Аболтиньш Эгонс ( отец расстрелян в Усольлаге 12 5 1942 )

Аболтиньш Эгонс родился в 1926 году.

Я родился 18 сентября 1926 года.

Учился в 4ой основной школе, потом во 2-й государственной гимназии, в подготовительном классе.

Отец, Эрнестс Аболтиньш, был прокурором Судебной палаты, мать - домохозяйка.

13 июня 1941 года вечером я был с друзьями в Опере,

смотрели Банюту.

Пришёл поздно, читал Фейхтвангера Братья Лаутензак.

Внезапно в дверь позвонили. Ещё и ещё...

Отец произнёс - Вероятно, за мной.

И пошёл открывать.

Он вернулся с тремя сопровождающими в штатском,

зашёл и военный с винтовкой и насаженным штыком.

Один из них был латыш.

Сказали, что наша семья в связи с политической ситуацией высылается из Латвийской республики в Россию.

Маме посоветовали взять с собой вещи, которые смогут пригодиться в дальнейшем.

Сказали также , что жить будем вместе, отец сможет работать, я - учиться.

....

Предсказатель Финк.

Когда люди узнали его, окружили, стали задавать вопросы - как он здесь оказался,

разве не предчувствовал, что теперь будет?

Финк сказал, что может предсказывать только чужую судьбу,

но не свою, но что-то плохое предчувствовал.

Мы удивились - он захватил с собой ватные штаны, ватник и валенки.

Утром, около десяти, мужчин и мадам Беньямин из вагона вывели.

Я хотел пойти с отцом, но не разрешили.

Высаженных куда-то увели, и больше я отца не видел.

...

страница 18

Я родился 18 сентября 1926 года. Учился в 4-й основной школе, потом во 2-й государственной гимназии, в подготовительном классе. Отец, Эрнесте Аболтиньш, был прокурором Судебной палаты, мать - домохозяйка.

13 июня 1941 года вечером я был с друзьями в Опере, смотрели «Банюту». Пришел поздно, читал Фейхтвангера «Братья Лаутензак». Внезапно в дверь резко позвонили. Еще и еще... Отец произнес: «Вероятно, за мной» и пошел открывать. Он вернулся с тремя сопровождающими в штатском, зашел и военный с винтовкой и насаженным штыком. Один из них был латыш. Сказали, что наша семья в связи с политической ситуацией высылается из Латвийской Республики в Россию. Маме посоветовали взять с особой вещи, которые могут пригодиться в дальнейшем. Сказали также, что жить будем вместе, отец сможет работать, я - учиться.

Мама от волнения не могла сообразить, что делать. Один из чужих сказал, что 50 килограммов на человека можно взять. Пошли даже навстречу -разрешили в сопровождении латыша сходить к маминой сестре на улицу Медус, где у нас хранились деньги - 200 латов или рублей.

Наконец посадили в грузовик. На улице Сло-кас захватили начальника полицейского участка Гарозиньша. Приехали на станцию Торнякалнс-то-варная. Со всех сторон подъезжали грузовики, в которых были красноармейцы и растерянные, перепуганные люди...

Привели на станцию и велели грузиться в вагоны - для скота. В нашем вагоне находились и такие известные люди, как мадам Беньямин, на ней было платье, напоминавшее вечернее. Была мадам Столыгво с мальчиком лет пяти

и двухлетней девочкой. Волдемарс Либрехтс с матерью - тоже из дома Беньяминов. Предсказатель Финк. Когда люди его узнали, окружили, стали задавать вопросы - как он здесь оказался, разве не предчувствовал, что теперь будет? Финк сказал, что может предсказывать только чужую судьбу, но не свою, но что-то плохое он предчувствовал. Мы удивились - он захватил с собой ватные штаны, ватник и валенки. Утром, около десяти, мужчин и мадам Беньямин из вагона вывели. Я хотел пойти с отцом, но не разрешили. Высаженных куда-то увели, и больше я отца не видел.

И начался наш путь на Восток. Дали нам соленую воблу. Начались проблемы с естественными надобностями. Для этих целей в стене, со стороны раздвижной двери, соорудили квадратную дыру, 15x15 см. Стыдно было ужасно. Потом это место отгородили простыней. Особенно мучились женщины. Еще до границы мне дали ведро для воды и выпустили. Вероятно, я мог бы убежать, но такая мысль даже не мелькнула. Ждали, что отец нас встретит, да и маму не мог бросить, всем надо быть вместе. До Москвы доехали довольно быстро, кажется, на Урале узнали, что началась война. Это вселяло надежду, что эшелон повернут обратно. Навстречу - в сторону Европы - шли военные эшелоны с солдатами, пушками, танками.

