, гнилую разрешали брать себе. Мама ее мыла и пекла на плите, так как сковородок не было. Еще одна еда - рыбьи внутренности. В колхозе была рыболовецкая бригада, сестра тоже рыбачила. Был приемный пункт, назывался рыбозавод. Крупную рыбу чистили - готовили к засолке. Я стоял рядом с какой-нибудь посудиной - один бросит, второй, третий. Если внутренности не повреждены, желчный пузырь можно отделить, остальное съесть. Если пузырь раздавлен, масса горькая, но есть захочешь - и горечь съешь.

страница 67

От всех переживаний мама часто болела и стала ко всему равнодушной. Ничего не делала, сидела и смотрела в одну точку. Вся ее голова была в нарывах и струпьях. Расчесать было невозможно. И вши... Ужас!

В марте 1947 года она умерла. Сестра в это время работала в лесу, я был с мамой один. Комнатка у нас была маленькая, спали втроем на нарах, еще стол и печка, и все. В ту ночь у матери начались страшные судороги, она кричала, мучилась, я не знал, что делать. Бессвязно что-то говорила, я спрашивал, она не отвечала. Через час или два она неожиданно затихла. Утром пошел к председателю, рассказал и отвез в больницу. Через день ходил к ней - 14 километров туда, 14 обратно. Когда я на следующей неделе пришел к ней снова, она меня не узнавала. В следующий раз мне сказали, что мама умерла. Мне показали на дровяной сарай. Там - на дровах - она лежала. Без одежды, закоченевшая.

Я знал, что в этот день в центре будут сани, на которых регулярно привозили почту в наш колхоз. Нашел сани и почтальоншу, сказал, что маму надо отвезти домой. Девушка испугалась - я с вами не поеду. Бери сани и вези сам! Я положил труп в сани, прикрыл сеном. Сестре отправил телеграмму, что мама умерла. Хотите верьте, хотите нет, сестра приехала на другой день. А работала она в 130 километрах от нас. Маму похоронили.

Осенью 1947 года колхоз направил меня на лесоразработки - ведь я уже «здоровый мужик» (16 лет), работать могу. Осень проработал в леспромхозе, деньги какие-то заработал, хлеб выдавали каждый день. Но в начале следующего сезона решил, что из колхоза надо бежать. Начальник был очень хороший, сам из политзаключенных, арестован был еще в 1937 году, потом десять лет на Колыме «протрубил». Он «без шума» договорился с председателем, «бумаги» подписали, и так я из колхоза ушел.

Зимой приехал комендант: почему это мы все здесь? Велел садиться в сани, повезет нас назад. Не ослушаешься. Посадил он меня в сани и отвез домой за 30 километров. Ночью я тропой - назад. Примерно 10 километров. Для меня, мальчишки, пустяки. А комендант тут как тут: «Опять ты здесь?!» Уехали. Я вернулся. Прошло время, он снова меня нашел. Вытащил пистолет, дал по затылку - дырку не пробил, но кровь сочилась. Но я опять вернулся. В четвертый раз, увидев меня,

ничего не сказал, только головой покачал и оставил меня в покое.

Встретил девушку, сосланную немку, с таким же статусом, каку меня. Зарегистрировались, каждый остался под своей фамилией. Дети, конечно, носят мою фамилию.

Было тяжело, жизнь суровая, зимы холодные. Но жить можно было. В Латвию, если честно, меня никто не звал, да и не ждал здесь никто. Я и сам не хотел жить здесь с черной меткой. А там я был уважаемый человек.

Попытался вернуться в Латвию с семьей в конце пятидесятых. Ни работы у меня здесь не было, ни жилья. У сестры жить не хотел, она работала в колхозе. Когда она вернулась в Латвию, хотела в Риге устроиться, в Риге ведь родилась. Да куда там! Нет прописки - нет работы, нет работы - нет прописки. Заколдованный круг. Переехала в колхоз. Я жить в колхозе не собирался, все его «прелести» уже узнал в Сибири - я знаю, что такое колхоз.

Пошел в Министерство лесного хозяйства, предложили Тауркалне, в Екабпилсском районе. Обещали квартиру. Обсудили мы дома, решили, что ничего у нас из жизни в Латвии не выйдет. Отношение было отрицательное - ссыльные приехали.

Написал в Сибирь своему директору. Он телеграмму прислал: приезжай, на работе восстановим! В то время у меня уже была и северная надбавка, и за стаж. Заработать можно было.

Той же осенью - в 1959 году - уехали обратно. Даже багаж не распаковали. Шел он долго, пришел, когда мы уже уезжали обратно. Поехал в Шкирота-ву, адрес переписал - на Сибирь.

Если бы не Атмода в 1988 году, я там так бы и остался. Но вышел на пенсию, знал, что в Латвии начались перемены и решил, что надо возвращаться на Родину. Приехал. Правильно сделал.

Об отце чуть больше узнал в начале семидесятых, когда решил выяснить, за что же нашу семью выслали. За какие грехи? Мне ответили: «Осужден правильно ». Но я все же добился, что отца реабилитировали - так постановил Верховный суд 17 марта 1987 года. Перед возвращением в Латвию я и о себе пытался узнать - за что же меня выслали? Писал в разные инстанции, писал, что хочу вернуться в Ригу и просил квартиру в Риге. Мне ответили, что в Риге я не прописан, значит, квартиру дать не могут. Напомнили, что я был выслан. Получил ответ, что отцовский дом я могу вернуть и могу ехать на Родину.

Apsītis Viktors Gunārs Kārļa d.,
dz. 1931,
lieta Nr. 17372,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Meža prospekts 80 ,
nometin. vieta Novosibirskas apg., Kargasokas raj.,
atbrīvoš. dat. 1958.06.13

Apsītis Kārlis Gustava d., dz. 1889, lieta Nr. 17372, izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Meža prospekts 80

Апситис Карл Густавович расстрелян в Усольлаге 11 6 42 страница 512 Aizvestie дело P-5327

 Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 65  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.