14 06 1941

Алксне Дзидра родилась в 1930 году 1 апреля на хуторе Вайроги Турлайской волости Кулдигского района.

В семье полицейского.

Alksne Dzidra Mārtiņa m.,
dz. 1930,
lieta Nr. 16140,
izs. adr. Aizputes apr., Klosteres pag., Kalniņi ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Ujaras raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.07.05

Alksnis Mārtiņš Jēkaba d.,
dz. 1894,
lieta Nr. 16140,
izs. adr. Aizputes apr., Klosteres pag., Kalniņi

 страница 41

Я родилась 1 апреля 1930 года на хуторе «Вайроги» Турлавской волости Кулдигского района, в семье полицейского. Нас было две сестры - Эрна родилась в 1928 году. Мама хозяйничала по дому. До 1940 года мы жили в Кулдиге, обе с сестрой ходили в женскую школу Бауманиса. Когда пришли русские, отца уволили, и мы перебрались жить в родной дом отца, на хутор «Калинин» Клостерской волости Айзпутского уезда. Одну зиму ходили там в школу. Школа была в четырех километрах от дома.

14 июня 1941 года меня разбудили рано утром, в доме были чужие вооруженные мужчины, которые сказали, чтобы мы подготовились, нас повезут в другое место. Куда - не сказали, только торопили... Отец сидел за столом, ему вставать не разрешили, велели выложить на стол награды, и все их забрали. Мы растерялись, не знали, что делать, что брать с собой... За нами всюду ходил человек с оружием, даже когда я пошла в туалет, он стоял за дверью.

Сказали, чтобы много вещей с собой не брали, только то, что можно нести, потому что идти придется пешком, и узлы мы все равно бросим на обочине. Расстелили покрывало, побросали какие-то вещи. Только потом стали думать, что же мы взяли. Были одеяла, подушки, белье, пальто... Из продуктов копченое сало и хлеб. Велели быстро сесть в машину и отвезли нас к соседу, которого тоже арестовали. Потом нас повезли на станцию Калвене. Ехали мимо пастбищ - коровы смотрели и мычали. И лошади не паслись, кто-то из взрослых сказал: «Глянь, даже немая скотинка понимает, что с хозяевами неладно... Прощается».

На станции Калвене приказали садиться в вагоны. В них были двухэтажные деревянные нары. В полу дыра,

справлять нужду. Отца поместили в другой вагон, хотя обещали, что будем вместе. Когда мы узнали, что вагоны с мужчинами отделили, нам сказали: «Там, куда вас везут, жить негде. Они поедут первыми, чтобы построить для вас бараки». Так и «строят» они по сей день - отца я больше не видела. Не помню, что говорил он мне на станции. Мы писали, искали отца, но оттуда ответили, что надо искать там, где он был в последний раз. А где он был «в последний раз», никто не сказал...

Когда вагон тронулся, все пели наш гимн «Боже, благослови Латвию!» и плакали. Куда едем, никто не знал. В одном месте нас выпустили - там был пруд, все быстро помылись, и снова нас загнали в вагоны. Потом встретили мать с ребенком, тоже из Кулдиги, где мы когда-то жили.

Первое место поселения - Красноярский край, Уярский район, поселок Экспортный. Поездом довезли до станции Клюквенная, там сидели в школьном дворе. Помню, с нами рядом сидела старая женщина, она там же во дворе упала и умерла. Из колхозов приехали на подводах, выбирали работников.

Мама ходила на лесосеки, собирала смолу. Зимой кололи лучину, каждая около метра. Жили в клубе, там были нары. Нас было несколько семей -Шнипке, Клаусоны, Рудзитисы, Фрицкаусы, Бирз-ниексы. В 1941 году нам давали, кажется, по 8 килограммов муки на месяц. Хлеба не давали. Мама, помню, распускала одеяла, из ниток вязала носки, рукавицы и меняла их на картошку, муку, хлеб. Надо было обходиться тем, что есть. Собирали крапиву, щавель, лебеду, варили супы, добавляли пару картофелин. В Латвии такую еду даже свиньям не давали...