Приехали в Красноярск. Оттуда нас повезли в Канск - в районный центр.

страница 19

Баракнаш находился далеко от совхозного центра. Работать приходилось в поле. Меня посадили на телегу кучером - возить хлеб.

Вначале местные относились сдержанно, а потом уж те, что постарше, приходили, рассказывали о своей жизни: как они ненавидят советскую власть, как ждут конца войны и победы немцев, когда начнется новая жизнь. Мужчины из села были на фронте. Молодежь относилась к нам с любопытством и критически. Как-то раз подъехал я к сараю на своей лошади, за мной следом - паренек моего возраста и, не сказав ни слова, отвел мою лошадь в сторону, подъехал на своей. Разозлился я сильно - отвел в сторону его лошадь, вознице заехал в ухо. Мальчик покраснел, заплакал и убежал. Все это не имело последствий, вероятно, женщины, бывшие свидетелями происшедшего, сочли мой поступок справедливым.

Женщины работали на веялке - работа тяжелая, пыльная. Помню, зимой нам нечего было надеть на ноги. Нам разрешили из барака переселиться в комнаты местных. Теперь мы жили вместе еще с тремя женщинами. Одна из них мадам Гарозиня. Две другие из села, очень умные и интеллигентные женщины. Хорошо владели русским языком. Я брал в библиотеке Джека Лондона, и они помогали мне переводить. Так понемногу освоил русский язык.

Валенок у нас не было, но мама из отцовских брюк и подушек пошила чоботы. В жизни так тепло ногам не было! Мы с мадам Гарозиней, молодой сильной женщиной, пеклись об остальных. Ночью заготавливали дрова - изрубили на дрова плетень из сухих березовых кольев. Те, кто не работал, получал по 400 г горького тестообразного хлеба. Простыни и разные вещи меняли на молоко и продукты у местных.

Надо сказать, что занимались и воровством. Рядом с нами жила сторожиха. Когда слышали, что она вернулась домой, бежали бегом в сушилку, проделывали ножом дырку и насыпали полную наволочку овса. Наши дамы сушили зерно, я из березового полена сделал толкушу - шелуха слетала, и получалась хорошая овсяная каша. На голод жаловаться не приходилось.

В начале лета нас снова собрали - посылают еще дальше на Север. Пешком шли несколько дней, вещи везли на телеге. На стоянках разжигали костер, пели песни. Потом нас посадили в столыпинские вагоны и отвезли в Красноярск. Латышей там было полным-полно. Потом перевезли на лихтеры. Большинство были молодые люди. На нашем лихтере был еврей Орков и Круминьш - у них был аккордеон. Они играли, молодежь танцевала.

Меня послали на Игаркский леспромкомбинат, складывать доски в штабеля. Летом случалась и жара под 30 градусов, воздух влажный, кругом болота... Работа нелегкая - доски и брусья из лиственницы тяжелые, а штабеля высотой в четыре метра. Двое поднимали, двое затаскивали. У меня начал болеть крестец. Так и осталось на всю жизнь - иногда посреди улицы вдруг схватит такая боль, что шагу не шагнуть.

Осенью стали разгружать американские пароходы, которые доставляли в Игарку продукты и разные товары, обратно везли лесоматериалы. Мне было 15 лет. Никогда не приходилось так тяжело работать - по утрам еле сползал с кровати. Походишь, подвигаешься, разомнешь кости, и все сначала. Потом как будто привык, но нагрузка была страшная. Да и есть все время хотелось. Если случалось добыть мешок муки, ели сухую. Чуть позже добрались до бочек с маслом. Тайком, в порядке очереди, ели его с мукой. Добывали сахар - грызли в туалете.

Потом работал на судостроительном заводе в Игарке. Строили лодки кавасаки и катера. Научился ловко обращаться с топором. Зимой надо было ремонтировать стоявшие на стапелях баржи и пароходики. Место работы находилось километрах в четырех-пяти от дома. Согреться можно было только в курилке. На работу не выходили, если было минус 45 градусов. Руки деревянные, доски промерзают и просто трескаются...

Чтобы натопить помещения конторы и директорскую квартиру, ездили в лес за дровами. Заготовлены они были с лета, но двухметровые промерзшие бревна были тяжелые - шагали по пояс в снегу. Впрягались в санки и тащили четыре-пять километров дважды в день... Тяжко было. А директор в своих санях с кучером приезжал нас проверять. Колея узкая, и нам всегда приходилось уступать ему дорогу. Случалось, наши сани опрокидывались, и приходилось снова грузить - как крепостные в помещичьи времена.

Нам выдавали 800 граммов хлеба - кирпичик из замазки. Давали еще 750 граммов масла и 800 граммов сахара. Иногда удавалось что-нибудь продать и купить хлеба. Стены барака были насыпные, из опилок. Но зимой и стены, и потолок покрывались инеем. По ночам регулярно нападали батальоны клопов.

В 1946 году детям, которым на момент высылки не исполнилось еще 14 лет, выдали листок с фотографией, что давало право возвратиться в Латвию. Я тоже хотел уехать, но на работе не отпустили. Решил бежать, ко мне присоединился и Петерис Коценс.

страница 20

Из каблука старой галоши вырезал печать, гтобы поставить на второй бумажке, закорючка тодписи на которой удостоверяла, что я выписан. Знакомый в порту помог достать билеты, занесли вещички на пароход. В качестве сопровождающих сели на пароход и остались. Посреди ночи сошли в какой-то деревне в 50 километрах от Красноярска. Лил дождь, берега крутые, вокруг грязь. Утром отыскали латышку, чей адрес у нас был: она нас покормила и разрешила переночевать на чердаке. Потом автобусом добрались до Красноярска, где знакомый уже купил для нас билеты на поезд.

В дороге познакомились с двумя легионерами, соторые ехали из Норильска.

В Новосибирске с одним из них вышли осмотреть зокзал. Только вышли - смотрим, поезд двигается. Попутчик был поспортивней, вскочил в последний загон. У меня на ногах были американские ботинки, та мне теплая одежда - не очень-то побежишь! Вернулся на вокзал, люди сочувствуют - ни денег у меня, ни еды. И вдруг вижу - в окно мне машут: «Ты куда пропал, Эгоне?» Оказывается, мы догоняли пригородный поезд. Сел в вагон и понял, что такое счастье. Билеты были у него, но он телеграфировал, что отстал эт поезда. Ждали мы его в Москве, потому что и билеты в Ригу были у него, а приехать он должен был на следующий день. На вокзале без билетов находиться было нельзя, и мы мерзли всю ночь возле Рижского вокзала в каком-то ящике из-под товаров...

А пока мы с Петерисом Коценсом приглядывались к московским контрастам... Метро - роскошь, а люди кто во что горазд. Милиционер в сапогах, брюки с лампасами,

на голове папаха, на руках перчатки белые.

Тут же на бетонном полу кто-то прикорнул

- голова на первой ступеньке, сам грязный, штаны на заду протерты, блестит грязное тело... На следующий день сели в рижский поезд. Я поехал к тетке в деревню. Отцовский дом был возле Алой. Две женщины, старые девы, и какой-то старик перебивались кое-как... Работать пришлось много -приходили домой, уже луна светила. Тетушка сама убирала рожь серпом. Меня приставили вязать снопы. Адское занятие... Зимой ездил в лес.

Родственник одноклассницы моей Инары был в Риге какая-то шишка, чуть ли не комиссар внутренних дел. Тетушка пробовала уговорить родственника, чтобы он помог. Мы приехали в Ригу, нас приняли в его квартире на улице Марияс и в Министерстве внутренних дел тоже. Там меня дотошно обо всем расспрашивали и дали надежду, что все устроится.

В 1950 году на зимние каникулы поехал в Ригу, встретил свою Инару и в радужном настроении возвращался. Прибыл в Валмиеру, в отдел внутренних дел, а там мне говорят: «Мы вас уже искали». И сообщили мне, что я вернулся нелегально, тут же на месте составили протокол. Мое личное дело уже распухло. Оттуда меня отправили в тюрьму, в бывший Валмиерский дом труда. Настроение похоронное. Волосы сбрили, прошел через все процедуры. Наутро привели заключенного в фуфайке и в валенках. Он предложил поменяться на мои американские ботинки, но я не согласился. «Ну, ну, - пригрозил он мне, - смотри, окажемся в одном вагоне, тебе крышка!»

Через неделю сообщили, что отправляют меня этапом. Из Ленинграда пришел поезд со столыпинским вагоном. В нем были такие, кто бился в истерике, кричал, катался по полу. Подумал - конец мне!