страница 42

Не знаю, платили ли маме за работу, мне тогда было 11 лет. С собой были пальто, меняли на валенки. Все время мерзли - ни одежды, ни обуви подходящей не было. Зимы были холодные. При минус 42 в лес не отправляли - ломались ветки. Птицы замерзали. Начальство любило приуменьшить мороз, и людей все равно гнали на работу. Многие обморозились. Словами этого не передать, лучше всех поймут это те, кто сам там побывал.

Мама собирала смолу, укладывала в бочки. Потом смолу отправляли на экспорт.

Осенью 1942 года нам сказали, что переведут дальше на север. Из Красноярска везли на баржах. Есть не давали. Кому-то удавалось менять на одежду, мы кому-то помогали нести вещи, за это получали хлеб. Удивительно, что выжили. Хлеба не видели по многу дней.

Начались болезни - нарывы, цинга, желтуха. Когда мы уже почти добрались, началась дифтерия. Когда высадили в деревне Иркинеево Богучанского

района Красноярского края, разместили в клубе. Спать пришлось на полу, на своих узлах. Многие болели. Ни врачей, ни лекарств не было. Каждый день выносили умерших. Многие умерли.

Потом нас отправили в колхоз «Бедоба». Тоже болели, тоже еды не было. Выпрашивали у местных...

Когда снег стаял, подбирали мороженые колосья, картошку, турнепс. Когда появилась трава, варили щавель, крапиву, лебеду. В колхозе на трудодни давали мало, весь хлеб шел на нужды войны. Мама работала, а мы с нетерпением ждали субботы - в этот день давали муку. Стояли в очереди у склада, ждали заработанное. Но бывало и так: кто-то приходил, говорил - муки сегодня не будет, всю отправили на фронт, вы можете идти по домам. Никому не было дела - есть еда, нету. Хлеб месяцами не видели. Из муки варили болтушку.

Ходили к местным - пололи, нам за это давали молоко. У них у самих были большие налоги -

страница 43

столько-то мяса, молока, яиц. Даже у тех, кто что-то подкопил, все подходило к концу. Сначала на нас они смотрели косо, обзывали фашистами, им наговорили, что из-за нас война началась, из-за нас ушли на войну их сыновья и мужья. Потом они поняли, кто мы. Многие сочувствовали, давали старую одежду, фуфайки, валенки.

В 1942 году умерли сестра и бабушка. Бабушка 28 ноября, сестра, кажется, 4 декабря. Сестра заболела дифтерией. Нас еще и обокрали - взяли одеяло, простыни.

Пока мама работала, я должна была носить воду. Ходить приходилось далеко, на реку. Наберу полный бидончик, а сил нести нет. По дороге отливала понемногу. Особенно тяжело было зимой - до дому доносила полбидончика. Отдохну, согреюсь и снова за водой.

Перебрались жить к латышам. Их и так было три семьи в комнате, но нам не отказали, приняли. Электричества не было. Освещались лучинами.

Детям, каждому по очереди, вечерами надо было наколоть лучин.

Закончила четыре класса. Больше классов в местной школе не было. Да и учиться не отпускали. После войны те, кому из Латвии присылали деньги, могли своих детей учить. Из нашего колхоза учился Гунарс Звирбулис. Но и ему было нелегко. Никто из нас дальше четвертого класса не учился. В леспромхозах, что были поблизости, - в Чигумее и Великанчике, где тоже жили латыши, школ вообще не было, они так и остались безграмотными.

Работали в колхозе. В 1951 годуя заболела, поднималась температура, подозревали туберкулез. Мне велели гулять, но становилось все хуже. Меня назначили в полевую бригаду - бороновать, управляться с лошадьми. Бригадир сказал, что мне придется расплачиваться за то, что лошадь простаивает, но фельдшер дала справку, что я не могу работать.

Отправили меня в Богучанск, в больницу. Ехала вместе с Галиной, дочкой председателя. Хирург был

страница 44

грузин, но на визиты приходили все врачи. Доктор спросил меня, какой я национальности. Сказала, что из Латвии. Спросил, как я сюда попала. Ответила, что привезли меня сюда «бесплатно». Доктор ничего не сказал, только покачал головой... Позже в коридоре он меня обо всем подробно расспросил и сказал, что сделает все возможное, чтобы я снова увидела Родину.

Когда из больницы выписали дочку председателя колхоза, она сказала, что надо ехать домой. Она зашла к доктору, и доктор меня отпустил. Мне дали справку, что шесть месяцев я не могу выполнять тяжелые работы. Вернулась домой, но мне становилось все хуже и хуже. Фельдшер связалась с больницей, и доктор велел мне ехать обратно. В больнице мне назначили постельный режим, ходить не разрешили. Потом пришел кто-то из комендатуры и велел мне выйти в коридор. Ответила, что мне не разрешено ходить, постельный режим. Он на меня накричал: «Сейчас же выйди!» Соседка дала мне свой халат, а другая позвала врача. Пришел врач и сказал, что здесь распоряжается он, и отправил меня в постель. Так я освободилась от коменданта, но мне приказано было, как только я выйду из больницы, явиться в комендатуру.

Доктор Намголадс Семен Ильич хорошо понимал, каково нам. Он обещал сделать все, что в его силах, чтобы я в этой проклятой земле не осталась. Ответила, что буду не одна - здесь уже бабушка и сестренка. Он был хирург, но все время

меня лечил и сказал, что я должна говорить, если приедет контроль из Красноярска, - что лечит меня терапевт Ганна Кулакова. У меня был ревматизм сердца и суставов. Доктор несколько раз посылал меня на рентген, измерял линейкой: расширение сердца.

Когда меня выписали, я спросила у доктора, идти ли мне в комендатуру. Он посоветовал ехать домой и никуда не ходить. В следующем месяце приехал комендант, но ничего не сказал. Фельдшер пожаловалась, что получила строгий выговор за то, что отправила меня в больницу. Ссыльных в больницу отправлять было нельзя.

Когда я вернулась к маме, меня направили на врачебную комиссию и дали 2-ю группу - физически работать мне было нельзя. Один из докторов подписался - Коркин. Поняла, что он латыш, так как мое имя и фамилию он произносил четко. Был в больнице один санитар, который по-русски говорил с акцентом. Когда я спросила, откуда он и как его зовут, он ответил, что забыл свое настоящее имя.

В 1954 году мы переехали в поселок Ангарск. Работали в садоводстве леспромхоза - выращивали помидоры, огурцы, капусту. Агроном был латыш -Арвиде Орлане.

Освободили нас в 1956 году. Родственники из Латвии (сестра отца) прислали деньги, и в 1957 году мы вернулись в Латвию. Мама болела и 4 апреля 1962 года умерла, не дожив до 50 лет. Я осталась одна, родственников у меня нет.

Когда вернулась в Латвию, поехала в Вентспилс - искала работу. Рабочие нужны были везде, но когда я показывала свою трудовую книжку, мне говорили: «Ой, мы уже вчера приняли... Приходите позже».

Год проработала в озеленительном хозяйстве, потом на промкомбинате: шлифовала глиняные горшки. В 1960 году заболела и болела долго - с апреля по октябрь. В Вентспилсе диагноз поставить не могли, говорили, что я симулянтка, но когда начались приступы, меня перевели в Ригу. А потом вентспилсский доктор Фридмане сказала: «Мы так давно вас не видели, вы должны лечь в больницу, иначе инвалидность мы вам дать не можем». Ничего не поняла - я же была в больнице все лето и осень. Потом врачи посовещались и дали мне 2-ю группу.

Жить было трудно, по инвалидности платили 37 рублей, я пошла работать.

Дети Сибири ( том 1 , страница 41  ):

мы должны были об этом рассказать... : 
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ; 
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

The Occupation of Latvia [videoieraksts] = Оккупация Латвии : 
(1917-1940 годы) : видеофильм / реж. Дзинтра Гека ; авт. Андрис Колбергс.

Точный год издания не указан
[Диск включает 3 части: 1 ч.: 1917-1940 годы ; 2 ч.: 1941-1945 годы. ; 3 ч.: 1946-1953 годы]На обложке ошибочно указан исторический период: (1917-1940 годы), относящийся только к первой части.
Весь рассматриваемый период: 1917-1953 годы
Регионы: PAL