В Риге снова в пересыльную тюрьму. Завели в камеру. Покрутился я, и вдруг голос: «Эгоне, а ты как здесь?!» Оказалось, знакомые из Игарки, которые тоже каким-то образом добрались до Латвии. Навестила меня Инара, она училась в медицинском, знала, что нас уведут ночью... В колонне, под конвоем, с собаками. В вагоне нас было 40 человек. Спали посменно. На улице январь - холодно, стены в инее. В вагоне были только мужчины. Но в других вагонах было и смешанное общество, с семьями. В одном вагоне была и жена комиссара Алксниса, бабушка Виктора Алксниса. Был даже доктор, кажется, Озолс - в юности учился он где-то в Омске. Во время

страница 21

революции уехал в Китай - там была хорошая практика. А старость решил доживать на родине, но по глупости решил ехать через весь Советский Союз на поезде... Дальше Москвы не доехал, взяли как засланного агента... В 1937 году побывал в лагерях, и вот взяли вторично.

Там были всякие... Комиссар конной армии Буденного, еврей, который все время хвастался своими сексуальными победами в занятых селах, через которые они шли со своей армией... Нас заставили обеспечивать топливом все остальные вагоны. Мы и себя не забывали и не слишком мерзли.

Красноярская тюрьма... Снова параша и суп с селедочными головами.

Канская тюрьма, Абан. Там нас рассортировали... Ночью повезли дальше на лошадях. Завели в какой-то русский дом. На всех одни валенки - по очереди надевали и бегом за угол, уже желтый...

Меня снова затолкали в барак... Длиной метров 15, шириной метра три. Со всех сторон смотрят закопченные лица... Тебе выделен метр площади, устраивайся со всеми вещами. Забрался на третий этаж. Там были и латыши, выпущенные из лагеря. Окончательно деградировавшие. Сохранился инстинкт выживания... Если появлялась надежда что-нибудь получить, глазау них загорались... Всех локтями готовы был растолкать, вырывали, хватали...Может быть, за счет этого инстинкта они и выжили...

Мне весь день приходилось бегать по лесу, от сосны к сосне, делать надрезы в коре. Ближе к весне под поваленными деревьями таял снег и внезапно ты оказывался по грудь в воде... И так до вечера... Весной в стволе делал два надреза, которые назывались усами. Когда становилось тепло, их них сочилась смола. Женщины потом ходили собирать. В жару снова мучения - комары, оводы, мошка. В лесу температура около 30 градусов, на голове сетка, руки перевязаны. Но мошка и тут пробирается, и к вечеру все равно живого места на тебе нет.

Работал я там и плотником. Потом мама вызвала меня в Игарку. Она работала в сплавной конторе кассиром и бухгалтером. Я перешел в Леспромком-бинат, в Игарке поступил в 10-й класс вечерней школы. На комбинате работал электриком.

В Игарке мы жили в Волчьем Логе. Там было опасно, потому что селились там и те, кто вышел из тюрьмы. Но было и много русских интеллигентных людей, с которыми было приятно общаться. В Игарке высшего учебного заведения не было. Попытался поехать в Красноярск, но мне ответили, что им нужны рабочие, образованных у них и без меня хватает. Потом ссылку «сняли», и мы уехали в Красноярск. Лева Рабкин в наше радио вмонтировал короткие волны, и мы слушали «Голос Америки» и другие передачи.

Снял жилье, пошел работать на Сибирский завод тяжелого машиностроения. Поступил в Сибирский лесотехнический институт. Занятия проходили вечерами, учился ночью. А утром снова на работу. Потом времена изменились, и мы смогли вернуться в Латвию. Получил прописку - помогла знакомая, но жил я в «колонии беседок» - в летних будках на огородах. Только позже получили свидетельство о смерти отца.

Когда я знакомился с его «делом», прочел: «Эрнестс Екабович Аболтиньш осужден 8 апреля 1942 года по статье 58, параграф 13 Уголовного Кодекса РСФСР или Уголовного Кодекса Латвии за активную борьбу против рабочего и революционного движения. Приговор: расстрел с конфискацией имущества».

Его реабилитировали, так как «в действиях Эрнестса Аболиньша не обнаружено состава преступления, и он реабилитирован. Находился в заключении в Соликамске, Пермской области, месторождение Усольлаг с 14 июня 1941 года по 10 мая 1942 года».

Встретил человека, который находился с моим отцом в лагере и помнил, что произошло. Отец возвращался из столовой, упал и умер. Одежду сняли товарищи по лагерю - им она была нужнее. Его зашили в мешок, и у ворот зоны большим кузнечным молотом раздробили голову. В какую яму бросили, он не знал. Таков был порядок...

Āboltiņš Egons Ernesta d.,

dz. 1926,
lieta Nr. 16238,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Slokas iela 9 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Abanas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.11.27

Āboltiņa Meta Heinriha m.,
dz. 1901,
lieta Nr. 16238,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Slokas iela 9 ,
nometin. vieta Krasnojarskas nov., Abanas raj.,
atbrīvoš. dat. 1956.10.31

Āboltiņš Ernests Jēkaba d.,
dz. 1884,
lieta Nr. 16238,
izs. adr. Rīgas apr., Rīga, Slokas iela 9 - 1

Усольлаг умер 12 5 1942 страница 486 Aivesties

страница 21 книги Дети Сибири -

Когда я знакомился с его делом, прочёл

Эрнестс Екабович Аболтиньш осуждён 8 апреля 1942 года по статье 58,

параграф 13 Уголовного кодекса РСФСР

или Уголовного кодекса Латвии

за активную борьбу против рабочего и революционного движения.

Приговор - расстрел с конфискацией имущества.

Находился в заключении в Соликамске, Пермской области,

месторождение Усольлаг с 14 июня 1941 года по 10 мая 1942 года.

Встретил человека, который находился с моим отцом в лагере и

помнил, что произошло.

Отец возвращался из столовой, упал и умер.

Одежду сняли товарищи по лагерю - им она была нужнее.

Его зашили в мешок , и у ворот зоны большим кузнечным молотом раздробили голову.

В какую яму его бросили, он не знал.

Таков был порядок...

Līmenis/Level:	Lieta
Numurs/Number:	16238
Nosaukums/Title:	Āboltiņš Ernests Jēkaba d., dz. g. 1884, izsūtīšanas lieta, Rīga, Slokas iela 9
Autors/Author:	LPSR VDK, LR IeM Reabilitācijas nod.
Adrese/Adress:	Glabātava Nr.13, Kurzemes prospekts 5, Rīga
Datējums/Date:	1941 - 1998
Nozare:	L75.24- Sabiedriskās kārtības sargāšana
Identifikators/Identifier:	LV_LVA_F 1987_A1_L16238
Sērija:	Rīgas pilsētas iedzīvotāju izsūtīšanas lietas
Fonds:	1941.gada 14.jūnijā no Latvijas izsūtīto iedzīvotāju personas lietas

13. Āboltiņš Oskars Teodora d., dzimis 1909.g. Valmieras apriņķī, Rancenskas (Rencēnu)
pagastā (Latvija),

latvietis, PSRS pavalstnieks, no zemniekiem–kulakiem,

izglītība –
vidējā, Aizsargu organizācijas biedrs, grāmatvedis, līdz arestam dzīvoja Talsu rajonā,
Mērsraga [Nogales] pagastā (Latvija), 25.11.1942.g. PSRS IeTK Sevišķā apspriede pēc
KPFSR KK 58.11.panta piesprieda brīvības atņemšanu uz 10 gadiem, termiņa sākums –
14.06.1941.g., termiņa beigas – 14.06.1951.g., ieradās Vjatlagā 09.07.1941.g. no PSRS
IeTK Juhnovas LDN,

miris 10.05.1943.g., 3.lagpunkts,

Malij Sozima stacija, personas
lieta arhīvā – Nr.40089.

страница 50

Latvijas pilsoņu martiroloģijs Vjatlagā
1938–1956
Мартиролог граждан Латвии во Вятлаге
1938–1956
Martyrology of Latvian citizens in Viatlag
in 1938–1956

Дети Сибири ( том 1 , страница 18 ):

мы должны были об этом рассказать... :
воспоминания детей, вывезенных из Латвии в Сибирь в 1941 году :
724 детей Сибири Дзинтра Гека и Айварс Лубаниетис интервьюировали в период с 2000 по 2007 год /
[обобщила Дзинтра Гека ; интервью: Дзинтра Гека, Айварс Лубаниетис ;
интервью расшифровали и правили: Юта Брауна, Леа Лиепиня, Айя Озолиня ... [и др.] ;
перевод на русский язык, редактор Жанна Эзите ;
предисловие дала президент Латвии Вайра Вике-Фрейберга, Дзинтра Гека ;
художник Индулис Мартинсонс ;
обложка Линда Лусе]. Т. 1. А-Л.
Точный год издания не указан (примерно в 2015 году)
Место издания не известно и тираж не опубликован.
- Oriģ. nos.: Sibīrijas bērni.

NNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNNN

Для поиска дела по дате рождения или букв имени и фамилии используем запрос

на сайте http://www.lvarhivs.gov.lv/dep1941/meklesana41.php

Дети Сибири ( том 1 , страница 18 ):